Утренний Конь - Александр Батров

— У тебя глаза потеют. Им жарко, — сказала девочка. — Но, может быть, ты и вправду плачешь?

Негр вытер рукавом слезы и улыбнулся.

Рыжая кошка уснула. Негр осторожно подул на нее.

— Сейчас в мире кружится добрый ветер — люди не хотят, чтобы от них осталась вот такая серая пыль! — Он стряхнул пепел с конца сигареты и задумался.

Девочка в свою очередь подула на кошку.

— А по-каковски ты все болтаешь? — спросила она. — Ты, наверное, оттуда… — Она показала глазами на морскую даль.

— Иес! — обрадовался негр. — Да, Америка! Но только я не живу дома… Нет работы. Я плаваю на панамском судне. Но Америка со мной… Она здесь! — Он ударил себя в грудь, а затем осторожно постучал по груди куклы.

— Она — Кнопка! — сказала девочка.

— Кнопка! — повторил негр.

— А ты? — спросила девочка.

— Я Гарри.

— А я, видишь, Танька!

Представившись друг другу, они мигом подружились. Не прошло и минуты, как они, громко смеясь, гладили проснувшуюся кошку. Их руки сплелись, огромные руки негра и ручонки веселой маленькой одесситки.

— Так вот где ты, козленок! — послышался позади голос, и к ним подошла молодая женщина в белом платье.

— Мама, — сказала девочка, — я тоже хочу быть черной!

— Будешь, вот поедем на пляж, в Лузановку…

Девочка поднялась и протянула негру свою куклу.

Женщина в белом платье улыбнулась.

— Берите, берите, у вас, наверное, дома дети…

— О, сувенир, — сказал негр, очень довольный.

Когда мать с девочкой ушли, черный матрос снял с колен кошку и посадил на скамью.

Прижимая куклу к груди, он гордо прошелся с ней вдоль цветочной аллеи. Прохожие глядели на него с улыбкой.

Он сошел вниз, в гавань.

— Добрая девчонка, — сказал негр. — Мы с ней славно поговорили!

Он поглядел на чаек, парящих над бухтой, и помахал им курносой синеглазой куклой.

В степи

С одной стороны степь. С другой — море. Море и степь молчат. Стоит жаркая тишина. Но в ней чувствуется какая-то напряженность. Может быть, упругость струны, тронешь — и резко зазвенит… И вдруг издалека доносится монотонный скрип колес. Это тащит усталая лошаденка подводу с жалким цыганским скарбом. За подводой идут трое цыган, и с ними высокая цыганка с девочкой.

Идут молча, каждый погружен в свои мысли.

«Скверная пошла жизнь», — думает старый цыган Никола в рваной фетровой шляпе. Спекулировать перцем, синькой и нафталином строго-настрого запретили. А нет торговли — нет жизни. Надо работать. А работать не хочется. Его отец не работал. Дед не работал. Весь род Николы не работал, а только вольно шел по земле…

Второй цыган, Илья, — на нем городской костюм и модные узконосые туфли — чему-то хитро улыбается. Вот как только они доберутся до Николаева, он бросит эту цыганку с девочкой, а сам подастся в Тбилиси. Там он будет играть в шикарном ресторане на скрипке…

Третий цыган, Павлик, слушая скрипучую песню колес, то и дело поглаживает ладонью свою нейлоновую рубаху. Рубахой Павлик гордится. Он купил ее в Одессе у греческого моряка за царскую сторублевку… Ах, какой глупый грек! Но что это? Рукав рубахи неожиданно отваливается. Расползается и другой. Павлик в бешенстве срывает с себя рубаху, рвет на куски и бросает на дорогу.

Но сейчас никто не обращает на него внимания.

Хуже всех выглядит цыганка. Ее широкая юбка — в заплатах, плюшевая кофта на груди вытерлась, и даже янтарные бусы потускнели на худой шее. Илья, муж цыганки, уже давно не заботится о ней. А к дочке он относится как чужой.

Девочку зовут Анкой. Ей двенадцать лет. Она больна туберкулезом. В городе она лежала в детской больнице и вышла оттуда веселой и крепкой. А вот в дороге… Сухой кашель разбивает грудь девочки. Болят ноги — две смуглые палочки… Она плетется позади всех и вспоминает, как ей славно жилось в больнице. А здесь пыль… Пыль… Злой отец. И молчаливая мать. Вот только один ленивый дед Никола добрый…

Слева степь. Справа море. Впереди слепящее глаза солнце. Море нравится Анке. Хорошо бы остаться здесь навсегда. Лежать на песке и глядеть, как пролетают над тобой белые птицы…

— Пить! — говорит Анка.

— Проглоти свой язык, дармоедка! — орет на нее отец.

— Пить! — упрямо повторяет девочка. — Пить!

«Пить! Пить! Пить!» — подхватывают ласточки, не дающие покоя лошаденке.

