Политика воина - Роберт Каплан

Левиафан монополизирует силу, поскольку его главная цель – помешать людям убивать друг друга. Таким образом, в «естественном состоянии рода человеческого» деспотизм воспринимается как данность [10]. Гоббс предпочитает монархию другим формам государственного устройства, поскольку она отражает иерархию в мире природы. Хотя демократия и другие развитые режимы являются «искусственными», они тоже могут оказаться успешными, но для того, чтобы они пустили корни, требуется образованное население и талантливые элиты [11].

«Чтобы появились понятия справедливости и несправедливости, – пишет Гоббс, – должна возникнуть некая принудительная сила» [12], поскольку там, «где нет предварительной договоренности… каждый человек имеет право на всё, и, соответственно, ни одно действие не может быть несправедливым» [13]. Таким образом, в человеческом мире насилия действие считается аморальным, только если оно наказуемо. Без Левиафана, наказующего зло, никуда не деться от природного хаоса.

В 1995–1996 гг. жители Фритауна, столицы Сьерра-Леоне, находились под защитой южноафриканских наемников. В 1997 г., когда наемников вывели, произошел вооруженный переворот, который привел к анархии и тяжелым нарушениям прав человека. Гражданское правительство вернулось к власти только с помощью другой группы наемников, на этот раз – из Великобритании [14]. Когда ушли и эти наемники, в декабре 1998 г. Фритаун захватила банда одурманенных наркотой тинейджеров, которые убивали, унижали и похищали людей тысячами. Порядок в городе оказался полностью нарушен. Через два года, когда эта вооруженная шайка снова сконцентрировалась во Фритауне, международное сообщество направило британских коммандос для защиты столицы. Сьерра-Леоне, без функционирующих государственных институтов, без экономики и при наличии множества вооруженных молодых людей, превратилось в государство в его природном состоянии. Ему нужны были не выборы, а Левиафан, режим достаточно сильный, чтобы монополизировать власть и использование силы и тем самым защитить граждан от беззакония вооруженных мародерствующих банд. Подобно тому как деспотичный режим должен предшествовать либеральному, порядок должен предшествовать демократии, поскольку государство в его первоначальном виде может появиться только из естественного состояния. Проведение выборов в Гаити или в Демократической Республике Конго ничего не даст, если не будет правительства, способного остановить насилие.

Вопрос свободы становится актуален только после того, как установлен порядок. «Мы говорим, что в природе человека стремиться к свободе, – пишет Исайя Берлин, – даже при том, что очень мало людей на протяжении всей долгой истории человечества по-настоящему стремились к ней и явно сопротивлялись тому, чтобы ими правили другие… Почему отдельно взятого человека… следует классифицировать исходя из того, за что лишь кое-где борются преимущественно меньшинства, причем ради самих себя?» [15]. Более жестко выражает мысль Гоббса профессор Сэмюэл П. Хантингтон в своей классической работе «Политический порядок в изменяющихся обществах»:

Самое важное политическое различие между странами касается не формы их правления, а степени управления. Различия между демократией и диктатурой меньше, чем различия между теми странами, чья политика воплощает консенсус, единство, легитимность, организацию, эффективность и стабильность, и теми, в чьей политике отсутствуют такие качества [16].

Гоббс говорит, что страх насильственной смерти (а не страх наказания за совершенное преступление) – основа совести, а также религии. Страх насильственной смерти – глубокий и дальновидный страх, который позволяет людям полностью осознать трагичность жизни. Именно от этого осознания у людей формируются внутренние убеждения, которые ведут их к созданию гражданских обществ, в то время как страх наказания – «кратковременный страх, который распространяется только на ближайший шаг» [17].

Страх насильственной смерти – краеугольный камень просвещенного эгоизма. Создавая государство, люди заменяют страх насильственной смерти – всеохватывающий, всеобщий страх – страхом, который должны испытывать только те, кто нарушает закон.

Идеи Гоббса трудно воспринять урбанистическому среднему классу, который давным-давно утратил контакт с естественным состоянием человека. Но сколь бы ни было развито общество в технологическом и культурном смысле, оно сохранится и останется гражданским лишь до тех пор, пока будет иметь хоть какое-то представление об изначальном состоянии человека.

