На краю империи: Камчатский излом - Сергей Щепетов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Рука у тебя, паря, конечно, не ахти… Да и откуда? Однако ж разобрать можно – прямо дар Божий! А как буквицы значатся, не ведаешь?
– Не ведаю, Степан Лексеич.
– Во, удумал! – заявил писарь и вдруг расхохотался: – Ща я тебе азбуку пропишу – враз грамотеем станешь!
– Может, поутру? – засомневался в его способностях Митька. – Поздно уже…
– Обидеть хочешь? – набычился Степан Алексеевич. – Видал же, я своими ногами пришел! А когда уж я идти не могу, тогда у меня только росчерк малость кривится, понял? Щас я…
Идея оказалась нехитрой: Степан Алексеевич внятными буквами пишет простой текст, Митька его выучивает на память. А потом, глядя на слова и буквы, повторяет сто раз или тысячу – пока не запомнит, как буквы-слова соотносятся с речью.
Текст Митька выучил быстро. Он действительно был простым, поскольку представлял собой… долговую расписку. Согласно ей Митрий Малахов задолжал писарю десять лисьих шкурок или соответствующее количество соболей.
* * *Переполненный впечатлениями, Митька долго не мог уснуть. К тому же после выпитой водки начала болеть голова – требовалось добавить, но взять было негде. Новый долг беспокоил его мало, поскольку все его ближние и дальние знакомые всю жизнь были в долгах: каждый должен многим, но и ему многие должны. Тут главное не в количестве, а в возможности долг получить или необходимости его отдать.
Поскольку грамотные люди встречались на Камчатке не так уж и редко, давным-давно сложилась практика «безналичных» расчетов – этакое вексельное право. За свой долг иногда можно было расплатиться чужой долговой распиской. Люди опытные счет вели на деньги, хотя их мало кто видел «живьем». В этом случае пушнина принималась в платеж не по счету, а по стоимости, которая могла быть разной. Писарь оказался неопытным – долг принял на шкурки и без поручителя. В принципе должник мог от него скрыться или всучить какую-нибудь дешевую дрянь. В общем, эти десять лисиц были сущим пустяком по сравнению с перспективами, которые открылись служилому. По сути дела, он оказался поверстан в службу на приезжих начальников, у которых власти много больше, чем у местных. При этом появилась надежда быстро овладеть грамотой… А еще Митьку волновала проблема денег, которые он выторговал у офицера: отдаст или не отдаст? А если не отдаст, то надо ли про них напоминать, ведь никакого бата у него на самом деле не имеется. На этот счет решения он принять не смог, потому что наконец уснул.
Утро оказалось мудренее вечера. Не успел Митька уложить свою постель в походный мешок, как его призвали к Шпанбергу. В палатке, которую вполне можно было назвать шатром, присутствовал и писарь. Он угрюмо сидел в углу и перебирал пачку засаленных листков.
– Я хотеть поручать тебе секретный дело, – заявил капитан-лейтенант. – Знать ты все люди Верхний острог?
– Ясное дело, ваш-бродь, – пожал плечами служилый. – Как же без этого?
– Степан называть имена, ты слушать и говорить, кто жить Верхний острог, понимать? Ты туда приходить, этих людей находить. Им не говори, скажи заказчику, пускай ецт… здесь будут. Кого нет, пусть искать и доставить. Это – тайна. Никто не знать, ты понимать?
– Понимать, ваш-бродь, – кивнул Митька. – Теперь все разумею.
Это было действительно так: странное везение служилого получило простое объяснение – он просто вовремя попался под руку. «Похоже, этот немецкий прохиндей от наших отличается только косноязычием да чудной шапкой. В общем, дело государево он творит, но о себе не забывает. Бумажки эти – долговые расписки, причем старые, которые много рук сменили. Где-то он их прикупил и теперь желает по ним получить долги – пушниной, конечно. Для этого надо застать должника или его поручителей на месте, иначе с кого спросить? Вот он и решил использовать местного – меня то есть – в своих целях. Это совсем не глупо – чужаку ни за что с наших служилых и промышленных долги не собрать. Народ у нас ушлый да в заднице настеганный…»
Однако Митька недооценил немца – его планы оказались еще шире. Помимо прочего, офицер поручал посыльному сказать заинтересованным людям (пустить слух!), что приезжий капитан-лейтенант Шпанберг собирается скупать пушнину в больших количествах по высокой цене. А рассчитываться будет хорошим товаром сразу на месте. Для этой цели он везет с собой много муки, соли, железных инструментов и прочего – сам, дескать, видел.
