Горькие шанежки(Рассказы) - Машук Борис Андреевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Петушок-то, петушок! — зашептал Петька и глаза его загорелись охотничьим азартом.
Таких голубей Варначата добывали на линии, подстреливая их из допотопной, петровских времен одностволки. Промышлять их первым начал Амос, где-то вычитавший, что голубь, как перепелка или бекас, — самая настоящая барская еда. А теперь, по военному времени, она была еще лучше барской. Пища сама просилась в котел, и Петька поторопил брата:
— Рогатку давай, рогатку!
Амос молча оттолкнул Петькину руку, зажав кожанку с камнем, начал медленно поднимать рогатулину, чтобы выделить птицу получше. Младшие затихли, ожидая, что вот сейчас натянутся две красные полоски резины, хлопнет отпущенная кожанка и камень с силой ударит по цели. И на ужин будет борщ, хотя из крапивы, но с мясом.
— Ну чего ты? — дернулся Петька. — Улетит же… Бей!
Но Амос вдруг опустил руку.
— Не улетит… Видишь — он пить хочет…
— Я тоже хочу, — шепнула Зинка, но ее никто не услышал.
В шесть глаз, но уже с другим интересом ребятишки наблюдали за птицей. Теперь они увидели, что голубь ходит как-то странно, с опущенными кончиками крыльев, и перья его не поблескивают как обычно. Клюв птицы раскрыт и, переступая лапками, она вроде сердится, не понимая, куда подевалась вода.
— Давайте ему водички нальем! — опять шепнула Зинка, забывшая, что сама просила пить.
— Это ж не курица! — возразил Петька. — Как ты будешь его поить? Может, домой за блюдечком сбегаешь?
— В песочек нальем…
Петька только головой покачал, каждой своей конопатиной выражая насмешку над такой глупостью. Но Амос тихонько сказал:
— А напоить его можно…
Сунув рогатку в карман, он потянулся к белому узелку и вытащил стеклянную банку с картофельными драниками, которые они несли отцу. Высыпав драники в платок, он тут же завязал его на два узла, оберегая себя и других от искушения отщипнуть по кусочку.
— Там, где мокрее, где сам родничок, выроем ямку, — объяснил он Петьке. Зинка в расчет не шла, как всегда при решении дел. — В ямку поставим банку. Вода будет в нее наливаться и уже не высохнет. Понял?
— Точно! — подхватился Петька, вспугнув голубя. — Я так у озера делал. Там сверху песок совсем сухой, а копнешь — сыро, копнешь еще глубже — и глядишь, вода собирается…
— Про то тебе и толкую…
Ребятишки спустились на дно овражка. Разгребая камешки и песок, стали искать самое влажное место. Теперь они вышли из тени, и солнце жгло их немилосердно. Но, не замечая палящего жара, склонив рыжие головы, Варначата торопились сделать доброе дело.
— Вот тут родник, — решительно проговорил Амос.
Петька с Зинкой посмотрели в его ямку, потом в свои и согласно закивали: в Амосовой ямке было сырее. Амос зачерпнул камешков и насыпал их в банку.
— Так она скорее наполнится, — пояснил он.
Сунув банку в песок, Амос аккуратно подогнал ее горловину к краям ямки, по которым уже сочилась прохладная влага.
— Порядок! — закончив работу, сказал он, довольный.
— Пор-рядок!. — заорал Петька, бросая вверх свою бескозырку. — Пусть прилетают!
Зинка посчитала момент удобным, чтобы напомнить о себе.
— А давайте ливнем в банку воды из бидона, — предложила она, вытирая с курносинки пот. — И я немного пивну… Ну, чуть-чуточку, а, Амос?
— У-у, помощница…
Шагнув наверх, Амос выхватил из тени бидон и, открыв крышку, дал сестре напиться. Потом осторожно наполнил банку.
— Вода воду потянет, — проговорил он, усмехаясь.
Опять схоронившись в кустах, ребятишки затихли, желая скорее увидеть результат своего труда. Сидели молча, затаив дыхание. Только Петька, глянув на солнце, заметил:
— Батька с косьем встречать будет. Опять скажет, что нас за смертью хорошо посылать…
— Не гунди, — буркнул Амос. — Смотри вон!
