Русская наследница - Алина Знаменская

Катя сняла дубленку и сапоги, привычным жестом накинула белый халат и стремительно прошла по ковровой дорожке к стеклянной двери игровой. Она сразу увидела сына: он катал машинки по зеленому полю паласа и гудел, потешно выпячивая губы. Он покатил свою машину под детским стульчиком, вернулся за грузовиком, куда девочки успели положить несколько резиновых игрушек. Он поправил игрушки и повез сразу две машины, подтягивая их за веревочки. Катя могла бесконечно долго вот так стоять и смотреть. Врач, проходя мимо, увидела ее и подошла. Теперь они вместе смотрели на детей, тихо переговариваясь. Мальчик вдруг охладел к игре. Он оставил обе машинки, побродил среди детей, сел на стульчик. Воспитательница предложила ему книжку, но он отвел руку с книжкой, встал со стульчика и подошел к дивану. Некоторое время он безучастно смотрел на детей, потом прилег на диван. Он лежал, редко моргая ресницами. Было что-то неестественное в том, что ребенок засыпает среди этого шума и всеобщей возни.

— Часто это с ним бывает? — спросила Катя. Врач кивнула и взяла Катю под руку.

— Пройдемте ко мне, нам нужно кое-что обсудить. В маленьком белом кабинете врачихи Кате вдруг стало страшно. У нее и раньше больницы вызывали неприятные ассоциации, а уж теперь…

— Ему стало хуже? — догадалась она, наблюдая, как врачиха перебирает листки медицинской карточки.

— Можно сказать и так, — склонила голову врач, не глядя на Катю. — Саше срочно нужна операция. Время не терпит. Я советую вам не тянуть с этим.

Катя не успела ответить — вошла заведующая.

— А, Катерина Ивановна… — протянула она. — Что-то вы не торопитесь с отъездом.

Под взглядом заведующей Катя съежилась.

— Дело в том, что представитель фирмы, который…

— Оставьте, Катерина Ивановна, своего представителя, Бог с ним. Меня интересует, не водите ли вы нас, извиняюсь, за нос?

— Как вы можете? — Катя мгновенно покраснела, услышав такое. Потом побледнела до белизны.

— Могу, милочка, могу. — Заведующая выразительно посмотрела на врачиху, и та, захватив какую-то бумажку, удалилась. — Я на своем веку всякого насмотрелась. И вас, извините, не понимаю. То вы едете в Америку, то не едете. То у вас есть деньги, то у вас нет денег. Мне это, откровенно скажу, не нравится. Ребенок нуждается в операции. Вы, кажется, в курсе?

— Да. Я достану денег.

— «Достану». Опять пустые слова. Я надеялась, что сегодня мы с вами все решим. Время не ждет. У нас, между прочим, на детей очередь. Иностранцы готовы любые деньги, знаете ли… внести за лечение… А мы тем не менее помогаем вам.

— Но это же мой ребенок! — Катя почувствовала, что теряет голос. Ее словно по голове ударили слова заведующей.

— Ребенок ваш, никто не спорит. Но, однако, ему от этого не легче. Вы ему понадобитесь только в том случае, если сумеете вылечить.

До Кати с опозданием доходил смысл слов заведующей. В голове волчком крутилась одна и та же мысль: где достать деньги?

— Да, да, я все понимаю. Я привезу, — затараторила она, стряхивая оцепенение.

Заведующая чуть заметно поморщилась.

— Давайте так договоримся: через неделю Новый год… Так что сразу после праздников, числа третьего, я буду вас ждать. Деньги должны быть в долларах. Это лучший подарок вашему сыну к Рождеству. Если вы не появитесь, я пойму. Можете не сомневаться, — мы сумеем найти усыновителей для Саши.

— Что вы такое говорите, — прошептала Катя. Она хотела поверить, что заведующая нарочно пугает ее, но что-то подсказывало, что в намерениях Ирины Львовны этого нет! Она говорит серьезно! — Я привезу деньги, — сухо сказала Катя и встала. — Можете не сомневаться.

