Калила и Димна - Абдаллах аль-Мукаффа

И я во власти этих мыслей снова решил отречься от мира и трепетал от желания осуществить свое намерение, но тут же принялся упрекать и порицать себя за непостоянство и нерешительность, ибо никак не мог остановиться ни на одном решении, словно судья, о котором рассказывают такую притчу:

Однажды судья выслушал слова одного из тяжущихся и, сочтя их правыми, приговорил к наказанию его обидчика, но когда явился второй тяжущийся и стал оправдываться, судья отменил свой приговор и велел наказать первого.

Я сказал себе: «Не подобает достойному мужу помышлять об отречении от мира всякий раз, как столкнется он с жестокостью и неразумием жизни. И не следует прельщаться радостями и наслаждениями бренного мира, вспомнив о тяжкой доле отшельника и аскета». И вновь стал я размышлять о том, смогу ли я вынести все тяготы благочестивой жизни, и подумал: «Как ничтожны эти лишения по сравнению с вечным блаженством и покоем!» Потом стал я перебирать в уме все удовольствия и наслаждения, что есть на свете, и воскликнул: «Как вредоносны эти обольщения плоти, ибо их последствия — горечь и боль, и ведут они к ужасам вечных мук! Не лучше ли вкусить горечь, за которой следует долгая сладость, чем отведать сладость, за коей следует вечная горечь? Предложи человеку, чтобы сто лет подряд отсекали от него по куску и назавтра этот кусок снова прирастал бы к телу, и отрезали новый, и он согласится на это, если ему пообещают, что когда пройдет ровно сто лет, все его мучения кончатся и наступят для него мир и вечная радость. И прав будет он, коль сочтет эти сто лет ничтожным сроком! Неужто нельзя прожить краткий миг человеческой жизни в отречении от мирских вожделений? Потерпи немного — и дождешься великого блага!

Ведомо нам, что жизнь на этом свете — вечные терзания и муки, и человек обречен барахтаться в них со дня зачатия до самой смерти. Кто изучал книги по искусству врачевания, знает, что когда мужское семя, несущее в себе человеческий зародыш, попадает в материнскую утробу, оно смешивается с женским семенем, густеет и перестает быть жидким, ибо бродит и зреет, словно молоко, и образуется плод, в коем возникает тело младенца. Если дитя мужского пола, то помещается оно лицом к спине матери, а если женского пола — то лицом к ее животу. Руки зародыша притиснуты к бокам, подбородок прижат к коленям, со всех сторон окутан он оболочкой, будто завязан в узел. Все тело его стиснуто, дышит он с трудом, давят на него горячие внутренности, полные крови и нечистот, словно цепью прикован он пуповиной к тесной своей темнице, а едой и питьем служат ему процеженные остатки материнской пищи.

Так томится он до того часа, когда природа отверзает вспитавшую его утробу, и тогда, дав младенцу способность двигаться, гонит его прочь из темного, но покойного убежища. Головой пробивает он себе дорогу, проходя сквозь узкие щели, и страдания его при этом можно уподобить мукам преступника, коего пытают, дробя ему кости.

Выйдя на свет божий, младенец вкушает еще более горькие муки, ибо прикосновение нежных рук матери или дуновение легкого ветерка причиняют ему такую боль, словно с него сдирают кожу. И нет конца его страданиям: когда он голоден, его не понимают и не дают поесть, когда почувствует жажду — не сможет напиться, когда заболеет — не в силах высказать свою жалобу. И к тому же его то возьмут на руки, то укладывают, то заворачивают в тугой свивальник, то обнажают, отдавая на милость холода или зноя, то натирают мазью, а если положат его на спину, то он не в состоянии ни повернуться, ни пошевелиться.

Вот что довелось испытать невинному младенцу. А когда его отнимают от груди и он становится старше, его передают в руки воспитателя, и тут-то начинаются подлинные терзания. Учитель бьет его, он томится на уроке, умирает от скуки, переписывая свои задания и упражнения. И отведает он немалую толику горьких лекарственных зелий во время своих недугов, и запретят ему самые любимые блюда и самые вкусные яства.

Когда же человек достигает зрелого возраста, приходится ему помышлять о том, как добыть денег и вырастить детей. При этом должен он приложить искусство и умение, хитрость и изворотливость и достанется ему все ценою всевозможных хлопот, волнений и тяжких трудов. И при этом постоянно будут грозить ему злые враги, те, что окружают его, и те, что угнездились в его собственном теле, — черная и желтая желчь, разливающаяся от беспокойства, ветры, раздувающие его живот, мокрота, способная задушить и погубить, и кровь, в коей возобладают дурные смеси. Ждет он погибели от смертоносного яда и змеиного жала, опасается хищного зверя, ядовитых насекомых и всякой зловредной твари, его палит зной, и стынет он от холода, его мочит дождь и гонит ветер, словно сухую былинку. А потом человек дряхлеет, и принесут ему несчетные страдания старческая беспомощность, дряхлость и бесчисленные болезни.