Разумеется, лекарства и биотехнологии могут изменить человеческую природу еще при нашей жизни, но это произойдет только в развитых частях мира, где люди, осуществляющие контроль над этим развитием, будут, как всегда, использовать высокие принципы, преследуя собственные эгоистические интересы. Более того, чем дальше будут развиваться биотехнологии, тем меньше мы будем бояться смерти. И, по мнению Гоббса, тем более самодовольными и, соответственно, безнравственными мы, скорее всего, станем. С новыми технологическими достижениями мы будем становиться все более утонченными и одержимыми, и наша склонность к безжалостности будет лишь возрастать. Чем дальше, по нашему мнению, мы будем отдаляться от естественного состояния, тем нужнее нам будет напоминание Гоббса о том, насколько оно в действительности близко.

Гоббс испытал влияние естественных наук, но его философия опирается на изучение истории и наблюдения за поведением индивидуумов. Возможно, ни одному другому философу не удалось так глубоко проникнуть в основополагающие мотивы создания гражданского общества, и этим можно объяснить присутствие идей Гоббса в сборнике «Федералист». Когда Мэдисон пишет, что «причины распрей устранить невозможно, и единственное облегчение – в поиске способов контролировать их последствия», он повторяет ключевую мысль «Левиафана» [18] о том, что человек в принципе расположен к конфликту и единственный выход из этой ситуации – создание высшей сдерживающей силы. Отцы-основатели испытывали всеобъемлющий страх перед анархией. Гамильтон дает мрачное описание феодализма с его слабой исполнительной властью, что ведет к частым междоусобным войнам, Мэдисон защищает циничные приемы, используемые Солоном, государственным деятелем Древней Греции, для поддержания порядка в Афинах [19]. «НАЦИЯ без НАЦИОНАЛЬНОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА, – пишет Гамильтон, – на мой взгляд, кошмарное зрелище» [20].

Хотя Гоббс был противником демократии, он все же оставался либералом, который считал, что легитимность власти происходит из права тех, кто этой властью обладает, и этим он отличается от Макиавелли [21]. Более того, Гоббс – модернизатор, потому что в те времена, когда он создавал свои труды, модернизация означала изменение средневекового порядка через установление централизованной власти, которую он легитимизировал [22]. Сборник «Федералист» можно назвать развитием истин Гоббса [23].

Отцы-основатели начали с того, на чем остановился Гоббс, – с необходимости установления порядка для вытеснения анархии и защиты людей друг от друга. Далее отцы-основатели задумались над тем, как сделать инструменты поддержания этого порядка нетираническими. «При создании государства, – пишет Мэдисон, – самая большая трудность заключается в следующем: сначала ты должен дать возможность государству контролировать тех, кем оно правит; следующим шагом – обязать его контролировать себя. Зависимость от народа, несомненно, главный инструмент контроля над государством, но опыт научил человечество обязательно предпринимать дополнительные меры предосторожности» [24].

Эти меры предосторожности, которые Мэдисон называет «изобретениями предусмотрительности», – система сдержек и противовесов, которая предусматривает в государственном устройстве США исполнительную, законодательную и судебную ветви власти, причем законодательная еще делится на сенат и палату представителей [25].

И хотя отцы-основатели, в отличие от Гоббса, не помышляли о монархии, они всерьез были обеспокоены тем, что страсти и эгоизм толкают людей причинять вред друг другу. Отсюда – обнадеживающая мысль Мэдисона о том, что будущая «республика Соединенных Штатов» будет представлять собой общество, «состоящее из такого большого количества частей, интересов и классов граждан, что права отдельной личности, или меньшинства, окажутся в меньшей опасности перед предвзятыми интересами большинства»; безопасность, заключает Мэдисон, будет гарантирована «множественностью интересов» и «множественностью фракций» [26].

Отцы-основатели далеко ушли от Гоббса, но никогда не удалялись от его центрального тезиса: хорошее государство может возникнуть только на основе тонкого понимания страстей человеческих. Как пишет Мэдисон, «появления нации философов следует ожидать с такой же малой степенью вероятности, как и расы царей-философов, о которой мечтал Платон» [27].