Последний Люцифер: утраченная история Грааля - Светлана Поли

— Цивилизация — это в первую очередь упорядоченность и стабильность.

— Согласна, порядок — это залог развития и выживания. И порядок важен. Но я не об этом. Я говорю о том, что необходимо оставаться самим собой, не предавать своё предназначение, быть верным себе, своему Духу, своему Господу, своему сердцу. При этом продолжать жить в сообществе подобных тебе. То есть не нужно подражать другим. У каждого есть своя программа, свой план на жизнь. Понимаешь?

— Понимаю. Это и проповедует религия.

— Пусть так. Но религия остаётся, к сожалению, лишь красивой обёрткой от конфеты, но не её содержанием. Вы даже любовью занимаетесь в пол силы, второпях. Я не раз наблюдала подобное. Вы не чувствуете в себе присутствие Бога. Но в суете Бога нет. Потому земляне и утратили искреннюю веру в Неё. А ведь можно получать неописуемое удовольствие от обычного молчания и тишины, от многочасовой задумчивости, от наблюдения за безмятежным сном любимых. Счастье можно ощутить и от радости за успехи и удачи других, от наблюдения за счастьем окружающих, от любого доброго и ласкового слова, от улыбки на лице другого человека, от вида росы на лепестках цветов ранним утром, от наблюдения за тем, как животные ухаживают за своими детёнышами. Ощутить восторг можно от запаха влажной травы и парного молока, от шёлковой и тёплой мягкости кошачьего меха, от обжигающей свежести океанской волны, от тени в жаркий день и от журчания родника, от красоты белоснежных сугробов, от мерно стучащего дождя по крыльцу или шуршания по листьям пальм, от вида звёзд в ночном небе или от вида костра в темноте. Даже от чувства свободы и покоя, от чувства родства со всем сущим на этой планете и за её пределами. И ещё от массы всего.

— Это действительно удивительно. И это правда, — согласился Яков.

— Ты по-прежнему хочешь уединиться со мной?

— Да.

— Тебе недостаточно просто слышать меня и видеть рядом?

— Да.

— И ты просишь меня об этом?

— Да, я прошу тебя… об этом.

— И где бы ты хотел побыть со мной?

— А где это лучше всего делать? — засмущался Яков и покраснел, как пристыжённый школяр. Все его познания, казалось, ветром сдуло. Он выглядел растерянным, неопытным.

— Лучше всего заниматься любовью в Природе, вдали от людских взоров и плодов человеческой деятельности. Вся сила и все дары Бога там. Бог там, где нет цивилизации. Ты хочешь удалиться прямо сейчас?

— Да. Прямо сейчас.

— Тогда поехали.

Яков переоделся в повседневную светскую одежду, и они отправились на машине за пределы Батайска.

Навстречу им раскрывалась Природа. С распростёртыми объятиями встречали их поля и перелески, прудики и рукотворные каналы. Поля колосились созревшей пшеницей и желтоголовыми подсолнухами, солнце ласкало своим ещё летним теплом. Трава была ещё зелёная, а почва тёплой…

18

Старик ехал по мексиканским прериям в полуразбитом грузовике по направлению к Штатам. Мексика оставалась позади. Было жарко и пыльно. Солнце слепило глаза.

Что его ожидает там нынче?

Водитель что-то тараторил по-испански, эмоционально жестикулируя при рассказе о своей семье. Он пытался острить, всякий раз вставляя бранные слова для пущей важности, но старик, пряча свои выцветшие от времени глаза за солнцезащитными очками, всё время отключался от эмоциональной болтовни. Он снова вспоминал былое, пытаясь найти в круговороте исторических событий то проклятое мгновение, в котором совершил роковую ошибку.

Как же всё странно. Кажется, ещё недавно он был готов помочь любому, кто попросит о помощи, теперь же он ощущал себя бесчувственным эгоистом, безразличным к судьбам смертных. Он был равнодушен и к злым, и к добрым. Он не помогал ни плохим, ни хорошим. Он был лишь наблюдателем, который ищет что-то определённое, что может вернуть ему веру в самую жизнь и её целесообразность. Он чувствовал себя чужим.

Капернаум… Как далеко он теперь от него и во времени и в пространстве.

Жалость сгубила его. Жалость сгубила этот мир. Нелепая, жалкая, безмозглая жалость. Кто бы мог подумать: человечность — причина гибели мира!

Он, наконец, вспомнил тот день, когда мир начал стремительно рушиться.

Тогда он ещё не был стариком. Он был молод, достаточно высок для людей той местности и пригож. У него были русые волосы до плеч, крупные синие глаза на светлом гладко выбритом загоревшем лице.

В тот день он был одет в длинную римскую тунику, кожанные доспехи и в ассирийский плащ. Поверх всего был наброшен палестинский гиматий[4].

