Сюита «Ландшафт и этнос» - Лев Гумилев

На протяжении исторического периода можно зафиксировать два этнокультурных ареала, где море является составной частью месторазвития: циркумполярные культуры на берегах Ледовитого океана и Полинезия, о которой написано так много, что нет необходимости повторяться. Достаточно напомнить, что, несмотря на отсутствие металла и керамики, полинезийская культура вмещала до прихода европейцев разнообразные этнические образования, которые, даже на таком изолированном участке суши как о. Пасхи, боролись между собою и создавали свои культуры, хотя довольно близкие по характеру.

Менее известна история циркумполярных народов. Некогда цепь сходных культур окружала Ледовитый океан, который являлся их кормильцем. В основном это были охотники на морского зверя и ихтиофаги. В начале н. э. в тундру вторглись угро-самоеды, истребившие местные племена. Затем тунгусы уничтожили восточную их часть, за исключением палеоазиатов и народа омок на Яме и Индигирке, последних ассимилировали якуты. Движение с юга на север было односторонне и необратимо, так как плыли на плотах по рекам и вернуться против течения не могли[84].

Самым молодым циркумполярным народом были эскимосы, распространившиеся около VI в. н. э. из Океании и в X в. отогнавшие индейцев до южной границы Канады и сбросившие викингов в Гренландии в море[85, стр. 113]. Тут опять-таки сочетание ландшафтов: кормящее море и лесотундра.

Теперь мы можем сформулировать вывод из сделанного анализа: однородный ландшафтный ареал стабилизирует обитающие в нем этносы, разнородный – стимулирует изменения, ведущие к появлению новых этнических образований.

Но тут возникает вопрос: является ли сочетание ландшафтов причиной этногенеза или только благоприятным условием? Если бы причина возникновений новых народов лежала в географических условиях, то они как постоянно действующие вызывали бы народообразование постоянно, а этого нет. Следовательно, этногенез хотя и обусловливается географическими условиями, но происходит по другим причинам, для вскрытия которых приходится обращаться к другим наукам: социологии и антропологии, объединять которые в единую географию не предлагает сам В.А.Анучин.

Разумеется, ответ на вопрос В.А.Анучина, данный в этой статье, не мог быть исчерпывающим. Новая научная дисциплина требует разработки специальной методики, разбора проблем устойчивости и изменчивости этнических сообществ, общих принципов этногенеза, механизма физико-географических и биологических воздействий на этнические сообщества, и прежде всего дефиниции самого понятия «этнос». Этим вопросам посвящены специальные исследования, проводимые в стенах Географического общества путем интерпретации накопленного, но до сих пор не систематизированного материала. Предлагаемые решения могут казаться и быть спорными, требовать поправок и уточнений, но преимущество принятого нами пути в том, что не возникает потребности в ломке уже существующей классификации наук, которая пока дает блестящие результаты. Если же встать на путь интеграции наук, то, согласно принципам диалектики (закону отрицания отрицания), следующей степенью развития науки будет дезинтеграция, т. е. смешение и хаос, что не представляется желательным.

В заключение следует отметить, что бесспорно правильно утверждение Д.Л.Арманда: «Давайте не будем говорить жалкие слова, оплакивать гибель ныне здравствующих наук и искать причины недостатков там, где их наверняка быть не может»[86]. Уже сам факт новой постановки вопроса В.А.Анучиным и дискуссии, затронувшей такое количество теоретических и практических проблем, показывает, что творческие силы в советской географической науке огромны. Если бы дискуссии такого же размаха были возможны в филологии, археологии, источниковедении и историографии, то лучшего бы и желать не приходилось. А ведь и там назрели проблемы, требующие пересмотра. Для ученого, приходящего в географию из любой смежной области знаний, открываются такие широкие научные перспективы, что пессимизм В.А.Анучина и C.Г.Саушкина неоправдан.

Об антропогенном факторе ландшафтообразования

(Ландшафт и этнос: VII)

Статья опубликована в "Вестнике Ленинградского ун-та". - 1967. - N 24. вып. 4. - С. 102-112.