* * *Верхнекамчатский острог стоял на левом берегу Камчатки, близ устья речки Кали-Кык. От Большерецкого он отличался мало – такой же кривобокий четырехугольник бревенчатых стен, внутри которого располагались приказная изба, два амбара и аманатская «казенка». Поблизости красовалось чуть менее двух десятков жилых изб и множество балаганов. Бродить среди них Митька, конечно, не стал, а прямо с берега направился в острог – в приказную избу.
По дороге, кроме баб, никто ему не встретился, ворота были открыты, но на крыльце избы бездельничали четверо казаков – кто-то курил трубку, кто-то грыз орешки кедрового стланика. Надежда на то, что знакомых среди них не окажется, не сбылась. По крайней мере двое его сразу узнали и ласково заулыбались:
– И куды ж ты прешь, милай? Может, поздоровкаешься?
– Пошел на хрен, мудила! – спокойно, но твердо ответил гость.
– Шел бы ты сам легонько, – вступил второй знакомец. – Тихонько-легонько – да вон туда. Там твоя постелька уж простыла!
Служилые тихо радовались и вставать со своих мест не спешили – уж коли злобный вражина оказался здесь, то никуда он не денется. Вот если б он привел с собой два десятка большерецких казаков – другое дело. Только никого с ним нет, один он! Это может означать, что собственный начальник прислал его сюда как бы по делу, а по сути, на расправу – такая форма наказания подчиненных практиковалась нередко. Вот местные и предложили гостю самостоятельно забраться в «казенку» – тюрьму, низкий замшелый сруб которой красовался рядом с приказной избой. Митька мысленно содрогнулся, представив, что с ним там сделают, если он окажется в тюрьме раньше, чем объявит о своем новом статусе. На этот случай берестяной «пенал» с бумагами он распаковал заранее. Вытащив его из-за пазухи, извлек лист и, распрямив двумя руками, продемонстрировал присутствующим:
– Видали? По государеву делу иду!
Однако не все сразу поняли, что это означает.
– Вот и иди на хрен, сука! – сказал один из присутствующих, сплевывая скорлупу. – Ща мы тебе глаз на задницу натягивать будем!
– Ты мне препятствовать?! – возвысил голос Митька. – Все слышали? Вот ты, ты и ты – слышали? Трое свидетелей имею! Коли расспрос будет, они на тебя и покажут! Может, еще что хорошее про государыню скажешь, а?
Челюсти у служилых отвисли, они выпучили глаза – обвинение было вроде бы напрасным, но убойным.
– Кажись, ничо не сказывал… – пролепетал любитель орехов.
Митька не дал оппоненту собраться с мыслями:
– Уйди с дороги, падаль!!
– Дык…
– Уди, говорю!!!
Ему дали дорогу. Оставалось молить Бога, чтобы заказчик данного острога оказался на месте.
Бог помог или дьявол, но начальник был на месте. Он сидел за столом, подперев кулаком голову, и думал, вероятно о чем-то возвышенном. Компанию ему составляли пучок черемши, глиняная кружка и объемистая бутыль зеленоватого стекла.
Андрей Васильевич Шубин был одним из старожилов Камчатки, поскольку прибыл сюда через несколько лет после ее открытия. Вместе с Козыревским, Анциферовым, Малаховым и другими он принимал активное участие в казачьих бунтах. По делу об убийстве в 1711 году трех приказчиков он оказался под следствием и понес наказание – был бит кнутом нещадно. Покрытая шрамами спина дала ему важное преимущество в дальнейшей жизни – он считался чистым перед законом, в отличие от некоторых соратников, сумевших избежать наказания. Он даже получил чин десятника. В периоды междувластия камчатские приказчики и комиссары охотно ставили его заказчиком Верхнекамчатского острога – за соответствующую мзду, конечно. Когда в остроге вновь воцарялся какой-нибудь новоприбывший якутский ставленник, Шубин опускался на ступеньку ниже – заплатив «окуп», становился ясачным сборщиком. Незадолго до своей гибели Иван Малахов что-то не поделил с Андреем Шубиным, и былые дружеские отношения быстро переросли во вражду. Молодой Малахов ее продолжил и развил, «браконьерствуя» на территории, подсудной Верхнекамчатскому острогу.
– Мир вашему дому, господин заказчик! – вежливо сказал Митька.
Хозяин не шевельнулся, не посмотрел на гостя, но спустя малое время ласково попросил:
– Сгинь, паскуда.
– Никак не могу, Андрей Васильевич! – бодро отреагировал Митька. – По государеву делу я.
– Во бля… И этот туда же… – безнадежно вздохнул Шубин.
С видимым усилием он поднял голову и уставился на посетителя. Взор его постепенно становился все более ясным. Наконец увиденное было осмыслено.