Неброэль не спеша шёл на север по пыльной и каменистой дороге Иудейской пустыни уже который день. Он хотел пить. Длиный гиматий с накинутым на голову концом не особо спасал от нещадно палящих лучей солнца. Ангел мечтал о водном источнике или о жилище человека. Потому, увидев однажды вдали небольшой город, обрадовался глинобитным домикам, в надежде попросить у людей воды, а позже продолжить свой путь дальше на север. Но при виде странника жители разбегались, едва он направлялся к ним, прятались в глубине своих домов и уводили с улиц ребятишек, прикрывая им лица, чтобы чужестранец не сглазил бы их ненароком.

Капернаум встретил ангела враждебно.

Это обстоятельство опечалило путника. Здесь его приняли за чужака, за врага израильтян, то есть за римского воина. Но от этого неприятного открытия жажда не уменьшилась. Возможно, ему не стоило заворачивать сюда. Но что-то подсказывало, что здесь он утолит свою жажду и передохнёт в тени и прохладе.

Миновав домов семь и поднявшись по узким улочкам вдоль стены к центральной площади города, он уставший присел в тени самого большого дома и задремал. В полудрёме ему почудилось тихое девичье пение. Девушка пела о том, что собирается зайти в храм по пути к своей родственнице, живущей в другом селении. В её песне было что-то радостное, какое-то предвкушение некоего счастливого события, оптимизм и поспешность в сборах. Слышались ещё голоса поблизости. Видимо певунья была не одна. Вскоре девушка выскочила на улицу и чуть не запнулась о странника, сидящего на пороге её дома. Дом был не из бедных. Видимо, он принадлежал купцу или даже раввину и его большой семье. И Неброэль принял девчушку за служанку в богатом доме. Но оказалось, она младшая дочь почтенного человека.

— Ты служишь в этом доме? — спросил он.

— Нет, — она засмеялась. — Я дочь хозяина этого дома. А ты — странник?

— Да.

— Ты хочешь пить?

— Да, дитя.

— Но ты не нищий, судя по твоей одежде.

— Ты верно подметила.

— Подожди, я сама вынесу тебе воды.

Девушка тут же поспешила скрыться в доме, чтобы через минуту вернуться с миской прохладной воды.

Неброэль задумался на минуту. И тут же перед его лицом появилась серебряная миска, которую держали две молоденькие руки. Он поднял глаза и улыбнулся девушке.

— Благодарю. Как тебя зовут, красавица? — поинтересовался Небро.

— Саломия, — ответила девчушка.

19

Девчушка покорила Неброэля своей открытостью и сердечной добротой. Он улыбнулся ей, взял её ещё по-детски пухлую руку и заглянул в правую ладошку.

— Ты будешь счастливой. Встретишь замечательного человека и полюбишь его, — говорил незнакомец, разглядывая ладошку Саломии.

— И когда же это случится? — поспешно осведомилась девочка.

— Скоро. Ты только жди и верь, — улыбнулся ей Неброэль.

— Так ты вестник? И как тебя зовут, вестник?

— Называй меня Габриэлем, дитя.

— Хорошо, странник Габриэль, я буду очень сильно верить и ждать, — сказала она, потом спрятала ладошку на груди, прикрыв её другой рукой будто найденное сокровище, и поспешила скрыться в доме, напоследок ещё раз кинув украдкой взгляд на чужеземца. Спрятавшись в стенах дома, она долго разглядывала свою ладонь, пытаясь понять, как странник прочитал её судьбу?

Вскоре Саломия отправилась с семьёй в Иерушалаим. Её собирались выдать замуж за Хананну, жреца Храма. Так как Хананна был из рода левитов, рода священников, а Саломия потомком Иуды, другого колена Израилева,[5] то этот союз сулил весьма выгодную партию в будущем на политической карте всей Палестины обоим кланам. Здесь вынашивался план объединить не только эти два колена Израилева, но и остальные, а стало быть, объединить и земли всех колен, возродив царство Израиля и расширив его границы. Хотя объединение с самаритянами, которые считали себя потомками сыновей Иосифа, Манасии и Ефрема, было под большим сомнением. И конечно здесь вынашивался план по изгнанию римлян.

В то время все верили в пророчество о пришествии двух мессий: Первосвященника и Царя, одного из клана левитова, а другого из рода Иудина. По всем землям Палестины ходили пророки и пытались пробудить в народе мессиаские настроения, подвигнуть массы на решающие шаги по освобождению древней земли от захватчиков. Мудрецы заходили и к отшельникам ессеям в Кумран, и в отдалённые селения Египта, бродили по землям Кесарийским и Идумейским, Иудейским и Галилейским, Самарийским и Эфесским. Они не только проповедовали, но и искали того, кто смог бы собрать народ, объединить одной целью, одной идеей и поднять против чужеземных угнетателей. Но заветная мечта самого Первосвященника была такова, чтобы явился в мир истинный Спаситель, который смог бы объединить двух мессий в одного и даровал бы измученному Израилю великую личность, харизматичного лидера. И вот тогда Спаситель земли Израиля мог бы быть и Первосвященником и Царём одновременно.