Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время. - Андрей Марчуков

Нередко для придания достоверности образам и той среде, в которой они действовали, в произведения на малороссийскую тематику вставлялась народная речь (да и в «Сорочинской ярмарке» Гоголя каждая часть предваряется эпиграфом из украинских песен или сочинений, а к обеим частям «Вечеров на хуторе близ Диканьки» прилагаются словарики малопонятных малороссийских слов). Литературные опыты на малороссийском наречии вполне благожелательно встречались русской публикой, не видевшей тогда в этом культурного и, тем более, политического сепаратизма. Тем более, что в первой трети XIX века его там действительно не было. Наоборот, языковые нюансы придавали произведениям этнический колорит. «Малороссийские анекдоты» Квитки и его же «Ещё малороссийские анекдоты» были напечатаны в «Вестнике Европы» с благожелательным отзывом редакции. Отрывки из выполненного Гребёнкой «вольного перевода» «Полтавы» привели «Московский телеграф» и «Утренняя звезда», а в 1836 году он вышел отдельным изданием[124].

К этим же языковым опытам можно отнести шуточный перевод на народный язык (причём подчёркнуто простонародный) «Энеиды» Виргилия, сделанный Иваном Котляревским, тогда военным, а в дальнейшем главным директором Полтавского театра. Кстати, опубликованный (в 1798 г.) не где-нибудь, а в Петербурге. Сюда же надо добавить его пьесы «Наталка-Полтавка» и «Солдат-чародей» («Москаль-чаривнык»), игравшиеся на императорской сцене с 1819 года, а также поэзию и прозу харьковских литераторов. В этом же ряду находятся и литературные занятия отца Гоголя, Василия Афанасьевича, который, по воспоминаниям его жены Марии Ивановны, «писал много стихов и комедий на русском и малороссийском языках» (среди последних — пьесы «Собака-овца» и «Простак, или Хитрости жены, перехитрённой солдатом»)[125].

Качество этой речи (особенно в передаче великороссов) нередко вызывало среди литераторов споры. Скажем, Н. Маркевич, писавший стихи по материалам фольклора («Сон-трава», «Удавленник») и издавший в 1831 году фольклорный сборник «Украинские мелодии», а вслед за ним и ещё ряд литераторов критиковали водевиль видного драматурга, князя А. Шаховского «Казак-стихотворец» и его же «Актёра на родине» за неправильную, по их мнению, имитацию народной речи[126]. Вообще же, о возможности и целесообразности использования народной речи (неважно какой, но малорусской, пожалуй, в наибольшей степени) в высокой литературе задумывались многие литераторы. Она должна была быть естественной и не навредить художественной цельности и ценности произведения, не понизить его уровень до «низкого жанра» и «балаганности».

А проблема такая была. Ведь при помощи той же украинской речи далеко не всегда удавалось передать высокие чувства и серьёзные мысли. Поскольку на малороссийском наречии говорили в основном крестьяне, люди простые и необразованные, то и самой этой речи была свойственна «простоватость», поневоле ограничивающая литературу на нём «мужицкой жизнью», пояснял ситуацию один из ведущих литературных критиков того времени Виссарион Белинский. «Поэтому наши малороссийские литераторы и поэты пишут повести всегда из простого быта и знакомят нас только с Марусями, Одарками, Прокипами, Кондзюбами, Стеньками и тому подобными особами», — писал он в рецензии на сборник «Ластовка» (1841 г.; курсив автора). «Содержание таких повестей, — продолжал Белинский, — всегда однообразно, всегда одно и то же, а главный интерес их — мужицкая наивность и наивная прелесть мужицкого разговора»[127]. Что, естественно, не могло не сказаться на качестве этой литературы и её способности охватить жизнь во всей её сложности и многообразии. И такая ситуация продолжала оставаться актуальной отнюдь не только для первой половины XIX века, но и для значительно более поздних периодов.

Различались произведения, помимо уровня этнографической или языковой достоверности, ещё и по степени беллетризации и романтизации образа Малороссии в духе эстетических норм времени. По мере ухода эпохи сентиментализма в прошлое, а также накопления этнографических знаний и ментального освоения малороссийского ареала, образ этот всё больше приобретал реальные черты. Отказ от эстетизированного восприятия края в духе литературы путешествий пошёл с поэта-декабриста, участника Отечественной войны Ф. Глинки, писавшего стихи, очерки, сочинения на исторические сюжеты, в том числе о Малороссии[128].

