Криница слов - Елена Александровна Асеева

остовы. И вот ужось из многих таких изб, напрочь лишённых укрытия, торчали, будто маяки на берегу моря, выведенные из кирпича трубы, с засаленными чёрными краями. Да тока и сами трубы подавшись всеобщему разрушению, накренившись вправо или влево своими измождёнными боками упирались в остатки балок, да потолков, являя словно обглоданные аль покусанные кирпичи. Ровные, электрические столбы, порой ещё упёрто стояли по краю широкой грунтовки, устремляя в небеса угловатые макушки. Однако уже давно не передавали они промеж себя электричество, как и давно не висели на них ни сами провода, ни муфты, ни вставки, верно, снятые всё ж пронырливыми руками человека.

Это поселение, словом, как и многие другие, каковые я видел за последние годы, уже погибло, и быть может я медленной, усталой поступью прошёл бы его насквозь, как миновал многие иные… если бы не…

Изредка я бросал взгляды на поскрипывающие, покосившиеся ставни, порой не утратившие ни яркости голубой, синей краски, ни какую-то дивную роспись, перемешавшую в себе белые да одновременно жёлтые полутона, изображая изогнутые стебли малины да изящные листки клёна. Временами ставни, повисая лишь на одном навесе, обессилено тулились к самим стенам да рамам и покачиваясь, да чуть зримо вздрагивая, ударялись об них, постанывая, так как стенает перед смертью брошенная, одинокая старуха ведающая, что не кому будет её схоронить.

Молча и с затаённой грустью, я всегда двигался чрез эти русские поселения, которые охраняли, пригнувшие головы искривлённые кресты, раскиданные по всей нашей земле и символизирующие постепенное вымирание и самого народа, и обычаев лежащих на его плечах. Только меня не страшили эти молчаливые стражники– погосты окружающие деревеньки, итог всего живого, бурно поросшие раскидистыми вишнями, более изящными черемухами иль и вовсе грациозными берёзоньками. Нестерпимой тоской обдавали мою душу лишь сами разваливающиеся по швам и вползающие фундаментами в землю деревянные избы. Скрипели и стонали в тех деревнях не только ставни, визгливо ворчали и роптали сами давно срубленные и столь ладно подогнанные дерева, ощущая, что жизнь подошла к концу.

Вслушиваясь в эти дурнящие причитания и поскуливания позабытого селения, я бы непременно прошёл сквозь него, не заглядывая в сами заполненные старой мебелью и хламом покинутые дома, точно оставленные в спешке, как миновал и многие доселе мною видимые, если бы не…

Здесь также, как и в других деревнях нашего края плакали ставни, крыши и стены, оседали прижимаясь к почве дома. А из разбитых, освобожденных от стёкол окон, выпорхнув на двор, колеблясь от дуновения ветра, путались концами в часто поросшей черёмухе, уже упёршейся ветвями в рамы и стены домов, тонкие али плотные занавеси. Молодая поросль выглядывала с под некогда ровных деревянных мостков, проложенных по двору, заместо дорожек, во многих местах дотлевших до трухи, изъеденных жуками, да порушенных корнями более значимых деревов.

Какое-то время я ступал неспешно, прислушиваясь к шепчущим мне чего-то дверям изб, накренившимся на бок, но все поколь держащимся на обеих навесах, однако ужо лишённых ручек. Посматривал на кивающие мне наведённые в небеса стрелы «журавля» которые всё ещё удерживали на себе обветшалые стены деревенских колодцев. Грунтовка, изогнувшись полукругом, внезапно вывела меня к весьма ладному срубу… У этого жилища крыша, в отличие от иных домов данной деревни, была целой и по её тёмно-серому, смоченному водой волнистому шиферу туда вверх к деревянному коньку полз зеленоватый мох. Пучившаяся с одного боку кирпичная кладка трубы, покрытая тонким наслоением чернющей сажи, издыхала из своих нутрей голубоватый дым. На мгновение остановившись, и удивлённо обозрев однозначно живой дом и живой двор, я порывисто сорвался с места и скорым шагом, минуя грунтовку, направился к тому обиталищу.

Войдя в сень кроны мощного дуба, века простоявшем как щит, прикрывая дом с одного бока от рьяных порывов ветра, я увидал дощатый невысокий забор, крашенный и сберёгший свою целостность. Через неширокие щели отделявшие друг от друга тонкий штакетник удобно просматривался досель ухоженный двор устланный, прямь от зачинающейся калитки, плотно уложенными деревянными мостками. Посредине двора поместился приземистый пятистенок, срубный дом, где мощные брёвна, уложенные одно на другое сверху, были обшиты тёсом бледно-зеленоватого цвета. Этот пятистенок с перерубом вдоль дома с трёхскатной крышей, с елочным фронтоном был украшен небольшой светелкой, угловатая кровля каковой поддерживалась дивно вырезанными столбиками, где одного широкое окошко по краю окаймляли затейливые наличники. Пять небольших прямоугольных окна, расположенных на стене смотрящей на меня, прикрытые изнутри сруба белёсыми занавесями, скрывали тот внутренний мир дома от любопытных глаз. Большие ставни, распахнутые настежь здесь не стонали, они явственно хранили и свою невредимость, и свой резной орнамент, выделенный на бирюзовом полотне белыми тонкими набросками изящного дерева с тонким стволом и искусно выведенными ветвями.

Слева от дома в ряд, касаясь его одним боком, стояли деревянные хозяйственные постройки, точно вползающие в землю нижним венцом брёвен. Часть из них, по-видимому, не используемая по назначению частично пришла в негодность, и некогда двухскатная крыша, крытая рубероидом и тонкими листами железа, прохудившись, местами обвалилась. Однако два строения, где проживали мохноногие куры и краснолапые гуси, балякавшие на своём языке и, что-то торопливо выбирающие из долгой, железной лохани, сохранили свой вид и всё ещё верно служили своим обитателям.

По другую сторону от дома раскинулся совсем крохотный надел земли, освобождённый от деревов и кустов да поросший зёлёными кочанами капусты. Это были изрядно здоровущие ребята, а их одёжи блистали какой-то весьма ладной лощёностью аль полированностью, точно пред тем как показаться мне они, долго-долго натирали свои бока обувной щёткой. И мне враз захотелось оторвать долгий лист с одного такого кочана и вот такой мёрзлый, сбрызнутый осенней мжицей, сыплющей с небес, засунуть в рот, чтоб ощутить на зубах, языке, дёснах и нёбе стылость этого времени, родственность этого места и ядрёный вкус этого овоща.

В глубине ж двора, сразу за огородом с восседающими на них кочанами, куда из дома вели неширокие сени с низкой дверью и узким порогом, тоже осевшим, вжавшимся в землю несколькими ступенями, имеющими довольно ровное полотно, хоть и почерневшее от жизни, росли плотными рядами дерева. То в основном были взрослые яблони и вишни с потрескавшейся корой, на большущих в обхвате стволах. Покорёженные и тоже почемуй-то чёрные ветви деревьев, обсыпанные хрустальными каплями водицы, будто сеяными сквозь сито, чуть слышно позвякивали, может, оледенев от мёрзлости дующего в этих краях пронзительного ветра, а может, просто толкуя промеж себя.

Под одним из смотрящих на меня окном, где от набежавшего и тотчас отхлынувшего дуновения ветра легохонько покачивалась, лобызаясь со стеной, створка ставни на приземистой, как и