Бахтияра (СИ) - Ad Валентина

- Поймите меня правильно, - как всегда учтиво начал разговор Иван Варфоломеевич, – но велика вероятность того, что мы не успеем найти для вашей дочери новое сердце. Тем более одно ее организм уже, как бы это правильно сказать, уничтожил. А оно было просто идеальным вариантом. Если даже такой орган был отвергнут… В общем, я не стану вселять в вас красочные надежды, а, пожалуй, посоветую избавляться от ложных надежд. Шансов на то, что ваша девочка выкарабкается, практически не остается. Мне очень жаль. - Честно, но жестоко прозвучал приговор из уст интеллигентного до мозга костей врача.

- Вам жаль?! – Иван не выдержал, глядя на того, кто опустил руки раньше срока и советует им сделать тоже. – Вам жаль? Доктор, как можно вообще говорить такие пропитанные обреченностью слова тем, кто изо всех сил старается держаться за ниточку надежды?! Как вы можете нам советовать смириться и принять все как должное? Если бы с вашим ребенком случилось что-то подобное, вы бы смирились? Вы бы сумели заказать место на кладбище и похоронную процессию тому, кто еще дышит и борется за свою жизнь как может?!

   Вся боль и отчаяние Ивана переродились в гнев направленный в сторону доктора. Глядя на пожилого интеллигента, Ивану безумно хотелось перерезать ему горло со словами «Мне жаль». Ведь то, что он только что произнес, было не на много безболезненнее окровавленной, но еще дышащей плоти. В эту минуту он бы без сожаления лишил жизни этого человека, произнеся на его последнем вздохе "Мне жаль".

- Иван Семенович, я прекрасно понимаю, как вам сейчас тяжело. Но, думаю, спустя какое-то время вы оцените мои слова и то, что я не стал обещать вам нереального выздоровления. Мне действительно жаль, что ваша дочь не смогла принять подарок свыше. Но так бывает. Не она первая и, к моему глубочайшему сожалению, не последняя. - Доктор был непоколебим, хотя в его глазах тоже читалась боль. За все годы своей практики он так и не смог привыкнуть к подобным моментам. К этому невозможно привыкнуть.

   Пожилой кардиохирург Иван Варфоломеевич Остроумов не впервые в своей жизни столкнулся с ненавистью и презрением в глазах родителя собственного пациента, от чего ему всякий раз хотелось сменить профессию. Совершенно не имело значения ребенку или взрослому он уже вряд ли чем мог помочь, но доктор всегда должен был сообщать родственникам правду, и всегда все повторялось, словно проклятое дежавю.

   Всякий раз когда из его уст слетали печальные новости, его одинаково ненавидели и считали черствым и бесцеремонным бюрократом. Радовало то, что благодарных родителей, детей, братьев и сестер было в разы больше. Только по этой причине, он все еще изо дня в день пытался спасать чужие жизни. Только искренние слова благодарности и слезы счастья на лицах радостных родственников, после удачных операций, давали ему силы приступать к следующим. Всякий раз заходя в операционную, он не меньше всех тех кто оставался за дверью, молился Господу. Он просил у Всевышнего сил для себя, и жизни для лежащего под наркозом человека, но об этом было известно лишь ему одному.

- Может она не первая в вашей практике и не последняя, как вы утверждаете, но она ЕДИНСТВЕННАЯ для меня! - Громко хлопнув дверью, во избежание расправы над хладнокровным врачом, Иван пулей вылетел из дорого обставленного кабинета.

   Иван Варфоломеевич тяжело выдохнув откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Последний раз подобные слова ему приходилось слышать год назад, когда он не смог спасти  сорока пятилетнего мужчину с инфарктом. Он не стал тогда объяснять родственникам, что дело не в его компетентности или профессионализме, просто скорая добиралась к нему слишком долго. Он не оправдывался, а стойко принимал оскорбления. За всю свою жизнь он так и не смог понять одного - почему людям проще проклинать, чем понять, он не Господь Бог и оживлять людей ему не под силу.

