Горькие шанежки(Рассказы) - Машук Борис Андреевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какие туманы? — не понимает Матвей.
— Наши, какие… Вот вечером над озером, над всей Безымянкой туман собирается. Густой, белый, как молоко. А утром встанешь — его не видать…
— Пораньше вставать надо, — усмехается Матвей. — А то храпишь, пока бабка с кровати не стащит.
— Вста-авать… — тянет Цезарь с обидой. — Скажи, сам не знаешь…
— Я-то знаю. — Матвей некоторое время молчит, разжигая нетерпение Цезаря. — Туман вверх уходит и становится облаками.
Цезарь смотрит на Матвея, на небо, по которому высоко и вольно передвигаются большие белые облака. Они толсты, взбиты клубами, отчего кажутся тяжелыми, крепкими.
— Не-ет, Матюш, — сомневается Цезарь. — Туман толстым таким не бывает. Ты придумал, что он поднимается?
— Ничего я не придумывал. Про это даже примета есть. Если туман вверх пошел, значит погода будет хорошая, а если на землю ляжет — польет дождь. Нам про туман и Нина Васильевна рассказывала.
— Че же она рассказывала? Ты сам посмотрел бы. Вот вечером туман далеко-далеко над падью тянется, ровненько… А наверху что? Кто же его в такие кучи сгребает?
— Хто-хто… Дед Пихто, — отбивается Матвей. — Он сам, когда поднимается, на куски рвется.
Младший слушает, все еще разглядывая облака, и в их очертаниях видит драконов, сказочные замки, дворцы… Смотрит пристально, будто ждет, не покажется ли из-за темноватой кромки облака чья-нибудь голова.
— А по ним ходить можно? — тихо спрашивает он.
— Залезь да и ходи, — советует Матвей.
Цезарь морщится, опускает голову с выгоревшими волосами и сосредоточенно рассматривает белые корни травинок. Потом с тем же скучным выражением смотрит на ребятишек, которые купаются, загорают.
— Глянь-ка, Матюш, — говорит он. — Петька Варнак глиной под индейца разрисовался.
— Ему только в индейцах и ходить, — не поднимая головы, глубокомысленно замечает Матвей.
— А давай в старые сады за малиной?
— Что ли сейчас?
Цезарь и сам понимает, что в такую жару умные люди не шарашатся по старым садам, хотя в них полно черемухи и малины. Тут, на берегу, и вода рядом, и ветерок хоть чуть-чуть продувает, а вот хоть снова ныряй. Жарко… А там, среди высокой полыни да густоты запущенных садов, духота нестерпимая. Пока котелок ягод наберешь — весь изопреешь. Но ведь сегодня у них с Матвеем весь день свободный. Ни телят не надо пасти, ни с сестренками нянчиться. Редкий случай! Так что же, весь день только и загорать?
Цезарь садится, вытягивает ноги. Тут он замечает бегущую от озера дворняжку Дамку со станции. Провожая ее взглядом, спрашивает:
— Матюш, а собаки как думают?
— Никак… У них инстинкт.
— Это кто?
— Не кто, а что… Привычка, значит. Вот приучат собаку сидеть, уток из воды вытаскивать, лежать, коз находить. Она это и делает. Знает, что хозяин за такую работу хвалить ее будет…
Словно устав от длинного объяснения, Матвей закрыл глаза. Цезарь смотрит на его спину, берет травинку и проводит ею по коже. Матвей, не открывая глаз, обещает:
— По шее получишь!
Цезарь отбрасывает травинку, вытянувшись, поглядывает на покос деда Орлова и уже далеко опять видит Дамку, убегающую по тропинке к линии.
— Нет, Матюш, собаки думают, — твердо говорит он, надеясь задеть приятеля. — Инстинкт твой тут ни при чем. Вот никто же не говорил Дамке, чтоб она на озеро прибегала, чтоб опять домой торопилась.
— Х-ха, — хмыкает Матвей. — Искупалась вот — побежала назад…
— А кто, кто ее купаться заставил? — подхватывает обрадованный Цезарь.
— Жара заставила.
— Это, Матвей, тебе жара. А разве Дамка понимает, что это жара?
— Не понимает, так чувствует.
— Так ей же никто не командовал, чтобы она вот… Чтоб окунуться сбегала? Не командовал же, правда? А она взяла и пришла к озеру. Искупалась и домой побежала! И смотри, не напрямую через покос, а по дорожке бежит, как мы с тобой бегаем!
— И что тут такого? — не понимает Матвей.
— Так кто ей сказал, чтобы она по дорожке ходила? Наша бабка говорит, что не думают только дураки. А Дамка же не дурная? Вот и выходит, что она думает. И не бегает прямо по скошенному, знает, что там ей лапы будет колоть…
— Она этого не знает.
