Тени дня (СИ) - Земляной Андрей Борисович

Николай приходил в архив Канцелярии вечерами и работал до полуночи, пока не возвращался с обхода дежурный наряд охраны здания. Ему хватило буквально десяти дней чтобы общая схема работы криминалитета стала понятна. Тайной оставались лишь финансовые потоки. Все деньги, крутившиеся в Москве, попадали в кассу столичного ипподрома откуда просто терялись словно их и не было. То есть вор-карманник подрезавший за день десяток «лопатников»13, приходил на следующий день на бега, ставил все деньги на кон, проигрывал их и спокойно уходил добывать деньги далее, а рубли тем временем куда-то испарялись, видимо как-то возвращаясь к своим владельцам.

Николай понимал, что, не прояснив дело с деньгами, передавать документы для реализации рано. Система возьмёт тех, кого сможет, а истинные хозяева ночной Москвы останутся на свободе. Сейчас, только — только разобравшись с угрозой переворота генералы правоохранительных структур не будут затевать агентурные игры, а возьмут всех, кого смогут. А Николаю интересно было найти именно кукловода. Того, кто дёргал за ниточки теневой жизни столицы. Именно поэтому, он сохранил в тайне свои изыскания, начав разрабатывать ипподром в одиночку.

К этому времени у него было в Москве несколько конспиративных квартир разного уровня, от дорогих многокомнатных апартаментов, до конурки с удобствами во дворе. Какие-то куплены на чужие паспорта, которых у него уже скопилось пара десятков, какие-то просто наняты на долгий срок, а хорошая восьмикомнатная квартира с прислугой и выездом оформлена на полноценный «облик», с биографией, документами и банковским счётом.

У почтенного мастера по ремонту паровых машин было много заказов, и дома он появлялся редко, всё время бывая в разъездах, но каждый ремонт стоил очень дорого, так как специалист высшей квалификации брался за то, что не смогли сделать другие мастера. Всё это позволяло ему не только жить в прекрасной квартире с маленьким, но приятным садиком на огромном балконе, накрытом стеклянной крышей, и даже иметь скромный, но собственный выезд с легковой рессорной бричкой, на резиновом ходу, на которой почтенный мастер разъезжал по заказам, и просто так, катался по городу, посещая разные заведения.

В Гурия Семёновича Грушина Николай превращался на другой квартире, накладывая грим землистого цвета, маскируя юный цвет кожи, накладывая морщины с помощью тончайшей каучуковой маски, и приклеивая небольшие аккуратные усики, переодевался, брал свою бричку и ехал по делам.

Соседи — Хорошёвские купцы, и прочий мастеровой люд, живший рядом, уважал господина Грушина за лёгкий незлобивый нрав, а городовой даже кланялся первым, так как на праздники, Гурий Семёнович Грушин всегда присылал в отделение несколько больших душистых пирогов, пяток полуфунтовых пачек отличного индийского чая, и мешок сахару, выказывая таким образом почтение перед всем участком. И ещё долго городовые и околоточные пили чай поминая добрым словом мастера-механика.

В субботу, господин Грушин обычно дома не бывал, уезжая за город к каким-то своим родственникам, но в этот день неожиданно появился на пороге, чуть не напугав до икоты приходящую горничную, и собрав какие-то вещи, отправился в город на наёмной пролётке, предупредив, что может быть поздно.

Российская империя, Москва, Главный Ипподром.

Главный Московский ипподром — первый в мире рысистый ипподром, находился на улице Беговой, которая и была названа в честь этого сооружения.

Бега здесь проводились с 1834 года, когда ещё не было капитальных зданий, а была лишь неширокая кольцевая дорожка и деревянный павильон. С тех пор прошло много времени и теперь посетителей принимало огромное здание, построенное в стиле русского классицизма, с широкими подъездами, высокими залами, ресторанами и прочими заведениями. Николай в облике пожилого мастера — механика окучивал ипподромных жучков уже целую неделю, но продвижения не было. Ему даже позволяли немного выиграть, следя, впрочем, чтобы баланс всё же оставался в пользу ипподрома, от которого эти добровольные «советчики», получали свой процент.

