Отзвуки эха - Ричард Матесон

— Кстати, ты спросил у Дороти, сколько у нее свободного времени? — вспомнила Энн.

— Она совершенно свободна, может сидеть у нас хоть всю ночь, — сообщил я и пожалел, что не соврал. Надо было сказать, что нам придется вернуться к одиннадцати, нет, лучше — к десяти.

— Прекрасно, — воодушевилась Энн, — значит, мы можем наслаждаться жизнью, не глядя каждую минуту на часы.

— Я так рад, дорогая.

Видимо, что-то заставило Энн усомниться в моей правдивости. Я заметил ее пристальный взгляд, за которым последовал вопрос:

— В чем дело?

— Все в порядке, милая, — промямлил я. Если бы я мог объяснить, что со мной происходит, не употребляя слов «телепатия», «предчувствие», «ощущение»... Сознавая свою беспомощность, я снова почувствовал себя виноватым. — Просто... я думаю, не следует оставлять ее слишком долго в первый раз.

— Согласна. Мы вернемся к полуночи.

Полночь! Я только скрипнул зубами. Мне так хотелось вернуться домой немедленно и отправить странную девчонку подальше. Но это было по меньшей мере глупо.

Так я себе и сказал.

Мы решили отправиться в небольшой бар, недавно оборудованный на маяке Хемона-Бич. Там можно выпить, послушать музыку. К тому же он недалеко. В предвкушении приятного вечера Энн оживленно болтала.

— Дорогой, тебе плохо? — прервавшись на середине слова, спросила Энн.

Я действительно чувствовал себя отвратительно. Голова с каждой минутой болела все сильнее.

— Нет, — снова соврал я, — просто немного беспокоюсь, оставив Ричарда с незнакомой девчонкой.

— Том, Элси уже пользовалась ее услугами и осталась довольна.

— Понимаю, но... — я пожал плечами и неуверенно улыбнулся, — мне бы хотелось быть уверенным.

— Дорогой, неужели ты думаешь, что мне хочется чего-то другого? Я устроила Элси допрос с пристрастием, а вечером разговаривала с отцом Дороти.

— Ее мать умерла? — зачем-то спросил я.

— Да, а откуда ты знаешь?

— Дороти сказала, — опять соврал я. По натуре я исключительно правдив, и необходимость врать совершенно выбивает меня из колеи. Мне очень хотелось сказать Энн все как есть. Ничего не кончилось, в моей несчастной голове продолжают мелькать обрывки мыслей и чувств других людей. И я совершенно не доверяю нашей няне. Но с другой стороны, я ничего не знал точно, ни в чем не был уверен, не мог предъявить никаких фактов. И вполне могло получиться, что я напрасно огорчу Энн и возведу напраслину на девочку, чья вина состоит всего лишь в избыточном весе. Разве я не ошибся относительно женщины в черном прошлой ночью?

Я во всем сомневался, и это сводило с ума. Ощущения невозможно подчинить логике. Вообще-то и прошлой ночью я не был так уж уверен в своей ошибке.

Энн еще продолжала рассказывать о Дороти, но я ее почти не слушал. Мысли метались между основательностью логических доводов и необъяснимостью чувств и эмоций, не давая покоя, заставляя мучительно искать выход из тупика.

Девочке всего пятнадцать, живет с отцом и восьмилетним братом. Ходит в школу, подрабатывает няней. Отец работает сварщиком на нашем заводе.

На первый взгляд ничего настораживающего. Но это не успокаивало. Мне не давало покоя смутное чувство, которое нельзя было выразить словами, неясная мысль, скрывающаяся за плотной завесой ее молчания. Неожиданно я вспомнил об Элси. Очень похожее чувство я впервые ощутил в ее присутствии. В нем было смутное беспокойство, безотчетный страх, неприязнь, переходящая в отвращение.

На какую-то долю секунды я почувствовал облегчение. Теперь ситуация поддавалась логическому объяснению. Так же как и Элси, Дороти была мне неприятна чисто физически. Это бывает. Не всегда мужчину тянет к женщине. Случается и наоборот.

— Теперь ты не сомневаешься? — Оказывается, Энн как раз закончила подробнейший отчет о Дороти.

— Нет, дорогая, — я заставил себя улыбнуться как можно беззаботнее, — сражен твоей безупречной логикой, сдаюсь под напором очевидных фактов и готов слушать музыку.

Энн засмеялась и придвинулась поближе ко мне.

А я сумел убедить самого себя, что мне не о чем беспокоиться.

Я был почти спокоен, когда мы припарковались у маяка, вошли, выбрали столик недалеко от оркестра, заказали напитки и окунулись в изысканный мир джазовых импровизаций. Исполняли пьесу под названием «Океан».

И вдруг это началось снова.

Я судорожно сжимал в нотной руке стакан водки со льдом, тупо рассматривал извивающегося на сцене гитариста и думал о Дороти. Дурное предчувствие усиливалось с каждой минутой. Что было не так? Почему я ее так боялся? Что она могла сделать Ричарду? Вопросов было много. Только ответов не было.

— Том, что с тобой?

Я смущенно улыбнулся и покачал головой. Энн обиженно отвернулась. А во мне все кричало: «Скажи ей, ради бога! Лучше ошибись, но только не молчи, не сиди здесь, полумертвый от ужаса». Я робко коснулся ее руки. Энн внимательно посмотрела на меня, потом решительно встала и взяла в руки сумочку.

Оказавшись на улице, я бегом бросился к машине. Энн торопливо шагала следом.

— Дорогая...

— Не надо, Том.

— Послушай, — во мне неожиданно проснулось раздражение, — неужели ты думаешь, что я тревожусь о себе?

Энн не ответила. На секунду мне захотелось махнуть на все рукой и вернуться за столик, заказать еще выпивку и попытаться забыться под оглушительный грохот джаза. Но я точно знал: нельзя.

Я завел двигатель и сильно надавил на газ. Машина послушно набрала скорость. На углу у светофора пришлось затормозить, и я даже сплюнул от досады. Я знал, что Энн внимательно следит за мной, но не отводил глаз от дороги. Я гнал машину так быстро, как только мог. Не уверен, понимала ли Энн, что со мной творится, но в тот момент мне было все равно. Меня пожирал отчаянный, животный страх. Моя душа, казалось, покинула тело и теперь неслась к дому, где-то далеко впереди, обогнав машину. И я видел: вот я уже на крыльце, вхожу в дом. Холл, гостиная, комната Ричарда. Везде темно. И пусто. По-моему, я издал сдавленный стон. Энн хотела что-то спросить, но не решилась. А «форд» продолжал полет по шоссе. Даже не знаю, какая часть меня следила за дорогой. Потому что весь я, охваченный паникой, метался по дому в поисках сына.

Ричард!

Еще никогда машина не казалась мне такой тихоходной. Шестьдесят миль в час представлялись мне передвижением улитки, пятьдесят — торможением, а уж сорок — просто стоянием на месте. Остановки у светофоров были пыткой, агонией измученного предвидением беды разума.

Но все когда-нибудь кончается, в том числе и безумные гонки. Мы доехали. Я выскочил из машины и взлетел на крыльцо Закрыто. Не задерживаясь, я ринулся вокруг дома.