Стихотворения - Андрей Белый

Судьба

Меж вешних камышей и вербОтражена ее кручина.Чуть прозиявший, белый серпЛетит лазурною пустыней —В просветах заревых огнейСквозь полосы далеких ливней.

Урод склоняется над ней.И всё видней ей и противнейНапудренный, прыщавый нос,Подтянутые, злые губы,Угарный запах папирос,И голос шамкающий, грубый,И лоб недобрый, восковой,И галстук ярко огневой;И видит: —где зеленый сукЦветами розовыми машетПод ветром, – лапами паукНа паутинных нитях пляшет;Слетает с легкой быстротой,Качается, – и вновь слетает,И нитью бледно-золотойКачается, а нить блистает:Слетел, и на цветок с цветка

Ползет по росянистым кочкам.И падает ее рукаС атласным кружевным платочком;Платочек кружевной дрожитНа розовых ее коленях;Беспомощно она сидитВ лиловых, в ласковых сиренях.

Качается над нею нос,Чернеются гнилые зубы;Угарной гарью папиросРастянутые дышат губы;Взгляд оскорбительный и злойВпивается холодной мглой,И голос раздается грубый:«Любовницей моею будь!»Горбатится в вечернем светеВ крахмал затянутая грудьВ тяжелом, клетчатом жилете.

Вот над сафьянным башмачкомВ лиловые кусты сирениГорбатым клетчатым комкомСрывается он на колени.Она сбегает под откос;Безумие в стеклянном взгляде…Стеклянные рои стрекозЛетят в лазуревые глади.

На умирающей зареУпала (тяжко ей и дурно)В сырой росе, как серебре,Над беломраморною урной.

Уж в черной, лаковой каретеУехал он…В чепце зеленом,В колеблемом, в неверном свете,Держа флакон с одеколоном,Старушка мать над ней сидит,Вся в кружевах, – молчит и плачет.

То канет в дым, то заблеститСнеговый серп; и задымитТуманами ночная даль;Извечная висит печаль;

И чибис в полунощи плачет…

Свадьба

Мы ждем. Ее всё нет, все нет…Уставившись на паперть храмаВ свой черепаховый лорнет,Какая-то сказала дама.

Завистливо: «Si jeune… Quelle ange…»[4]Гляжу – туманится в вуалях:Расправила свой флер д’оранж, —И взором затерялась в далях.Уж регент, руки вверх воздев,К мерцающим, златым иконам,Над клиросом оцепенев,Стоит с запевшим камертоном.

Уже златит иконостасВечеровая багряница.Вокруг уставились на насСоболезнующие лица.

Блеск золотых ее колец…Рыдание сдавило горлоЕе, лишь свадебный венецРука холодная простерла.

Соединив нам руки, попВкруг аналоя грустно водит,А шафер, обтирая лоб,Почтительно за шлейфом ходит.

Стою я, умилен, склонен,Обмахиваясь «Chapeau claque’oм»[5].Осыпала толпа княжонНас лилиями, мятой, маком.

Я принял, разгасясь в углу,Хоть и не без предубежденья,Напечатленный поцелуй —Холодный поцелуй презренья.

Между подругами прошлаСо снисходительным поклоном.Пусть в вышине колоколаНерадостным вещают звоном, —

Она моя, моя, моя…Она сквозь слезы улыбнулась.Мы вышли… Ласточек семьяНад папертью, визжа, метнулась.Мальчишки, убегая вдаль,Со смеху прыснули невольно.Смеюсь, – а мне чего-то жаль.Молчит, – а ей так больно, больно.

А колокольные крестыСквозь зеленеющие елиС непобедимой высотыНа небесах заогневели.

Слепительно в мои глазаКидается сухое лето;И собирается гроза,Лениво громыхая где-то.

После венца

Глядят – невеста и женихИз подвенечной паутины,Прохаживаясь вдоль куртины,Колеблемой зефиром; их —

Большой серебряный дельфин,Плюющийся зеркальным блеском,Из пурпуровых георгинОкуривает водным блеском.

Медлительно струит фонтанШушукающий в выси лепет…Жених, охватывая стан,Венчальную вуаль отцепит;

В дом простучали костыли;Слетела штора, прокачавшись.Он – в кружевной ее пыли,К губам губами присосавшись.Свой купол нежно-снеговойХаосом пепельным обрушит —Тот облак, что над головойВзлетающим зигзагом душит;

И вспучилась его золаВ лучей вечеровые стрелы;И пепел серый сеет мгла,Развеивая в воздух белый;

Чтоб неба темная эмальВ ночи туманами окрепла, —Там водопадом топит дальБеззвучно рушимого пепла.

Город

Старинный дом

В.Ф. Ходасевичу

Всё спит в молчанье гулком.За фонарем фонарьНад Мертвым[6] переулкомКолеблет свой янтарь.