«Пить!» — насмешливо каркает ворон, пролетающий над подводой.

— Вода вон там, за мысом, Анка. Потерпи, — говорит мать.

— Рано нам останавливаться, Мария, — недовольно произносит Илья.

— Гад! Собака! — вдруг гневно кричит Мария. От ненависти к мужу ее начинает трясти. Она поднимает с земли горсти пыли и бросает в Илью.

— У-у-у-у, — сдавленно вырывается из груди Ильи. Его глаза становятся красными.

— Эй, Илюша! — предупреждает Никола строго. — Голыш попробуй… Не люблю…

— Ладно, в другой раз припомню…

— Пить! — уже назло отцу твердит Анка и высовывает свой сухой шершавый язык как можно длиннее.

— Слышала, потерпи! — в свою очередь кричит на нее мать.

До мыса не так близко: еще четыре километра. Приступы жажды изводят Анку.

Мария глядит на нее и, замедлив шаги, вытирает лицо подолом своей запыленной юбки. Ей жаль Анку. Она добрая. Умная. Научилась читать в детской больнице. И может играть на скрипке…

А перед глазами больной девочки уже не степь, а сад больницы. Там она взбирается на старую акацию, а доктор, дядя Гриша, в золотых очках, кричит на нее, и чем громче он кричит, тем добрее становятся его глаза, такие же черные, как у деда Николы…

Но дядя Гриша далеко…

Вот и сам мыс, заросший бурьяном, татарником и белыми степными колокольчиками. За мысом рыбацкий стан с лабазом, моторно-парусными шаландами и сейнером «Лидия».

Подвода останавливается возле лабаза. Оттуда выходит заведующий — седой старик в кожаном картузе.

— Начальник, дай напиться, а кушать хочется, аж переночевать негде! — весело произносит Никола.

Простодушно-лукавая просьба цыгана нравится седому рыбаку.

— Вода есть. А в обед будет юшка. А ночевать, пожалуйста, можно на берегу…

Цыгане обедают с рыбаками — на обед чирусы, сваренные в крепком соленом саламуре.

— Куда держите путь? — интересуется один из рыбаков.

— Ищем работу, — отвечает за всех Никола.

— Зачем искать? Вот она, вся здесь. На ставные и тягловые невода с дорогой душой. А жинку ко мне в лабаз засольщицей… — предлагает седой рыбак.

Цыгане-мужчины пугаются.

— Есть, есть работа, — объявляет Илья. — Старик старый, забыл, в голове ветер гуляет… в Николаев идем, на завод, флот будем делать…

Анка ненавидит ложь. Она хочет сказать, что ее отец говорит неправду. Он лживый цыган. Все врет в нем: и глаза, и рот, и сердце…

После обеда рыбаки выходят в море. На берегу остаются лишь трое. Они принимаются смолить вытащенную на берег фелюгу.

Цыгане отдыхают. Илья спит под телегой. Дед Никола раскуривает свою трубку с металлической крышкой. Павлик уходит в поселок с черепаховым портсигаром: кто знает, может быть, кто-нибудь на него здесь польстится?..

Цыганка Мария кормит лошаденку. Глаза у лошаденки темно-лиловые. Она слепая.

Анка моет ноги в морской воде. Потом бродит по берегу. Ветер, он только что проснулся, гонит к берегу волну, и она, накатываясь на песок, что-то таинственно шепчет, совсем как гадающая цыганка…

Воздух пахучий, теплый. А вдали серебрятся белые рыбацкие паруса.

Из поселка вернулся Павлик с удачей. На нем старая парусиновая куртка. Он весело смеется.

Неожиданно над морем раздаются сигналы пионерского горна. Анка завороженно глядит в сторону, откуда они несутся. Значит, там, за мысом, в тени кленовой рощи находится пионерский лагерь. «Возьму скрипку, поиграю там», — думает повеселевшая Анка.

Она подходит к подводе и, стараясь не разбудить отца, вытаскивает из рогожного свертка скрипку.

Мальчик в полосатой матросской тельняшке первый замечает Анку.

Она стоит в глубине рощи и, прислонившись к стволу клена, играет на скрипке.

Девочка худа, оборванна, башмаки ее стоптаны, вот-вот развалятся. Увидев мальчика, она опускает смычок.

Мальчик с любопытством разглядывает незнакомку.

— Кто ты такая? — спрашивает он.

— Цыганка я… Анка!

— Нищая?

— Ага, нищая, — охотно соглашается Анка.

— Значит, бродяжка бездомная?

— Ага, бродяжка.

Мальчик глядит на цыганку и снова спрашивает:

— Плохо это — быть бродяжкой?

— Ой, как плохо… А когда ничего… Идешь, идешь, и степь слушаешь, и море… И звезды над тобой…

— А побираться тебе не стыдно?..

Анка опускает голову. Ее губы беззвучно шевелятся.

— А играешь ты славно… — говорит мальчик.