Но даже если не знать страха, быть уверенным в своем здоровье и безопасности и не задумываться над грозящими бедами, следует постоянно помнить о неизбежности смертного часа, когда придется проститься с жизнью, и о том, что принесет с собой кончина: расставание с близкими и друзьями, разлуку со всем, что было дорого и заветно в этом мире, и великий ужас после смерти.

Забывший об этом заслуживает того, чтобы сочли его неразумным и не радеющим о собственном благе, склонным к низкому и недостойному и заслуживающим порицания. Кто же, обладая сим знанием, не станет заботиться, приложив все свое усердие о завтрашнем дне, кто не откажется от обольщений и страстей бренного мира, отвлекающих от горестных размышлений, и особенно в наше время, что по видимости спокойно и чисто, а на самом деле подобно мутной воде в стоячей луже, — тот погубит тело свое и душу.

И хотя наш повелитель решителен и могуч, доблестен и прозорлив, справедлив и надежен, правдив и признателен друзьям, щедр и заботлив, усерден и постоянен, разбирается в людских нравах и поступках, покровительствует наукам, привязан к добру и достойным мужам, сурово карает обидчиков, не боязлив и не покоряется чужой воле, милостив к подданным и стремится облегчить им получение желанного и отвратить от них ненавистное и избавить от мучений, но может случиться так, что судьба отвернется от него, и хотя это произойдет на наших глазах, мы не сможем помочь ему ничем и даже праведный царь не сумеет совладать со злом, царящим в мире.

Поистине, у людей словно бы отняли возможность творить добро, пропало то, что жаль было терять, и появилось то, что считалось зазорным приобрести; благо точно увяло, а зло расцвело, рассудок сбился с дороги; истина, потерпев поражение, обратилась в бегство, и ее преследует по пятам торжествующая ложь; смеется порок, и плачет добродетель; справедливость обессилела, и насилие берет верх; благородство погребено во прахе, а низость воскресла; попрано великодушие, и ликует скупость; слабеют узы любви и дружбы, и крепче становятся силки ненависти и злобы, унижают праведников и возвеличивают злодеев; пробуждается коварство, и заснула честность; обильно плодоносит ложь, и засыхает правда; униженно опустив голову, влачится справедливость, и горделиво шествует тиранство.

Мудрецы будто нарочно совершают деяния, далекие от мудрости, потворствуя своим страстям, подобно невеждам, обиженный кается в грехах, проявляя покорность и смирение, а обидчик буйствует, не зная преграды своим порокам. Отовсюду грозит нам широко раскрытый зев алчности, что поглощает все близкое и далекое, люди забыли то время, когда довольствовались своей долей. Удачливый злодей превознесен выше неба, и добрые люди из страха перед ним желали бы укрыться в земные недра. Благородство швыряют с вершины горы на обочину дороги, и низость попирает его, опьяненная собственной силой. Ушла власть от мужей достойных, и ее подхватили разбойники и лиходеи. И мирская жизнь ликует, словно наглая блудница, говоря: «Ушли прочь добродетели, и встали на их место пороки!»

И я погрузился в раздумья о дивных делах этого мира. Как же так, человек — самое благородное и совершенное из земных созданий — всю жизнь свою влачит в печали и в заботах! Понимал я, что всякий разумный муж желал бы любыми средствами достигнуть спасения, но видел, что люди бездействуют, и не было конца моему удивлению. И после долгих размышлений стало мне ясно, что людям не дают отречься от мира ничтожные, презренные и самые низкие удовольствия, которые даруют нам осязание, обоняние, вкус, зрение и слух, и каждый смертный надеется получить хотя бы крохи и приобрести хотя бы ничтожную долю телесных наслаждений. Они-то и занимают человеческий ум, отвлекают его от заботы о спасении души. Стал я искать, чему бы уподобить человека, и нашел вот какую притчу:

Некий человек, спасаясь от бешеного слона, укрылся в глубоком заброшенном колодце и повис в нем, ухватившись за две толстые ветви, которые свисали с краев. В отчаянье стал он искать опоры и наконец встал на небольшой выступ, нащупав его ногами. И вдруг увидел он перед собой четыре змеиных норы, и из каждой высовывала голову ядовитая гадюка. Глянул человек вниз — а на дне огромный удав, раскрыв пасть, ожидает добычу. Тогда поднял он голову, чтобы посмотреть, прочны ли ветви, но заметил у их основания двух крыс — черную и белую, что усердно, не останавливаясь ни на мгновение, точили кору, подгрызая древесину.