Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время. - Андрей Марчуков

Для иллюстрации подобной установки, на десятилетия, если не больше, ставшей важнейшей составляющей польского сознания, очень характерен один эпизод, связанный с осмыслением поляками творчества Гоголя. Давая крайне негативную оценку гоголевскому «Тарасу Бульбе», польская журналистка А. Лисицкая смогла уместить эту установку буквально в одно слово (к тому же выделенное курсивом). «Описание нашей Украины художественным пером русского (то есть Гоголя. — А. М.) вызывает в польском сердце чувства мучительной боли и возмущения», — утверждала она (попутно отказывая «русскому перу» и русскому народу в способности создавать высоконравственных героев, подобных тем, что создавал польский «художественный гений»)[111].

Восстановлению Речи Посполитой и идее реванша в белорусских и малорусских землях и была подчинена вся деятельность польского движения: как политическая (в том числе осуществлявшаяся через масонские и прочие тайные общества), так и идеологическая. К числу последней относилось также и создание «исторических» и расовых теорий, согласно которым Россия изображалась азиатской деспотией, варварской страной, а русские — народом неарийского и неславянского происхождения, чуждым не то что Европе, но даже не имеющим ничего общего с малоруссами и белоруссами. Автором одной из таких псевдонаучных и чисто политических теорий был выпускник уманского училища Ф. Духинский[112].

Этим же целям во многом была посвящена и работа поляков на культурно-исторической ниве, в том числе касающаяся украинской тематики. И далеко не все из тех, кто был ею занят, делали это без задней политической мысли. Конечно, были среди поляков и такие, кто, как, например, В. Залесский или З. Я. Доленга-Ходаковский (А. Чарноцкий), искренне увлекались малороссийским фольклором, этнографией, историей. Вацлав Залесский собрал обширный фольклорно-песенный материал, и его «Песни польские и русского люда галицкого» пользовались большой популярностью, в том числе в России (работал с ними и Гоголь). Доленга-Ходаковский интересовался восточным славянством, записал в Галиции огромное количество народных песен и вообще считал, что народная культура лучше сохранилась в более толерантной православной среде, нежели в западнославянской католической. А затем он занялся раскопками славянских городищ под Новгородом и Тверью (да так и остался в России) и своими трудами немало способствовал не только пробуждению интереса к народной культуре и археологии, но и утверждению в российском обществе представления о Правобережье и Галиции как о русской этнической и культурной территории[113].

Но больше среди польских «украинофилов» было тех, кто обращал взоры к малороссийской истории и культуре в поисках ушедшего «золотого века» Речи Посполитой. Идеализируя польско-малорусские отношения как эпоху братства и сотрудничества, они намеревались использовать эту идеализированную картину для политических нужд дня сегодняшнего. Так, выходец из шляхетской семьи Т. Падура и волынский помещик В. Ржевусский решили добиваться независимости Польши путём формирования в малороссийском обществе пропольских ориентаций и пропаганды идей антироссийского сепаратизма. А чтобы те легче усваивались, предлагали облечь их в казачьи одежды. Фактически эти люди (как и их единомышленники) приступили к созданию «казачьего мифа», стремясь привить памяти о казачестве и Гетманщине отчётливую антироссийскую и пропольскую направленность. И тем самым превращая эти уже давно ушедшие в небытие исторические феномены в идеологическую реальность современности.

Для этого Падура и Ржевусский собирали фольклор, а чаще самостоятельно сочиняли песни и «думы», в которых прошлое Малороссии толковалось в политически нужном для польского движения духе. Ими даже была создана специальная школа лирников, выпускники которой и должны были, посещая корчмы и народные гуляния, распространять среди крестьян Волыни и Правобережья эти думы и песни, тем самым исподволь формируя их мировоззрение[114]. Ещё одним видным украинофилом, писавшим «думы» и поэмы об Украине, Запорожье и казачестве, был Ю. (Богдан) Залесский. Впрочем, воспевал он лишь те эпизоды, которые касались совместной жизни поляков и украинцев и их борьбы с татарами и турками, и старательно умалчивал обо всём, что не вписывалось в эту схему «польско-украинского братства».

Впрочем, влияние подобных «дум» и их сочинителей в крестьянской среде оказалось вовсе не таким значительным, как на то рассчитывали польские украинофилы. А вот в магнатских поместьях Правобережья и Волыни деятельность Падуры, Ржевусского и их лирников нашла широкий отклик. И многие поляки отдавались украинофильству с настоящим увлечением, иногда даже меняя свою идентичность на «украинскую», хотя мировоззренческая ориентация таких людей всё равно оставалась изначально пропольской.

