Нейлоновая шубка - Самуил Шатров

«Если сумею — отвечу».

«Вот вы держите в руках газету. В ней карикатура. Как вы относитесь к таким карикатурам?»

«Я думаю, что это не шедевр».

«Нельзя ли поподробнее? Я не записываю вашей фамилии, можете говорить не оглядываясь».

«Я не оглядываюсь. И я никого не боюсь. Моя фамилия Потапенко. Что же касается картинки, то это не ахти какое остроумное произведение».

«Сразу видно приличного человека, — обрадовался корреспондент. — Нельзя ли еще поподробнее».

«Что еще можно сказать?.. Одно в ней правильно: старый мир дышит на ладан. Он держится на камфаре. Он уже не поднимется. Может быть, еще подробнее?»

«Данке», — ответил господин Хольман и смылся со скамейки.

— Кто бы мог подумать, что Потапенко, старый валютчик, будет так разговаривать с иностранными корреспондентами! — сказал Гогоберашвили.

— А как бы вы разговаривали? Неужели вы еще думаете, что в нашей стране возможен капитализм?

— Откровенно говоря, я так не думаю, — уже серьезно ответил Гогоберашвили.

— А вот в капиталистических странах думают наоборот. В чем же дело? Вы же не скажете, что их министерства укомплектованы одними дураками. Покопайтесь, и вы найдете среди министров умных, интеллигентных и высокообразованных людей. Они кончали Оксфорд, Кембридж, Гарвард или Сорбонну. Им преподавали не водовозы. Спрашивается: почему, когда дело доходит до нашей страны, мозги им отказывают?

— Да, почему? — спросил Гогоберашвили.

— Мой сын говорит, что это дефект классового зрения и классового мышления. Я не марксист. Я не могу этого точно объяснить.

— Судя по всему, вам нравится ваша жизнь. Скажите по совести, Евсей Миронович: вам никогда не хотелось опять заняться английским фунтом и греческой драхмой?

— Не буду скрывать. Приятно вспомнить молодость. Но я не фантазер. Я человек реальной мысли. Прошлого не вернуть. Я умру иждивенцем!

— Я не хочу быть иждивенцем! — сказал Гогоберашвили.

— А кто вас спрашивает? Вы же не десятиклассник. Это их спрашивают: кем ты хочешь быть? А вас уже никто не спросит!

— Что же делать, Евсей Миронович? Снимать номерки?

— Если хотите, снимать!

— А как же быть с ребенком?

— Ребенок пойдет работать. Генриетта получит специальность. Пусть начнет учиться.

— Поздно.

— Набираться ума никогда не поздно. Ребенок это поймет. Дети сплошь и рядом умнее своих родителей. Пример тому — мой сын. Сейчас он видный инженер. Сеня выстроил не одну домну. У него светлая голова. Я тоже мог бы стать строителем, если бы думал о металле, а не о том, как подзаработать на греческой драхме.

— Каждому свое, — вздохнул Гогоберашвили.

Утром он покинул экс-валютчика с тяжелым сердцем. Он заехал к профессору Читашвили. Математика не было дома. Шалва Константинович взял нейлоновую шубку. «Придется с ней расстаться», — с сожалением подумал Гогоберашвили. У начальника томатной экспедиции не было денег на обратный проезд. Он повез шубку в комиссионный магазин.

Веня-музыкант принял клиента со свойственным ему профессиональным хладнокровием.

Завмаг поелозил музыкальными пальцами по нейлоновому диву и как бы невзначай бросил:

— Оценим в четыре.

— Извиняюсь, я не ослышался? — сказал Гогоберашвили. — Почему в четыре? У вас произошло снижение цен? Несколько дней назад я заплатил пять с половиной!

— Он ничего не знает, — заняла свое место в нападении Матильда Семеновна.

— Что я должен знать?

— Вчера у нас была комиссия «Скупторга», — сказал Веня. — Нам крепко указали на то, что мы произвольно завысили цены на нейлон.

— А вам не указали, что вы арап! — рассердился Гогоберашвили.

— Это оскорбление!

— Нет. Цитата из не написанной еще на вас характеристики!

— Мерси, — сказал Веня. — Только больше я не дам.

— Совести у вас нет!

— Совесть? В анкете этого вопроса не значится. Во всяком случае, такую графу я не заполнял.

— Пять с половиной!

Веня-музыкант улыбнулся, обнажив ровные мелкие зубы, много зубов, больше, чем их полагалось для нормальной челюсти.

— Пять двести пятьдесят! — сказал Гогоберашвили. И только потому, что у меня нет времени бегать по комиссионным магазинам.

