Неистовый (ЛП) - Солсбери Дж. Б.

Хватаю аптечку, достаю ватный тампон и опускаю его в воду. Осторожно нажимаю на рану, проверяя боль в каждой области. Мой торс все еще усеян синяками, большинство из них желтые и исчезающие, но пятно на ребрах все еще фиолетовое и чувствительное.

Шипя сквозь зубы, нажимаю на область, ближайшую к ране, и из-под нее набухает кровь.

— Черт. — Если эта штука снова откроется, я могу задержать наш уход отсюда. Поэтому решаю оставить все как есть и забинтовать обратно.

Марля, бинт… мазь…

Ступеньки лестницы скрипят.

Я поднимаю взгляд и вижу, как Гризли спускается вниз, и хватаю рубашку, чтобы прикрыть грудь. Его напряженные карие глаза почти светятся в свете огня, и я парализована под его пристальным взглядом.

Он делает несколько шагов ко мне, его брови сведены вместе, когда он быстро осматривает аптечку первой помощи и меня топлес.

— Что происходит?

— Ничего. Я не могла уснуть.

Его глаза темнеют, когда взгляд опускается на мое декольте, где я здоровой рукой прижимаю рубашку к груди.

— Ты сняла бинты.

— У меня все чесалось. Я подумала, что нужно сменить их.

Его веки тяжелеют, когда взгляд скользит от моей груди к лицу.

— Сменила?

— Пока нет.

Он издает жужжащий звук, а затем подходит ближе и садится на корточки передо мной. Его массивный размер блокирует тепло от дровяной печи, и я вся дрожу. Он наклоняет голову и взглядом впивается мне в глаза.

— Дай мне посмотреть. — Низкий хриплый тон его команды прокатывается по моей коже как нежное прикосновение.

Я поднимаю руку и слегка поворачиваюсь.

Мужчина оглядывается на дровяную печь и, понимая, что блокирует свет, отклоняется в сторону, чтобы свет огня осветил меня. С возвращением тепла по моей коже бегут мурашки. Александр пальцами скользит по моим ребрам.

— Ты замерзла.

— Больше нет.

Он смотрит мне в глаза.

— Ложись на спину.

Я делаю, как он просит, и прерывисто дышу, когда мужчина снимает с меня рубашку и отбрасывает ее в сторону. Я все еще прикрываю грудь рукой, и наблюдаю, как его взгляд задерживается там.

Если бы мне пришлось подсчитывать, сколько раз мужчина смотрел на мою грудь, это были бы миллионы. И все же ни один из них не запомнился. Когда мужчины смотрят на грудь, я всегда вижу жадное вожделение, отражающееся в их глазах.

Александр смотрит на меня иначе.

С благоговением. Со страстным желанием. Уповая на то, что он не позволит себе взять.

Мужчина прочищает горло, а затем открывает спиртовую салфетку из аптечки. Я подпрыгиваю, когда холод касается моей кожи, и чувствую, как напрягаются мои соски.

— Тебе нужно было наложить швы, — говорит он, прижимая прохладную подушечку к ране.

— Как думаешь, останется шрам?

Гризли упирается локтями в колени и рассматривает весь торс, синяки, порезы и царапины, которые покрывают мой бок от бедра и выше.

— Да.

Я тяжело вздыхаю. Отлично. Если бы был хоть какой-то шанс, что я забуду о своем предсмертном опыте в Адирондаках, шрамы сделают это маловероятным.

Полагаю, вполне возможно, что я не хочу забывать.

Каждая отметина на моей коже будет напоминать мне о жестоком, диком человеке, который спас меня. Мужчине, который поразил меня одновременно страхом и тоской.

Он кладет чистый квадрат марли на мой бок и рвет зубами пластырь, чтобы закрепить ее на месте.

— Ну вот, — говорит он тише, чем шепотом.

Мужчина не делает попыток пошевелиться, его губы слегка приоткрыты, чтобы приспособиться к дыханию. Мне бы хотелось, чтобы он был без рубашки, а не в своей термальной одежде, чтобы я могла наблюдать, как его грудь поднимается и опускается с каждым тяжелым вздохом.

Кажется, он ждет, но чего?

— Спасибо.

Мужчина все еще не двигается.

Мои пальцы дергаются на коже, и он пристально наблюдает за ними. В тишине хижины слышно только наше дыхание, и воздух наполняется напряжением. Без слов его глаза умоляют меня открыться ему, доверить ему свое тело, как я доверила ему свою жизнь.

