Гениальность и вырождение - Вильям Гирш

В своих психологических исследованиях о гениальности Ломброзо указал на множество подобных явлений и на действительно существующее их сходство с симптомами некоторых помешаных. «То, что наблюдается у помешаного, находили и у гениального человека, а именно, что он одиноким вступает в свет и одиноким уходит из него, оставаясь чуждым тёплым чувствам семейной жизни и прелестям общественной жизни». Это не совсем соответствует действительности, потому что, как видно из истории, великие люди часто совсем не оставались чуждыми чувствам семейной жизни. Как бы там ни было, но у великих людей довольно часто можно наблюдать, что они остаются равнодушными ко всему, не соответствующему их внутреннему стремлению; что их внимание всецело поглощается их идеями и что они поэтому кажутся не питающими интереса даже к наиболее близким из окружающих. Гения, также как и помешаного, поэтому считали чуждающимся общества.

Как видно из предыдущего, у великого человека никогда не может быть речи об эгоизме, как у помешаного, потому что самоотвержение составляет главное условие истинного величия. Точно также неверно полагать, будто поэт или художник дичатся мира. Мы видели, что Гёте познал мир, как никто, да мы и не можем себе представить истинного поэта, не знакомого с миром. Юрген Мейер справедливо замечает: «Поэт, который не изливал в стихах того, что он видел и слышал, который сочинял лишь то, что представлялось его воображению, должен довольствоваться отвлечёнными материями. Творческой фантазии нужен приток материи из жизни».

И здесь опять–таки дело идёт о сходных внешних явлениях, обусловливаемых существенно различными причинами.

Если проводимость чувствительных нервов ослаблена или нарушена и данный индивидуум вследствие этого получает меньше впечатлений из внешнего мира, то его внимание естественно обратится более на внутренние процессы. Поэтому–то глухие или слепые люди обыкновенно кажутся нам особенно эгоистичными. Но для того, чтобы получилось ослабление или уменьшение ощущений, вовсе не нужно дефекта в проводимости чувствительных нервов, а оно может быть основано на слабости центральных пунктов восприятия или ассоциативных путей. Такая слабость, особенно выдающаяся нередко у вырождающихся особ, конечно тоже будет иметь следствием преобладание внутренних восприятий. Если при этом, как оно обыкновенно случается, имеется ещё недостаток в способности сосредоточивать внимание на внешних процессах, то мы получаем типичную картину слабоумного, который не в состоянии правильно понимать окружающие условия; который вечно занят собой, чуждающийся мира; который во всем обнаруживает столь характерные для него эгоизм и себялюбие.

Это внешнее явление поглощения собой и равнодушия ко всему окружающему, конечно, часто бывает общим как у поэта, художника и учёного, так и у помешаного. Но как различны причины, лежащие в основе обоих явлений! В то время как у слабоумного равнодушие к внешнему миру обусловливается недостатком способности сосредотачивать внимание, у поэта и учёного то же явление, как раз наоборот, вызывается высшей степенью этой способности. Как мы знаем, центробежный процесс, называемый вниманием, простирается не только на соответственный орган чувств, которому предстоит функционировать, но этот процесс должен ещё исключить все остальные впечатления. Великий мыслитель кажется безучастным к окружающим его вещам, потому что всё его внимание обращено на последовательный ход его логических мыслей, потому что внешние впечатления устранены вполне сознательно. Тупоумный сидит на лекции: до его слуха доносятся слова оратора, но малейшего внешнего или внутреннего впечатления достаточно чтобы отвлечь его внимание; его мысли витают, он везде и нигде. Умственно одарённый человек, напротив, всегда «у дела». Если он желает сосредоточить свои мысли на внешнем предмете, то никакие процессы не сумеют отвлечь его; его внимание сильнее самопроизвольных ассоциаций, а внешние впечатления, не относящиеся к делу, вообще не воспринимаются.

Средний человек, идя по улице, воспринимает все доходящие до него впечатления; ему навстречу один за другим попадаются два знакомых индивидуума; оба удивлённо смотрят на него, не узнавая его, проходят мимо, на углу их чуть не сшибает с ног карета, которой они не заметили, или стука, которого не слышали. Один из них идиот, ни на чём не сосредотачивающий своего внимания; его мысли беспорядочно витают, не руководимые волей. Другой – учёный, занятый решением научной задачи; он всецело углубился в логический ход своих мыслей; необходимое для этого внимание исключило все внешние впечатления.