— Четыре пятьсот и ни копейки больше!

— Пользуетесь моим положением? Кусаете комитента? Я видел картину «В глубинах моря». Там акулы нападают на смертельно раненного кита. Они рвут его живьем!

— Матильда Семеновна, как вам нравится этот могучий оратор? — озлился Веня. — Слушайте, вы, не стройте из себя интеллигента. Я догадываюсь примерно, кто вы такой. От вас за версту несет рынком. На кистях ваших рук следы завязок от белого халата. Приберегите ваши речи для фининспектора. Короче, хотите пять кусков, — пожалуйста. Нет, — будьте здоровы.. Передайте мой братский привет «Гагрипши», Сухумскому ботаническому саду и озеру Рица.

— Гниль ты спекулянтская! — не выдержал Гогоберашвили. — Креста на тебе нет!

Веня-музыкант начал выписывать квитанцию.

— Деньги на кон! — покраснел Гогоберашвили.

Веня не хотел больше накалять обстановку.

— После всех оскорблений я еще должен выкладывать наличные, — сказал он. — Что ж, получите, такой уж у меня чудный характер.

— С таким характером только в одиночке сидеть, — сказал Шалва Константинович, пряча деньги.

Он вышел не попрощавшись.

Веня-музыкант любовно огладил синтетический мех и сказал:

— Вы знаете, Матильдочка, почему появилась на свет эта шубка? Бог создал ее, чтобы ежемесячно увеличивать нашу реальную зарплату.

— Не сглазьте, — попросила суеверная Матильда Семеновна.

Она сняла телефонную трубку, чтобы известить очередного покупателя из актива комиссионного магазина о появлении нейлонового дива.

Новелла о фокуснике СОЛЬДИ и администраторе ЛОШАТНИКОВЕ

Глава восемнадцатая

Среди отечественных магов и иллюзионистов акции Гавриила Лукьяновича Сольди котировались не слишком высоко. Сольди слыл консерватором. Он выходил на эстраду в старомодном сюртуке, черных в полоску дипломатических брюках и лакированных башмаках с серым замшевым верхом, на пуговичках. Голову его венчала чалма со страусовым пером и нестерпимо сверкающим брильянтом мощностью в пятьдесят каратов.

Чалма была одним из самых важных элементов экипировки старого мага. О ней речь пойдет ниже.

Высокий, чуть сутулый, с зализанными волосами, Сольди был похож на элегантного господина, сошедшего с дореволюционного рекламного объявления. Такими господами были полны иллюстрированные журналы. Они рекламировали быстродействующие свечи «Пилигрим», безопасные бритвы и лодзинские бутылочные алмазы.

Старомодный костюм Сольди вполне гармонировал с волшебными аксессуарами, оставленными ему в наследство отцом.

В период массового отказа от иностранных псевдонимов Сольди сохранил верность своей фамилии. Несмотря на нажим профсоюзной общественности, он не согласился выступать под фамилией своей матери.

— Почему матери? — отбивался маг. — Фамилия моего отца тоже была Сольди. Стало быть, я Сольди — сын Сольди.

— Все же вам лучше выступать под фамилией Недорезков.

— Как же так?! Маг и чародей — и вдруг Недорезков! Публика не поверит!

— По-вашему выходит, что магами могут быть только иностранцы, — возражал председатель месткома Говорухин. — Одним росчерком пера вы списываете со счетов всех отечественных волшебников?

Беспартийный председатель месткома был большим ортодоксом. Всюду ему мерещились отклонения от нормы, искривления профсоюзной линии, идеологические изъяны, прорехи и вывихи. Разумеется, он считал себя непримиримым борцом с низкопоклонством. Однажды Говорухин написал в редакцию вечерней газеты письмо, в котором обвинял парфюмерные и кондитерские фабрики в чрезмерном пристрастии к иностранным названиям. К жалобе в качестве вещественного доказательства он приклеил этикетки, содранные с одеколонов, питательных кремов, бисквитных и мармеладных коробок. Редакция впопыхах напечатала письмо, а через два дня была вынуждена извиниться перед читателями, так как названия на этикетках оказались латышскими и армянскими, чего не разобрал наш ортодокс.

— Вы хорошо подумайте, — продолжал Говорухин. — Соглашайтесь, пока не поздно. Мы закажем для вас другую афишу.

— А как же чалма? Ежели я Недорезков, придется работать без чалмы?!

— Наплюйте! Переоформим номер. Сошьем вам шелковые шаровары, сафьяновые сапожки…