Наследница царицы Савской - Индия Эдхилл

И вдобавок ко всему этому повсюду высились храмы. «Дома гнусного святотатства». Храмы бесчисленных чужеземных богов так и кишели в Иерусалиме. Сюда хлынули полчища чужестранцев, поклонявшихся идолам, ведь теперь в городе, который Яхве отдал в руки царя Давида, заботились больше о прибыли, чем о Боге, которого стали называть просто Господом, говоря, что имя его слишком священно, чтобы поминать.

«Лицемеры. Они не поминают Его имя, потому что страшатся взывать к Нему, страшатся навлечь на себя Его гнев. Люди Яхве должны увидеть, какая пропасть разверзлась у их ног, и отступить, пока не пали окончательно».

Этот страх мучил Ахию больше всего, бесконечной болью выкручивая кости. «Они видят уныние духа и называют его добрым знаком. Они принимают зло, называя добродетелью. И Яхве покарает их за это». Если он, Ахия, не сможет вернуть народ Яхве к суровому уговору с Богом, гибель падет не только на их головы, но и на него.

Если он не справится, то царство разлетится вдребезги. Яхве не потерпит непокорного народа. «Если я не справлюсь, мой народ уничтожит себя. Если я не справлюсь…»

Он оказался перед портиком здания, которое, судя по пурпурным колоннам, служило домом богине Атаргатис. Между колоннами стояла женщина. Губы ее пятнал красный, а веки – зеленый цвет. На лбу был нарисован синий трезубец. Улыбнувшись, она поманила к себе Ахию:

– Кажется, что-то тревожит тебя, друг. Входи, и пусть Атаргатис Ликующая утешит тебя.

Его охватило холодное отвращение, и, хотя все в нем тянуло его прочь от жрицы, сосуда греха, Ахия заставил себя не отступать. «Я – пророк Яхве, – напомнил он себе, – я никого не боюсь». Не скрывая возмущения, Ахия смотрел на размалеванную женщину. «Я сильный. Тебе не удастся совратить меня с праведного пути, хотя твои губы напоены медом и вином!»

Через какое-то время искусительница пожала плечами и оставила попытки завлечь его. Ахия пошел прочь. Но то, от чего он отказался, другой мужчина с радостью примет. Ахия мысленно вздохнул. Лишь когда в Иерусалиме выжгут всю эту заразу, народ Яхве сможет жить в безопасности.

«Лишь тогда я смогу жить в безопасности». Он старался не содрогаться, когда боль, которую он терпел за грехи всего Израиля, становилась особенно сильной. Лишь позволил себе прижать руку к сердцу – туда глубже всего вгрызались раскаленные клыки его собственной вины. «Да, Господи. Я понял. Я должен приложить больше усилий. Я не могу потерпеть поражение».

Он не смел. Ослепленный, Ахия шел по людным улицам Иерусалима. «Если царь не хочет действовать, должен вмешаться Храм. Да. Я поговорю с Садоком».

На изнеженного роскошью первосвященника было мало надежды, но Ахие следовало дать ему эту возможность. И, если Садок откажется внимать ему, а по всему выходило, что именно так и произойдет…

«Тогда я должен найти другое оружие, чтобы выполнить волю Яхве». Когда-то пророк возводил царей на трон. И низвергал их. Если понадобится – если так повелит Яхве, – пророк снова сможет низвергнуть нечестивого царя, а его пороки прахом развеются по ветру.

«Порочный царь и его чужеземные идолопоклонницы. Я низвергну их всех. Низвергну в прах Соломона и его женщин».

– Бедный Ахия! – Соломон смотрел вслед пророку: в каждом шаге Ахии чувствовалась ярость. – Он не видит, что меняются времена, меняются обычаи. Что наше царство и его народ должны впустить на эту землю ветер перемен, который принесет новое. Мне жаль его.

– О царь, ты всех жалеешь, – ответил Аминтор, – позволь дать тебе один совет, господин мой: перестань. Большинство из них не заслуживают этого, а остальные наслаждаются невзгодами.

– Ты явно слишком суров.

– Явно не слишком. Разве не знаешь ты женщин, которые счастливы лишь тогда, когда жалуются?

Соломон пристально смотрел на Аминтора, а в душе его доброта спорила с правдой. Соломон, как всегда, попытался примирить их:

– Я стараюсь заботиться о том, чтобы моим женам не на что было жаловаться. Об их счастье.

Но они не были счастливы, и сердце его признавало это, не зная, как все исправить. «О Ависага, как же тебя не хватает! Ты могла бы направлять их». Ведь были же его жены счастливы когда-то? «Или я просто закрывал глаза на все, кроме собственных удовольствий?»

– Царь, снова ты отдаешься мрачным думам.

– О моих недостатках.

Аминтор положил руку Соломону на плечо:

– Друг мой, из всех известных мне людей у тебя меньше всего недостатков. Ты видишь тени там, где ярко сияет солнце.

– Ты очень добр.