У родничка уже сидел юркий трудяга поползень. Попрыгав на кучке песка, он повертел приплюснутой головой с крепким клювом и прыгнул на край банки. Ребятишки видели, как птаха жадно припала к блестевшему пятну воды, а потом плюхнулась в нее и затормошилась, взбивая брызги.
— Вот гад! — прошептал Петька. — Напился, а потом купаться залез… А другим чо?
Но поползень уже опять выпрыгнул на кучку и с торжеством просвистел: «Цвить-я, цвить-я!». Варначатам в его бесхитростном пении слышалось утверждающее и зовущее: «Пить здесь, пить есть!».
И, словно откликаясь на этот зов, из кустов выпорхнул малюсенький королек, потом появились жаворонок и ярко раскрашенная птичка с желтым брюшком. Суматошась, они припадали к воде, пили и, отходя, начинали прихорашиваться.
После других прилетел и голубь. Он опасливо огляделся, покачивая головкой, подобрался к банке и, не обращая внимания на мелюзгу, начал пить. Напившись, тоже отошел в сторонку, встряхнулся, распушив перья, и проворковал, может, подзывая голубку.
Шесть серых глаз с восторгом смотрели на птиц, радуясь своей смекалке и делу проворных рук.
Чуть погодя Амос заворочался, негромко сказал:
— Пошли… Сено само сгребаться не будет. Поднявшись, три работника скрылись за гребнем косогора. А внизу, за их спинами, сверкала, отражая солнышко, собранная в банку вода.
ЖАРКИЙ ДЕНЬ
Июль — безветренный, сухой, знойный…
Солнце печет так, что утром скошенную траву после обеда уже собирают в валки и укладывают в копны. Над железной дорогой переливается дрожащее марево, а воздух густеет от запахов мазута, горячего балласта и шпальной пропитки.
Жара целыми днями держит ребятню полустанка и деревни на озере. До самого заката с воды доносятся крики, смех, всплески…
На утоптанном травяном берегу, в сторонке от купающихся, животами вниз лежат неразлучные Цезарь и Матвей из деревни. Одному уже семь лет, другому — десять. Оба загорели до черноты, оба с облупленными носами.
Ребятишки лежат голова к голове, задумчиво покусывая травинки и вяло переговариваясь. Вот Цезарь увидел среди разъездовских купальщиков белобрысого мальчишку и сообщает другу:
— А на станцию тетка-новоселка приехала…
— Знаю, — отзывается Матвей.
— Знавала…
— Вот и знаю! Она с запада приехала, где немцы сейчас. А тут будет дежурить по станции.
— А с кем она приехала, знаешь?
— Две девчонки с ней и мальчишка. Да он, вроде, здесь со всеми купается.
Цезарь обескуражен осведомленностью друга.
— Зато их фамилию не знаешь, — помолчав, говорит он.
— А зачем она мне?
— То-то, — оживляется младший. — А фамилия их — Чердымовы, вот! Эта тетка записывала своих гавриков в школу, я и слышал, как она Нине Васильевне говорила…
Не отрывая подбородка от сложенных кулаков, Матвей покосился на довольного Цезаря, но промолчал.
И опять мальчуганы лежат тихо, спинами и пятками чувствуя жар солнечных лучей. Но Цезарь не может долго лежать просто так. Сморщив нос, он щурится в дальний конец озера, на широкое зеркало воды и, не отрывая взгляда, резко опускает голову к траве. Полежав так, опять поднимается, смотрит и снова резко опускается, улыбаясь. Матвей смотрит на него.
— Ты чего?
— А небо в озеро падает.
— Как… падает?
— Смотри. — Цезарь опять опускает мордашку, морща лоб, целится взглядом вдаль. — Если вот так глядеть, небо совсем близко становится, и там вон, в конце, в воду падает. Теперь и облако из озера выпирается… Как копна из покоса.
— Ну?
Цезарь поднял голову и лицо его посветлело.
— А вот так смотреть, все не так получается. Вода уже не сходится с небом. Теперь оно аж за тем берегом, далеко…
Матвей тоже смотрит на озеро. Но он лежит лицом к его ближнему концу, и в воде с этой стороны торчат головы ребятишек. Тут взбиваются фонтаны брызг и вообще вода неспокойна. Матвей опускает голову, нехотя говорит:
— Это только обман зрения…
— Знавала-задавала… — Цезарю хочется расшевелить друга. — Обма-ан… А скажи, куда туманы деваются?