В отличие от малорусского и великорусского, польское течение практически сразу приобрело политические черты: украинофильскую окраску и антироссийскую направленность в духе идей Духинского, Падуры, Ржевусского, Б. Залесского. Ведь это должно было послужить делу восстановления Польши в границах 1772 года (не случайно, что основатели и приверженцы польского украинофильства прошли через восстание 1830–1831 годов). Это польское интеллектуально-идеологическое течение оказало влияние на культурную и политическую жизнь малороссийского общества — в основном на появившееся чуть позже, в 1840-е годы, украинофильское (украинское) движение, которое своим мировоззрением и самим возникновением в большой степени было обязано как раз ему. Однако именно по причине такого своего характера и целей это направление в «малоруссистике» стояло особняком от двух других — великорусского и малорусского.

Каждое из этих последних имело некоторую специфику, например побудительные мотивы. Так, малороссы (к примеру, П. П. Гулак-Артемовский, Г. Ф. Квитка (Основьяненко), И. П. Котляревский, В. Г. Маслович, М. А. Максимович, Н. А. Маркевич, В. Н. Забела) с увлечением отдавались изучению своей этнической природы или же, как В. Т. Нарежный, А. А. Перовский или О. М. Сомов, в своей литературной работе использовали тот материал, который им был хорошо знаком. Великороссы же (А. Павловский, И. Е. и И. И. Срезневские, К. Ф. Рылеев, Ф. Н. Глинка, А. А. Шаховской, А. С. Пушкин, А. Н. Нахимов и другие) или обрусевшие россияне (Н. А. Цертелев) именно что открывали для себя Малороссию. Однако и те, и другие ставили перед собой цели исключительно познавательные и художественные.

Впрочем, чёткой грани между этими течениями не было, они перетекали друг в друга — и географически, и сюжетно, и на личном уровне. Малороссийская тематика, по понятным причинам, активно разрабатывалась в Харькове — в открытом там в 1804 году университете и группировавшихся вокруг него литературных кружках и журналах: «Харьковском демокрите», «Украинском вестнике», «Украинском журнале» (издатели Р. Т. Гонорский и Е. М. Филомафитский). Слово «украинский» в их названии объяснялось географической локализацией: Харьков был центром Слободской Украины, да и Харьковская губерния до 1835 года именовалась Слободско-Украинской. Можно отметить и ещё один литературно-философский кружок, находившийся на Слобожанщине, — «Поповскую академию» А. А. Палицына, получившую название по селу Поповка Сумского уезда, где и располагалась «академия».

Однако не меньшим, а то и большим центром «малоруссистики» были столицы, и особенно Петербург. Там печатались художественные произведения, так или иначе затрагивавшие бытовые стороны и историческое прошлое Малороссии, там выходили первые литературные опыты на малороссийском наречии, там издавались фольклорные и краеведческие труды и сборники. Именно там проживала и основная масса читателей — потребителей этого культурного продукта. В Петербурге на литературном и журналистском поприще работало немало малороссов, в том числе занимавшихся украинской тематикой. А в харьковских журналах и кружках над художественным и научным познанием Малороссии бок о бок с малороссиянами трудились и великороссы: как уроженцы Слобожанщины, так и выходцы из других губерний.

Да и на личном уровне порой непросто было разобрать, кого к какому направлению относить, как тех же Алексея Перовского, Ореста Сомова, Василия Нарежного и ещё целого ряда других. К примеру, останься малоросс Сомов работать в Харькове (даже пиши он целиком на русском языке), его можно было бы отнести к малорусскому направлению. Но поскольку он переехал в столицу, то, несмотря на своё этническое происхождение, имеет больше оснований быть отнесённым к направлению великорусскому.

Не может до конца «развести» эти направления даже субъективный фактор, то есть индивидуальные предпочтения человека, то, какую культуру — русскую или малорусскую — он считал более близкой себе и отдавал ей больше предпочтения (речь в данном случае о малороссах). Это будет характеристикой скорее количественной, нежели качественной: свою деятельность литераторы-малороссы рассматривали как часть общероссийского литературного процесса и активно участвовали в русской культурной жизни. И это будет справедливым даже для тех из них, кто, как Григорий Квитка, Пётр Гулак-Артемовский или некоторые другие, часть своих произведений писали по-малороссийски[115].