Ирина Львовна проводила ее долгим задумчивым взглядом.

Глава 9

Молодой и перспективный терапевт Дима Беспалов, что называется, горел на работе. Ему ужасно хотелось, чтобы в терапии было все лучше, чем на других этажах, чтобы его больные были веселы и довольны, а в палатах царили бы чистота и порядок. Такие святые устремления при отсутствии у больницы средств заводили порой Диму в тупик. Но молодой доктор не сдавался. Каждое выздоровление или хотя бы частичное улучшение состояния больного Дима воспринимал как личную победу, и это грело его в жизни.

Когда больной упрямился, не торопился идти на поправку, Дима расстраивался, нервничал, докапывался до причины болезни, прибегал к народной медицине, и если вышеперечисленные действия не имели успеха, то, увы, Дима начинал мучительно сомневаться в правильности выбора жизненного пути, то бишь профессии. Ибо профессия была для Димы все. Собственно говоря, на таких Димах и держится сегодня в российской глубинке наша тяжелобольная медицина. Но речь не об этом.

В терапии, как, впрочем, и на других этажах, готовились к встрече Нового года. На каждом этаже в холле стояла небольшая елочка, и ходячие больные украшали ее, как и чем могли. Медсестры развешивали кругом колокольчики и банты. После обеда, как обычно, Дима собрал карточки больных и уже намеревался отправиться на доклад к заведующей, как его внимание привлекла сценка за окном. Он увидел своего трудного больного. Высокий, немного сутулый мужчина неторопливо брел по протоптанным дорожкам и, останавливаясь, любовался зимней природой больничного сада.

Дима положил карточки на подоконник и стал наблюдать.

Больничный халат выглядел на мужчине скорее жалко, чем смешно: рукава не закрывали запястья длинных рук, а подол чуть доходил до колен, тогда как подразумевалось, что эта одежда спасет от мороза.

Мужчина остановился возле вишни и стал наблюдать за снегирями. Зима в этом году наступила внезапно: снег лег, не дав облететь листве, и красно-коричневые листья вишни, облепленные мокрым снегом, создавали теперь ощущение непричесанности, лохматости сада. К тому же подавали ложную надежду птицам. Тем казалось: раз есть листья, должны быть и ягоды. Правда, на кустах боярышника ягоды действительно сохранились — сюда частенько наведывались снегири.

Трудный Димин больной, не делая никаких движений, наблюдал за птицами. Дима знал, что это не праздное времяпровождение и не детское любопытство романтика. В голове этого человека постоянно происходит напряженная работа мысли. Он пытался и никак не мог вспомнить себя.

Трудный больной, как навязчивая неразрешимая задачка, притягивал к себе молодого любопытного врача. Дима набросил куртку и вышел из кабинета.

— Людочка, я в сад, к американцу, — бросил он дежурной медсестре и легким шагом побежал вниз по лестнице.

Больного привезли в клинику в июле этого года с тяжелой черепно-мозговой травмой и переломами ребер. При нем не было никаких документов, Мужчина долго находился в коме, хирурги сомневались в том, что он выживет. Однако организм справился с задачей — вытянул своего хозяина с того света. Когда мужчину перевели из реанимационного отделения в палату для тяжелых, открылся интересный факт: больной абсолютно ничего не помнил о себе. Возле него собирались целые консилиумы — каждый врач старался найти в памяти мужчины хоть какую-нибудь живую точку. Ни одна попытка не увенчалась успехом. Однако почти сразу всем стало ясно, что мужчина — иностранец. Он хоть немного и понимал по-русски, совершенно не мог объяснить, откуда у него имеются обрывочные знания русского языка. Зато он свободно шпарил по-английски, и сначала решили, что он — англичанин. Но потом учительница английского, которая лежала в гинекологии, опротестовала это ложное мнение, заявив, что у него совсем не английское произношение, а скорее всего больной — американец. На чем и порешили. К тому времени как американца перевели из хирургии в терапию, в палату, которую курировал Дима Беспалов, бедолагу окрестили Биллом, и тот безропотно отзывался на это имя.