Грань между литературными произведениями на фольклорно-сказочную тематику и научными этнографическими работами была нечёткой: особое внимание авторы и тех, и других уделяли сбору и использованию фольклорного материала, прежде всего песенного. Это «собирательство», которым занимались многие писатели, не говоря уже о фольклористах, один из них, Орест Сомов, объяснял так. «Цель сей повести, — писал он в своих «Сказках о кладах», — собрать сколько можно более народных преданий и поверий, распространённых в Малороссии и Украине между простым народом, дабы оные вовсе не были потеряны для будущих археологов и поэтов»[129]. В первые десятилетия XIX века в свет выходят сборники малороссийских песен Н. А. Цертелева (1819 г.), М. А. Максимовича (1827, 1834 гг.), Н. А. Маркевича (1831 г.), П. А. Лукашевича (1836 г.) собирали песни Д. П. Ознобишин и сам Гоголь. Появляется ряд работ этнографического характера, в числе которых и сочинение «Малороссийская деревня» (1827 г.) малоросса И. Г. Кулжинского — одного из преподавателей Гоголя в нежинской гимназии (за своё сочинение он был принят в Общество любителей российской словесности).

Работу Ивана Григорьевича Кулжинского (1803–1884 гг.) критиковали, в том числе один из самых известных малороссийских краеведов и фольклористов Михаил Максимович. А юный Гоголь в письме своему товарищу Г. И. Высоцкому с юношеским максимализмом назвал её «литературным уродом» и «печатным бредом»[130] (хотя, как установлено, эта книга оказала влияние на его дальнейшее творчество). Впрочем, относилось всё это не к содержанию работы, где было немало этнографических наблюдений, собран богатый фольклорный материал, в том числе несколько народных песен, и уделялось внимание также историческим сюжетам. Как и многие другие, Иван Кулжинский (а было ему в ту пору всего двадцать четыре года), движимый любовью к родному краю, хотел показать красоту и поэтичность Украины, дать портрет малороссийского крестьянина и собрать «разбросанные черты национальности и из многих отдельных частей составить одно целое, полную картину нравов»[131].

Неудовольствие вызвал именно эстетический стиль сочинения, к тому времени уже практически изжитый литературой. Это был «классический» сентиментализм со всеми присущими ему атрибутами, в том числе доходящей до крайности чувствительностью. «Пойдёмте же в хлев и послушаем, кто это так нежно рыдает и плачет? Ах, это юный телёнок, происшедший на свет прошлую ночь! Рогатая мать с нежностию смотрит на него и облизывает языком его мягкую шерсть, целует и в очи и в слабый хребет, и в курчавый лоб, на коем выступят некогда юные рога. Сколько радости для невинного сердца, привыкшего делиться с природою своими чувствами!».

Этот стиль долгое время определял взгляд российской публики на Украину, соответственно, формируя её образ. В качестве примера можно привести и такой отрывок из книги Кулжинского: «Много есть деревень на свете, но под кротким небом Малороссии всякая деревня есть сокращённый эдем, где иногда недостаёт только добродетели и чувствительного сердца, чтобы людям быть совершенно блаженными»[132].

Но, как показывает сочинение того же Кулжинского, такой взгляд на Украину был характерен и для самих малороссов. Любопытной представляется точка зрения, согласно которой не последнюю роль в формировании образа Малороссии как изобильного и благодатного края красочных пейзажей, добрых нравов и простых людей, эдакого рая на земле, сыграли представители малороссийского землячества. Для того, чтобы упрочить своё положение в российском обществе и сделать собственное происхождение своего рода козырем, они использовали этот образ (вначале его создав) и преподносили родной край как жемчужину в российской короне[133]. «Цветущей частью России» называл Малороссию и Гоголь[134]. Эта тенденция прослеживается ещё с последней четверти XVIII века, с описаний края в традициях литературы путешествий, принадлежавших перу самих малороссов (например, Г. Калиновскому, Я. М. Марковичу) или изданных при их непосредственном участии (Н. Н. Мотоноса и Г. В. Козицкого). А эстетические нормы сентиментализма и романтизма лишь облегчали задачу. А затем, дошедшие до русского адресата, эти идеи возвращались обратно, и многие малороссы, причём как столичные жители, так и проживавшие в самой Малороссии, начинали смотреть на этот край глазами русских путешественников и литераторов.