Вокруг ипподрома давно сформировался свой, особый мирок маклеров, брокеров, мутноватых жучков, и стопроцентных уголовников. Но приезжавшие на бега представители высшего света вообще никак не контактировали с этим мелким жульём, словно отделённые толстым бронестеклом проходя на центральную трибуну, куда прочий люд не допускался. Даже кассы для ставок там были свои. А прочая публика рассаживалась на боковых секторах, или вообще стояла, наблюдая за бегами через сетку над барьером.

Но даже в «нечистой» половине бушевали нешуточные страсти и порой проигрывались целые состояния. Многие даже сделали бега своей второй профессией приходя сюда регулярно надеясь выкроить у богини удачи свой кусочек счастья.

Но Николай ездил сюда не за этим. Отлично разбираясь в лошадях, и обладая острой наблюдательностью, он к исходу второй недели вычислил последовательность выигрышей лошадей. На призовых скачках всё было относительно честно. Там соревновались рысаки, принадлежавшие князьям, заводчикам и генералам, и за любые махинации можно было мигом очутиться на каторге. Но вот в обычные дни, когда бежали лошади из многочисленных «деловых» конюшен, уже начинались подтасовки, с тем, чтобы сам ипподром и приближённые к нему лица получали свою долю со стрижки посетителей.

Выигрыш серого рысака по кличке Ветерок, готовился долго. Ветерок сначала проиграл всё что можно и всё что нельзя, несмотря на то, что был в общем неплохой лошадью орловской породы с конезавода князя Шереметьева.

Естественно никто на Ветерка уже не ставил, и когда в шестом забеге, Николай увидел, что служитель выставил табличку с надписью Ветерок, дождался пока основная масса сделает ставки, подошёл к кассе.

— На Ветерка какие ставки?

— Двадцать к одному, но, не рекомендую. — Кассир покачал головой. — Запалили жеребчика — то.

— Рискну. — Николай кивнул, качнув роскошные вислые усы, и приподняв котелок вытер лоб большим клетчатым платком. — Пять тысяч рублёв! — И шлёпнул о стойку кассы толстый кожаный бумажник битком набитый деньгами.

— Э… я не могу, заблеял кассир, и когда Николай склонился к окошку, и грозно спросил: — Мне позвать инспектора? — Тут же принял деньги, и выдал квитанцию.

Директор ипподрома Василий Павлович Гинзбург, тучный низкорослый мужчина, из крещёных евреев, очень не любил беспорядок. В его кабинете всегда царила идеальная чистота, за соблюдением которой следили целых две работницы, бесконечно протирая все едва влажными тряпками, смоченными в слабом растворе цветочной воды.

А ещё предметом гордости и постоянной заботы директора была стена, увешанная вымпелами, наградами и полочками с кубками выигранными лошадьми ипподрома на разных бегах, в том числе и сверхпрестижных Лондонских, Парижских и Берлинских, и забота о чистоте кубков и грамот под стеклом, целиком ложилась на двух молодых девиц в светло-голубых платьях, белых передничках и белых шёлковых чулочках.

Сам же Василий Павлович, предпочитал летом костюмы нежного кремового цвета мастера Розенталя, и туфли на толстой резиновой подошве, от фабрики Треугольник, обладавшие замечательным беззвучным ходом.

Когда в кабинет ворвался старший кассир Егоров, Василий Павлович как раз поправлял призовой вымпел от корпорации коннозаводчиков Франции, который отчего-то сбился набок.

— Ну, чего тебе Егоров? — Не глядя спросил директор, оглянулся на кассира и поразился в каком виде находился его подчиненный. Галстук сбит набок, рубашка выдернулась из брюк, а воротник пиджака стоял торчком, видимо от того что надели его впопыхах.

— Так это, Василий Павлович, поставили — то на Ветерка…

— Много что ли поставили?

— Так пять тыщь. — С расширенными от ужаса глазами и шёпотом ответил кассир, словно боясь, что его подслушают. — А выдача-то за него один к двадцати!

— Не мог что-ли потянуть время? — Недовольно произнёс директор.