Убираю руку с груди. Мои пальцы нервно подергиваются на животе, пока Александр изучает каждый дюйм моей кожи. Его медленный осмотр ощущается как осторожное прикосновение, когда движется от моего горла, чтобы задержаться и обвести мои соски. Я прикусываю губу, чтобы не застонать, в то время как он открыто восхищается мной с ощутимым напряжением.

Я хочу, чтобы он прикоснулся ко мне. Моя кожа пылает, желая почувствовать тепло его рук, мягкость его губ и грубую щетину бороды. Моя спина выгибается, потребность моего тела говорит громче, чем сомнения моего разума, когда оно предлагает ему себя. Нуждаясь в его прикосновениях.

Гризли сжимает руки в кулаки между коленями. Сжимает челюсть, сдерживая себя.

Я сажусь, и его глаза следят за движением моих волос, когда они падают на одно плечо и ложатся мне на грудь. Секунды проходят и превращаются в минуты, и с течением времени, когда мужчина не прикасается ко мне, приходит неуверенность. Я прикрываю грудь руками.

Его тяжелый, полный тоски взгляд, поднимается к моим глазам.

— Твое кольцо.

Пытаюсь нащупать металл на пальце, но его там нет.

— Я сняла его, когда мыла тебе голову.

— Иди и возьми его, — грубо говорит он. — Надень его обратно.

Ответ прост.

— Нет.

В его глазах вспыхивает гнев.

— Сделай это сейчас же.

— Не хочу.

— Надень его.

— Зачем?

— Мне нужно напоминание о том, что ты принадлежишь ему…

— Я не принадлежу…

— …или я решу, что ты принадлежишь мне.

Я втягиваю воздух от собственнической силы, стоящей за его словами.

— Я никому не принадлежу.

Мужчина оскаливает зубы.

— Это вызов?

Мое сердце колотится из-за того, что должно быть страхом или предупреждением, но вместо этого я ловлю себя на том, что жажду подтолкнуть его, пока мужчина не сломается, чтобы я, наконец, смогла заглянуть за стену, которую он построил вокруг себя.

— Да.

Гризли отшатывается от моего ответа, и выражение его лица искажается от недовольства.

— Ты добровольно подвергаешь себя опасности.

— Потому что ты причинишь мне боль? Я в это не верю.

Он встает и ныряет за дровяную печь, чтобы схватить синюю фланель от «Берберри».

— Тогда ты глупее, чем я думал. — Он бросает мне рубашку, и я прижимаю ее к груди. — Прикройся. — Затем хватает мое кольцо со стола и бросает мне на колени. — Надень его.

Затем спешит по лестнице, возвращаясь в постель.

Глубоко в груди вспыхивает боль.

— Ну ты и мудак!

Он не только отверг меня физически, но и считает меня глупой. Нет, глупее, чем он думал, что еще хуже. Швыряю его фланель в дальний конец хижины, за ней следует дурацкое кольцо Линкольна.

Без рубашки я забираюсь под одеяло из шкур животных и натягиваю их на голову, чтобы Гризли не услышал, как я плачу.

Я очень хочу выбраться отсюда.

Чем скорее, тем лучше.

ДВЕНАДЦАТЬ

АЛЕКСАНДР

Заставляю себя оставаться в постели так долго, как только мог.

Проснувшись в два часа ночи и обнаружив женщину топлес у камина, мое сердце чуть не выскочило из груди при виде этого зрелища. Как болтать сырым мясом перед голодным львом, так и мое тело реагировало на вид ее полных женских изгибов в свете огня. Ее темные волосы спадали на обнаженную кожу, и с воспоминанием об их мягкости, свежими в моей памяти, в сочетании с жаждой узнать, были ли и другие части ее тела столь же мягкими, я хотел взять ее, как будто она принадлежит мне.

Ее глаза умоляли меня прикоснуться к ней. Она предложила мне свое тело, и я был так близко. Очень близко.

Я никогда так плохо не контролировал свои сексуальные импульсы.

Но это все, чем они всегда были — импульсами.

То, что произошло прошлой ночью, было совсем другим. То, что я почувствовал, было навязчивым влечением, одержимостью и жаждой обладания, которые выходили далеко за рамки удовлетворения сексуальной потребности.