Мы видим из этого примера, что здесь дело идёт о явлении, которое может быть общим для идиота и для гения, — а между тем как различна причина, лежащая в основе обоих явлений!

Нечувствительность к жаре и холоду, к голоду и жажде, по мнению Ломброзо, также составляет явление, общее для гения и помешанного. Он приводит следующий пример:

«Когда Бетховен садился компонировать, а Ньютон решать математические вопросы, они совершенно забывали про потребности желудка, и когда слуга подавал им кушать, они ругали его, полагая, что уже поели».

В объяснение такой рассеянности Ломброзо говорит следующее:

«Неестественное напряжение способности ощущения и следующее за сим истощение всех сил и способностей – несомненно служат причиной странных поступков, общих у гениальных людей и у помешанных».

Я не согласен с тем, что эти странности гениальных людей должны быть отнесены на счёт «истощения», а, напротив, объясняю их повышением умственной деятельности. При сосредоточении внимания на внутренних процессах, когда, как мы видели, исключаются впечатления всех непосредственно причастных органов чувств, чувство голода также не воспринимается. Впрочем, вовсе не нужно быть гением или помешанным, чтобы забыть за интересной работой про еду и питьё. У идиотов, которые вообще не способны сосредоточить на чём–нибудь своё внимание, обыкновенно можно наблюдать чисто животное влечение к пище.

Если помешанные отказываются от пищи или забывают об естественных потребностях, то и этому могут быть самые различные причины. Один, подобно здоровому человеку, увлёкшемуся своей работой, может обратить все своё внимание на внутренние процессы и выгородить все остальные впечатления; но его внутренние процессы не состоят из последовательного ряда мыслей, а из галлюцинаций, поглощающих всё его внимание. Иногда это бывают религиозные видения, которые так всецело овладевают его чувствами, что он становится нечувствительным не только к голоду, но и ко всякой физической боли. Другой больной отвергает пищу, потому что страдает бредом преследования и считает пищу отравленной. Пациент с галлюцинациями отказывается от еды, потому что божественный голос запретил ему это. Меланхолик не ест, потому что считает себя преступником, недостойным принять дара Божьего. Ипохондрик воображает, что его желудок неспособен переварить пищи, и он поэтому не желает есть. Из этих больных иногда ни один не желает указать врачу причины, почему он отказывается от еды, так что внешний вид симптома во всех случаях остаётся одинаковым. Задача же психиатра в том и заключается, чтобы доискаться причины на основании побочных явлений и всего поведения больного и таким образом получить возможность диагностического применения симптома.

Мы видим, стало быть, что ни психолог, ни психиатр никогда не должны удовольствоваться поверхностным рассмотрением поступка, а всегда должны доискиваться лежащих в основе мотивов, чтобы иметь возможность делать из поступков какие–либо выводы. Иногда самые нелепые на вид поступки объясняются психологически так просто, что совсем нет основания заключать по ним о болезни, между тем как, наоборот, поступок, которому публика не придаёт никакого значения, для психиатра служит очевидным признаком болезни.

Дальнейшее объяснение некоторых странностей гениальных людей мы находим в окружающих их общественных условиях.

Человек, одарённый высокими умственными достоинствами и талантами, отличавшийся ещё в юности от своих сверстников своими дарованиями и гениальностью, рано привыкает видеть вокруг себя почитателей и поклонников, а нередко и льстецов. Если ему суждено несчастье быть чудо–дитятей, то в нём с самого раннего детства поддерживается мысль, что его гений ставит его высоко над остальными людьми, что он – необыкновенное существо. Если такой человек впоследствии встречает критику, в которой на него справедливо нападают по тому или иному поводу; если, быть может, создаются школы или партии, враждебные его направлению в искусстве или науке, — то он, конечно, иначе отнесётся к такому обстоятельству, чем человек, привыкший к нападкам. В своих правых критиках он может узреть личных врагов; он начнёт жаловаться, что люди его не понимают или несправедливо преследуют, и в своей страсти он может зайти так далеко, что публика или поверхностный наблюдатель примут его за помешаного, страдающего бредом преследования.