– Я очень забочусь о себе. Мне приятнее, когда окружающие меня люди улыбаются и ничто не омрачает моего удовольствия и когда мои женщины довольны. Таков и ты, и это вносит лепту в твои тревоги.

– О чем ты?

– У тебя слишком много жен и слишком мало женщин.

– Я заключаю браки по необходимости. Полюбуйся золотом и лошадьми, которых прислали из Колхиды, – и ты увидишь смысл в этой женитьбе.

– Остается надеяться, что вместо золота и лошадей они не прислали собак. Ну и процессия!

– Да, – ответил Соломон, – должен признаться, я не ожидал этого. Думаю, я должен успокоить пророка…

– Зачем? Царь – ты, а не он. А если он тебе докучает, что ж, существуют средства…

– Нет, – это слово тяжело упало между ними. – Нет, – повторил Соломон уже мягче, – я правлю не так.

– Так правят все цари, в конце-то концов, – рассмеялся Аминтор, – ведь для чего нужна армия? Канавы копать?

Соломон с улыбкой покачал головой, представив себе, что делали бы солдаты Венаи, если бы им приказали отложить оружие, взять кирки и лопаты и из воинов превратиться в рабочих. Легкомысленные замечания Аминтора веселили, но в конечном итоге критянин не мог понять, что на плечах правителя лежит тяжелая ноша. И что так и должно быть. Но хорошо бы когда-нибудь встретить кого-то, кто понимает это по-настоящему.

– Первосвященник, с тобой желает говорить пророк Ахия.

Лицо прислужника оставалось бесстрастным, а голос – ровным и почтительным. Никто не мог бы догадаться, что юный Иеремия, как и большинство в храме, считает пророка Ахию полоумным.

«О нет, – подумал Садок, испытывая жалкое чувство вины, – сколько можно?» Ахия приходил сюда лишь для того, чтобы высокопарно клеймить человеческие грехи. А люди не желали отрекаться от своих грехов в угоду холодной и твердой, будто гранит, морали пророка.

Садок и не считал, что народ настолько уж погряз в грехе. Какая беда в том, что женщина испечет несколько сладких хлебцев для Царицы Небесной? Или в том, что мужчина принесет ягненка в жертву Ваалу, отдав перед этим быка Господу? В конце концов, Господь лишь требовал, чтобы Его почитали первым среди всех богов. И уж конечно, если бы Он гневался, Он явно показал бы свое недовольство, как случалось очень часто в былые времена.

– Что ответить пророку, первосвященник? – спросил Иеремия, и на миг Садок подумал, что хорошо бы не принимать Ахию.

Но такое поведение лишь сильнее разозлило бы его, превратив их очередную случайную встречу в еще более неприятную сцену, чем обычно.

– Зови, – со вздохом сдался Садок.

Ахия вошел и остановился, гордо выпрямившись. «Как будто готовится вдохновлять армию на бой, а не говорить с дряхлым старцем». Собравшись с духом, Садок приветственно кивнул:

– Добро пожаловать, Ахия. Проходи и садись. Позволь угостить тебя вином из лучшего урожая прошлого года, сладким и…

– Первосвященник, я пришел не для того, чтобы лакать вино, – оборвал его пророк, – а для того, чтобы провозгласить волю Яхве.

«Я не лакаю вино», – с раздражением подумал Садок, содрогаясь от упрямства Ахии, который неизменно произносил истинное имя Господа, словно бы подчеркивая, что сам первосвященник больше не называет Его по имени. «Это ведь потому, что теперь уже не подобает каждому произносить имя Господа своими устами! И я, первосвященник, знаю волю Господа не хуже, чем Ахия!»

– Что ж, говори, – ответил он, подавляя вздох.

Ахия помолчал, сверля Садока взглядом, словно разъяренная хищная птица.

– Нельзя насмехаться над Яхве, – объявил наконец Ахия.

– Конечно нельзя. – Садок надеялся утихомирить пророка, благочестиво соглашаясь с ним. Пустая надежда, развеявшаяся при следующих его словах:

– Нельзя насмехаться над Яхве, нельзя глумиться над Его словами. И нельзя насмехаться над Его пророком. Даже если голову человека венчает корона, Яхве может возвысить его или низвергнуть. – Голос Ахии стих до настойчивого полушепота. Садоку почему-то подумалось о гадюках. Слова Ахии несли в себе яд, сильный и смертоносный. – Да, низвергнуть. Во прах. Его и его чужеземных женщин, его идолов, его кощунства. Он забывает, что правит по милости Яхве, что его возвели на трон для того, чтобы вершить волю Яхве. Чтобы выполнять приказы Яхве. А не для того, чтобы ставить столбы во славу распутной Ашеры и высаживать рощи для каждого ложного бога, чьих почитателей он хочет ублаготворить. Такой царь творит зло в глазах Яхве – чье имя он даже не осмеливается произнести! Такой царь творит кощунство в глазах всех людей и называет это благом. Будь проклят такой царь!