Доверься жизни - Сильвен Тессон

Крючья

У скал я прошу луну с неба.

Стефани Боде

Хуже всего – дать себя обойти. Думаешь, что ты первый, а какой-то негодяй уже здесь побывал. Так девушки, совравшие про девственность, умирают от рук любовников, считавших себя первопроходцами. И у этих мерзавцев все же есть смягчающее обстоятельство: представьте, что Армстронг, выйдя из корабля, вдруг видит в лунной пыли следы, ведущие к красному флагу с серпом и молотом! Или Адама с Евой перед обобранной яблоней.

Ступив на вершину скалы Таккакор, мы с Джеком тут же почувствовали себя в дураках. Потом Джек повторил раз десять:

– Не может быть, не может быть, черт побери, не может быть.

Он бормотал это, как буддист – мантру.

А начиналось все прекрасно. Джек был известным тогда альпинистом. Американцем, только что отметившим свой тридцать четвертый день рождения на пике Уолкера, в горах Гранд-Жорас, и его смазливую физиономию с торчащим из-под красной каски белым локоном напечатали в «Таймс». За один только сезон он проложил новый маршрут по северной стене Эйгера, установил рекорд скорости на гранитных скалах в Йосемите, покорил пик Фицрой в Патагонии и Марселлу Делла Монти, двадцатидвухлетнюю тосканскую модель, чье тело изобиловало выступами. Вдобавок зимой он отличился тем, что унизил группу спасателей, которые пытались вызволить двух застрявших на склоне Юнгфрау немцев: они с приятелем влезли прямым, но рискованным маршрутом в разгар бури и спасли несчастных прямо перед носом официальных проводников. Спустившись в долину, он заявил: «Альпинизм – это способ побороть абсурдность жизни, противопоставив ей еще более абсурдные поступки». Газеты окрестили его «поэтом вершин».

Этот парень с фигурой теннисиста набегами брал северные склоны и сильно томился, спустившись на мирную землю. Пережидая плохую погоду, он читал Миларепу в унылых швейцарских отелях с обшитыми деревом стенами, где спортивные немецкие мамочки разгоняли тоску при помощи бренди, охотно отдавая своих чад английским «няням», а свои прелести – первому чемпиону по горным лыжам, встреченному между «лобби» и террасой. Джек не обременял себя предрассудками относительно верности Марселле и охотно набрасывался на таких курортниц, ведь, как он уверял, ему необходимо выплеснуть адреналин, который еще долго мучил его после самоубийственных восхождений.

Когда он спросил меня, не хочу ли я слетать в Сахару, чтобы на пару с ним забраться на гранитный шпиль, не дающий ему покоя, я сделал вид, что задет: «Раз ты спрашиваешь, значит, усомнился во мне!» Я взял месячный отпуск в книжном и поехал в аэропорт, где меня уже ждал Джек с двумя металлическими чемоданами, доверху набитыми крюками. В очереди перед рамками для досмотра я заметил Марселлу: оказывается, она тоже едет. Джек меня не предупредил, но это было в порядке вещей, объяснений от него ждать нечего. «Альпинизм не знает объяснений, – поговаривал он, – как и сама жизнь!» Самолет оторвал нас от земли и понес на юг.

Таккакор возвышался среди прокаленного песка в центре массива Ахаггар. Шпиль в четыреста метров высотой стоял отдельно от глыб Гарала. В те времена, когда Сахару покрывали кущи тростника и населяли водные звери, вьюнки, должно быть, штурмовали этот столб. Теперь же он высился над пустотой как маяк.

«Прямо каланча над мертвым городом», – сказал Джек. Марселла сравнила с поправленной Пизанской башней. Я же подумал о чудовищного размера солнечных часах Сахары, но ничего не сказал, потому что подошли стюардессы с напитками.

Джек дал мне единственную имевшуюся у него фотографию Таккакора, черно-белую иллюстрацию из какого-то журнала. Этот-то снимок и разжег его пыл: он высмотрел слабину в отвесной скале – трещину, которая шла по всей южной стене и упиралась в выступ на самой вершине. Еще никогда человеческий глаз не разглядывал фотографию так пристально. Все четыре часа до Алжира я не сводил с нее глаз. А Джек накидывался джином и пялился на стюардесс, держа правую руку под юбкой Марселлы. Он даже удосужился взглянуть в иллюминатор на Средиземное море, чтобы убедиться в эстетическом превосходстве гор над морской рябью.

– Море – это глупо, – сказал он.

– Зато на побережье есть хорошие курорты, – возразила Марселла.

– И чертова туча скал внутри, – прибавил я.

Мы с Джеком познакомились в альпинистском приюте «Оберж де ль’Эгль» у пика Мейж, в один из тех вечеров, когда ветер срывает сугробы с горных хребтов. Сторож метался: на «Персте Бога», центральной вершине, заметили двух альпинистов. В полночь Джек вышел со словами «Схожу за ними». Он вернулся в шесть утра, ведя на веревке двух ошалелых лотарингцев, которые были уже не рады, что уехали от своих угольных шахт. Мне понравилась его мысль, что спасенные должны угостить присутствующих савойскими винами. Он разбудил всех постояльцев и убедил их слезть с коек и пойти выпить по стаканчику за все подряд. Через пару часов мы разговорились, шатаясь под порывами ветра в долине. Он рассказал мне о книге, над которой работал: повести о восхождении, где каждый участок подъема будет символизировать особое биение бытия от рождения до смерти, включая подростковые годы и зрелость. Я сказал ему, что это слишком претенциозно, что лучше бы ему просто рассказать о подъеме, честно и без аллегорий. Он выслушал меня, а через несколько месяцев пришел в наш книжный при издательстве и протянул мне стопку листов с заглавием «На склоне». «День борьбы среди озона», – пояснил он. Книгу издали, и Джек был мне невероятно благодарен. Он взял меня с собой на пару восхождений, и там с нами случилась редкая вещь: мы чудесно понимали друг друга. Говорили мало, ничего друг другу не советовали и не лезли с откровенностями. Ни сердитого слова, ни упрека, ни оценки – и никакого панибратства: мы шли рядом и не навязывались друг другу. Дистанция – непременный ингредиент истинной дружбы.

Самолет сел, но для нас самая тряска только началась. В Алжире мы арендовали серый «берлье». Эль-Голеа и Ин-Салах остались в облаке пыли за задним бампером. Миновали палимые солнцем оазисы. Небо было безнадежно чистым, и горизонт пропадал в песчаном мареве. Солнце, безжалостный диск, убивало любую радость. От жары было тяжко на сердце и туманно в голове: на что можно уповать в сорок градусов? Потом была заправка в Нефруте: дальше бензин не достать до самого Таманрассета. Мы ехали вперед без остановок, сменяя друг друга за рулем. От пустынного воздуха трескались губы, весна выдалась аномально жаркая, пустыню лихорадило. Джек с глазами, налитыми кровью после долгих часов в дороге, походил на командующего Африканской армией, из тех тощих волков, которые умудрились