Лишь со свечою дамаПокажется в окне: —И световая рамаПроходит на стене;

Лишь дворник встрепенется, —И снова головойНад тумбою уткнетсяВ тулуп бараний свой.

Железная ограда;Старинный барский дом;Белеет колоннадаНад каменным крыльцом.

Листвой своей поблеклойШушукнут тополя.Луна алмазит стекла,Прохладный свет лия.

Проходят в окнах светы: —И выступят из мглыКенкэты и портреты,И белые чехлы.

Мечтательно ПолинаВ ночном дезабильеРазбитое пьяниноТерзает в полумгле.

Припоминает младостьНад нотами: «Любовь,Мечта, весна и сладость —Не возвратитесь вновь.

Вы где, условны встречиИ вздох: Je t’aime, Poline…»[7]Потрескивают свечи,Стекает стеарин.

Старинные курантыЗовут в ночной угар.Развеивает бантыАтласный пеньюар.

В полуослепшем взореВоспоминаний дым,Гардемарин, и море,И невозвратный Крым.

Поездки в Дэрикоэ,Поездки к Учан-Су…Пенснэ лишь золотоеТрясется на носу.

Трясутся папильотки,Колышется браслетНапудренной красоткиСемидесяти лет.

Серебряные косыРассыпались в луне.Вот тенью длинноносойВзлетает на стене.

Рыдает сонатинаПотоком томных гамм.Разбитое пьяниноОскалилось – вон там.

Красы свои нагиеЗакрыла на груди,Как шелесты сухиеПрильнули к ней: «Приди, —

Я млею, фея, млею…»Ей под ноги лунаАтласную лилеюБросает из окна.

А он, зефира тише,Наводит свой лорнет:С ней в затененной нишеТанцует менуэт.

И нынче, как намедни,У каменных перилПроходит вдоль передней,Ища ночных громил.

Как на дворе собакиТам дружною гурьбойПролаяли, – Акакий —Лакей ее седой,

В потертом, сером фраке,С отвислою губой: —В растрепанные бакиБормочет сам с собой.

Шушукнет за портретом,Покажется в окне: —И рама бледным светомПроходит на стене.Лишь к стеклам в мраке гулкомПрильнет его свеча…Над Мертвым переулкомНемая каланча.

Людей оповещает,Что где-то – там – пожар, —Медлительно взвиваетВ туманы красный шар.

Маскарад

М.Ф. Ликиардопуло

Огневой крюшон с поклономКапуцину черт несет.Над крюшоном капюшономКапуцин шуршит и пьет.

Стройный черт, – атласный, красный, —За напиток взыщет дань,Пролетая в нежный, страстный,Грациозный па д’эспань, —

Пролетает, колобродит,Интригует наугад.Там хозяйка гостя вводит.Здесь хозяин гостье рад.

Звякнет в пол железной злостьюТам косы сухая жердь: —Входит гостья, щелкнет костью,Взвеет саван: гостья – смерть.

Гость: – немое, роковое,Огневое домино —Неживою головоюНад хозяйкой склонено.И хозяйка гостя вводит.И хозяин гостье рад.Гости бродят, колобродят,Интригуют наугад.

Невтерпеж седому турке:Смотрит маске за корсаж.Обжигается в мазуркеЗнойной полькой юный паж.

Закрутив седые баки,Надушен и умилен,Сам хозяин в черном фракеОткрывает котильон.

Вея веером пуховым,С ним жена плывет вдоль стен;И муаром бирюзовымРазвернулся пышный трэн.

Чей-то голос раздается:«Вам погибнуть суждено», —И уж в дальних залах вьется, —Вьется в вальсе домино

С милой гостьей: желтой костьюЩелкнет гостья: гостья – смерть.Прогрозит и лязгнет злостьюТам косы сухая жердь.

Пляшут дети в ярком свете.Обернулся – никого.Лишь, виясь, пучок конфеттиС легким треском бьет в него.

«Злые шутки, злые маски», —Шепчет он, остановясь.Злые маски строят глазки,В легкой пляске вдаль несясь.

Ждет. И боком, легким скоком, —«Вам погибнуть суждено», —Над хозяйкой ненарокомПрошуршало домино.

Задрожал над бледным бантомСеребристый позумент;Но она с атласным франтомПролетает в вихре лент.

В бирюзу немую взоровЕй пылит атласный шарф.Прорыдав, несутся с хоров, —Рвутся струны страстных арф.

Подгибает ноги выше,В такт выстукивает па, —Ловит бэби в темной нише —Ловит бэби – grand papa[8].

Плещет бэби дымным тюлем,Выгибая стройный торс.И проносят вестибюлемЛедяной, отрадный морс.

Та и эта в ночь из светаВыбегает на подъезд.За каретою каретаТонет в снежной пене звезд.

Спит: и бэби строит курыПрестарелый qrand papa.Легконогие амурыВкруг него рисуют па.

Только там по гулким залам —Там, где пусто и темно, —С окровавленным кинжаломПробежало домино.

Меланхолия