Вопрос о значении деятельности человека при образовании поздне-голоценовых ландшафтов приобрел при обсуждении тезиса «единой географии» остроту, но не ясность. Поэтому, не входя в детали истории вопроса, попробуем подойти к проблеме с другой стороны, использовав имеющийся в нашем распоряжении материал.

С. В. Калесник отметил, что «на земном шаре к настоящему времени почти не осталось ландшафтов, не затронутых воздействием человеческого общества» [53, стр. 424 – 425]. Вместе с тем он указал на то, что существуют «различия в целях, степени и характере воздействия человека на его природное окружение» [53, стр. 410], и этим открыл перспективы для дальнейшей разработки темы.

Дело не в том, насколько велики изменения, произведенные человеком, и даже не в том, благодетельны они по своим последствиям или губительны, а в том, когда, как и почему они происходят.

Бесспорно, что ландшафт и рельеф промышленных районов и областей с искусственным орошением изменен больше, чем в степи, тайге, тропическом лесу и пустыне, но если мы попытаемся найти здесь социальную закономерность, то столкнемся с непреодолимыми затруднениями. Земледельческая культура майя в Юкатане была создана в V в. до н. э. при господстве родового строя, пришла в упадок при зарождении классовых отношений и не была восстановлена при владычестве Испании, несмотря на внесение европейской техники (железных орудий) и покровительства крещеным индейцам. Хозяйство Египта в период феодализма медленно, но неуклонно приходило в упадок, а в Европе в то же время и при тех же социальных взаимоотношениях имел место небывалый подъем земледелия и ремесла, не говоря уже о торговле. В плане нашего исследования это означает, что ландшафт в Египте в это время был стабильным, а в Европе преображался радикально. Внесение же антропогенных моментов в рельеф Египта в XIX в. – прорытие Суэцкого канал – связано с проникновением туда европейских народов – французов и англичан, а не деятельностью аборигенов-феллахов, несмотря на то, что именно они вложили туда свою физическую силу.

В Англии XVIII в. (по Томасу Мору) «овцы съели людей» при начинающемся капитализме, – а в Монголии XIII – XIX вв. овцы съели тунгусов-охотников, живущих на южных склонах Саян, Хамар-дабана и на севере Большого Хингана, хотя там даже феодализм был неразвитым. Монгольские овцы съедали траву и выпивали в мелких источниках воду, служившую пищей и питьем для диких копытных [14]. Число последних уменьшалось, а вместе с тем охотничьи племена лишались привычной пищи, слабели, попадали в зависимость к степнякам-скотоводам и исчезали с этнографической карты Азии. Еще примеры. Азорские острова превращены в голые утесы не испанскими феодалами, которые свирепствовали в Мексике и Нидерландах, а козами; последних же высадили там астурийцы и баски, у которых еще не исчез родовой строй. Бизонов в Америке уничтожили члены капиталистического общества, а птицу моа, в Новой Зеландии – полинезийцы, не знавшие еще классового расслоения; они же привезли на свои острова из Америки картофель, а в России для той же цели понадобилась вся военно-бюрократическая машина императрицы Екатерины II.

Отсюда следует, что искомая закономерность лежит в другой плоскости.

Интересная схема для классификации явлений, относящихся к соотношению человечества и географической среды, предложена Ю. К. Ефремовым. Он вводит новый термин – «социосфера», подменяющий не совсем удачный термин В. И. Вернадского «ноосфера», так как «вряд ли стоит относить к сфере разума (nous) хищническое опустошение природных богатств или обезображивание ландшафта войнами». По мысли автора, «социосфера состоит из сферы культурного ландшафта и самого человечества», а масса живого вещества, организованная в человеческие организмы, называется «антропосферой». Отношения антропосферы с внешней средой составляют предмет экологии человека. Свое понимание места человечества в природе Ю. К. Ефремов называет «биосоциальным» [87, стр. 49 – 53].

Концепция Ю. К. Ефремова несравненно тоньше и изящнее «единой географии», пытающейся суммировать и подменить собою частные географические дисциплины [88], [78], [89]. Однако не каждое сочетание наук обязательно оказывается плодотворным, и предложенное Ю. К. Ефремовым непосредственное соединение биологии с социологией нуждается в уточнении и дополнении по двум линиям.