   Полная тишина в кабинете и звучавшие в голове последние слова Ивана, все больше и больше угнетали кардиохирурга. Перед его уставшими глазами стояла маленькая девочка с прекрасными кудряшками. Как же она была похожа на его, нынче взрослую, дочь.

   Как-то незаметно даже для самого себя этот ребенок стал для него родным. Вопреки профессиональной этике и здравому смыслу, он полюбил малышку, которая никогда ни на что не жаловалась и стойко переносила все назначенные процедуры, дававшиеся даже некоторым взрослым с трудом. Ему безумно хотелось продлить ее не долгий век, но что он мог поделать, когда ее собственный организм не спешил ему помогать?! Его желание помочь этой семье было так велико, что всякий раз после тяжелой смены, втайне от всего мира, он заходил в небольшую церквушку не далеко от дома и молился. Он поставил не менее сотни свечей, в надежде на помощь свыше. Но... 

   Мысли начали путаться, голова становилась свинцовой. Спустя некоторое время тяжелых раздумий Иван Варфоломеевич должен был себе признаться, что еще немного и у него случится очередной срыв.

   Вот уже пять лет, в его организме не было ни капли алкоголя и все это время, каждый день идя на работу мужчине было страшно - "Только бы этот день принес лишь хорошие новости", твердил он по дороге на работу словно сумасшедший. Вот уже пять лет, это помогало. По крайней мере, он старался не принимать близко к собственному сердцу чужие трагедии, как бы тяжело это не давалось.

   Уводя себя от мыслей о Бахтияре, Иван Варфоломеевич безвольно окунулся в другие, не менее печальные события уже собственной жизни.

   Четырнадцатого августа две тысячи восьмого года он оперировал человека, родственником которого являлся сам. Это был инфаркт, которые случались с людьми не редко, и с которыми он зачастую ловко справлялся. Операция не представляла для него особой сложности и, не доверяя никому, кроме себя самого, он решился самолично оперировать собственную супругу.

   Все шло хорошо. Он провел сотни подобных операций. Ничто не предвещало беды, но... Прийти в сознание, после операции, его жене было не суждено.

   В тот страшный день он решил - увольняется, а еще - начинает много пить. В том, от чего ему приходилось отговаривать родителей и детей тех, кому он не смог помочь, Иван Варфоломеевич отчетливо видел собственный выход. Это был страшный период его жизни, который разделил все его существование на две части "до" и "после". Именно тогда ЕГО кудряшка вытащила своего отца из пропасти, в которую он шагал день за днем, опустошая литрами спиртное и прячась от всего мира в кабинете собственного дома. И именно после того, как она его вытащила из Ада, настояла на возвращении в операционную, он поклялся себе, что больше не станет ни с кем из пациентов церемониться. После собственной потери он понял, что никакие утешения не смогут унять боль, а еще, людям нужно всегда говорить реальные вещи, не давать ложных надежд, даже если сам знаешь что все будет хорошо - смолчать. Теперь он знал, все в руках Божьих, а не в его.

   С тех пор он гораздо чаще видел полные ненависти глаза и слышал упреки в собственной бессердечности. Но он не чувствовал за собой никакой вины, он всегда делал все, что было в его силах. Иван Варфоломеевич знал, его слова чистая правда, жестокая и холодная, но какая есть. Никто ведь никому не обещал, что жизнь милосердна. Лучше так, чем быть уверенным в счастливом исходе, а по итогу уйти на долгие месяцы в запой.

   Долгих пять лет ему удавалось справляться с человеческими эмоциями, а сейчас... Он излишне привязался к Бахтияре Багдасаровой и теперь больше всего на свете боялся двух вещей - ее смерти и возвращения в свой собственный алкогольный ад. И то и другое было слишком страшной перспективой, избежать которой, к сожалению, не в его власти.

     *****

   Из кабинета бессердечного хирурга Иван вылетел словно ошпаренный. В его мозгу все перемешалось, а грудь душила ненависть и безысходность. В этот раз он направлялся не в ставшую ненавистной палату где на грани безумия балансировала София, днями и ночами просиживая у койки Бахтияры. Нет, в этот раз Иван решительно покинул больницу.