— Почему тогда по дорожке бежит?
Матвей тоже задумывается. Почему, в самом деле, собака бежит по дорожке, как люди? Ведь не чешет напрямую через огород деда Орлова. И как она узнает, что в воде ей будет лучше, прохладней?.. А Цезарь наседает:
— Почему Дамка по дорожке бежит?
— Потому, — нехотя отзывается Матвей, — что зануда ты…
Но Цезаря это нисколько не трогает. Он даже доволен, что Матвей не все может объяснить.
— Нет, Матюш, они все же думают. Я вот тебе счас расскажу, как я споткнулся…
— Ты на дню десять раз спотыкаешься.
— То я просто так спотыкаюся, а то с нашим Жуком было… Бежал я с ним повдоль заплота, а там корень торчал. Вот я за него и запнулся. А Жук увидел, что я чуть не упал, насторожился сразу, голову поднял и давай по сторонам глазами-то шарить. Порычал даже. А потом понял, что это я сам споткнулся, что никто меня не толкал, — успокоился враз. Даже сказал мне, что, мол, понятно, это ты, Цезарь, просто так тут споткнулся…
Матвей вскинул голову.
— Сказал?
— Ну, это по-своему сказал… Он уши опустил, а глазами вроде как улыбнулся и хвостом повилял. Мол, понимаем, а в другой раз под ноги смотри…
Матвей хмыкнул, опять опустил голову на руки.
— Выдумщик ты… Брехун!
— И ничего не брехун, — заупорствовал Цезарь. — Не-ет, Матюш, они все же думают, Знаешь, какой Жук у нас умный!
— Ага, — согласился Матвей. — У Проновых, вон, цыпленка упер.
— Так это он вгорячах… Эти цыплята в наш огород больно повадились. А Жук понимает, что это наш огород, отгоняет чужих. Он и тогда, как цыпленка стащил, до вечера на дворе не показывался.
— Чтоб не лупили.
— Во-во… А кто ж ему сказал, что это он чужого цыпленка схватил? Разве он знал про это? Знал, что его лупить будут? — Не дождавшись ответа, Цезарь продолжает свою мысль: — То-то и оно, что он думает… Вот скажи, почему он сам, когда видит, что теленок от стада отошел, бежит и назад его заворачивает, почему?
— Думает, что ты ему кусок мяса дашь.
— Мяса? — изумляется Цезарь. — Откуда оно у нас? А за физкультуру он, что ли, тоже мяса ждет?
— Какую еще физкультуру?
— А вот Жук утром как встанет — прыгает да кувыркается, хвост свой ловит. Прямо, как юла, вертится.
— Физзарядку, что ль, делает?
— Ага! Ему же бегать целый день надо, а если лежать — так и ноги перестанут ходить. Вот он и готовится. А про это кто ему говорил? Никто. Значит, сам он додумался!
Матвей совсем сбит с толку. Шут его знает, может, и вправду собаки думать умеют? Есть же в них что-то понятливое… «Надо у Нины Васильевны расспросить», — решает он. Но сейчас, не желая сдаваться, пробует перевести разговор в шутку:
— Ты, Цезарь, своему Жуку за такое поведение еще одного цыпленка подсунь.
Но Цезаря этим не зацепить. Он считает себя победителем.
— И ничего-то ты, Матюша, не знаешь. Потому и ерунду говоришь…
Усмехнувшись, Матвей переворачивается на спину, поджимает колени и, рывком выбросив ноги, резко встает. Посмотрев на берег с играющей малышней, мельком взглядывает на солнце, замечает:
— Часа четыре уже… Еще раза два окунемся — и домой надо. Пошли, Цезарь!
Но тот сидит, не шевелясь… Опустив голову, внимательно следит за муравьем, который суетится среди травинок с крохотным кусочком соломинки. Муравьишка тычется в корни, возвращается, отыскивая проход, и упорно пробивается в одну сторону — к своей куче, торчащей шагах в десяти от ребят на выкошенном месте.
Матвей стоит уже у воды.
— Ну, пошли купаться, Цезарь! Или опять обо что споткнулся?
Невидящим взглядом Цезарь смотрит на Матвея, потом опять опускает глаза на трудягу-муравья. Сорвав листок, подставляет его муравью, и когда тот забирается на гладкую зелень вместе с соломинкой, Цезарь вскакивает и несет муравьишку к его куче. Положив лист около муравейника, вспрыгивает, дурашливо кричит: «Споткнулся — окунулся!» и, раскинув руки, бежит к воде. Не останавливаясь, с разбегу ныряет, взбив фонтан брызг. Матвей бросается следом, стараясь поймать друга за пятку. Над озером вскрики, смех, всплески.