Зайти с короля - Майкл Доббс

Он помолчал.

— Кроме того, имеется корешок чека.

Некоторое время она искала слова в тишине, нарушаемой только рыданиями хора по поводу зимней стужи и морозных ветров.

— Да, дело плохо. Шум поднимется отчаянный. — Голос теперь звучал сдавленно, от ее самоуверенности не осталось и следа. Некоторое время она усердно изучала свои перчатки, рассеянно разглаживая на них складки.

— Ежедневно меня ждут в пяти разных местах, и я не могу ходить туда в одном платье. Я из кожи вон лезу ради других, ради того, чтобы внести в их жизнь чуточку королевского волшебства. Каждый год с моей помощью собираются миллионы, буквально миллионы фунтов пожертвований. Для других. И считается, что я должна обходиться при этом той суммой, которую получаю по бюджету государственных учреждений. Но это невозможно. — Голос ее переходил в шепот по мере того, как неумолимый смысл сказанного Лэндлессом доходил до нее.

— Черт бы побрал все это, — вздохнула она.

— Не принимайте это близко к сердцу, мэм. Думаю, я смогу приобрести эти снимки и сделать так, чтобы они никогда не увидели света.

Она подняла от перчаток глаза, в которых было облегчение и благодарность. Она ни на секунду не заподозрила, что эти фотографии были уже у Лэндлесса, что сделаны они по его особому распоряжению благодаря наводке обиженной испанской компаньонки одной из упомянутых дам, которая подслушала телефонный разговор и выкрала злополучный корешок чека.

— Но дело даже не столько в этом, — продолжил Лэндлесс. — Нам надо найти способ, как добиться, чтобы избавить вас от такого рода неприятностей. Я знаю, что вы являетесь объектом постоянного давления прессы, и в этом я на вашей стороне. Я британец, родился и вырос здесь, и я горжусь этим. У меня нет ни капли сочувствия к этим иностранцам, которые скупили половину нашей прессы, хотя не понимают эту страну и ничуть не дорожат тем, что сделало ее великой.

Его грудь расправилась, словно готовясь принять на себя медаль за эти подвиги, а викарий перешел к теме помощи бездомным, щедро уснащая ее образами бездушных домовладельцев и цифрами из ежегодного отчета благотворительного общества, помогающего бездомным.

— Я мог бы предложить вам консультировать одну из моих компаний. Строго конфиденциально, это останется между вами и мной. Вы будете получать за это приличное вознаграждение, а взамен уделите мне несколько дней вашего времени: поприсутствуете на открытии одного или двух моих новых офисов, встретитесь на ленче с кем-нибудь из моих важных иностранных партнеров. Иногда, может быть, дадите прием во дворце. Было бы прекрасно дать такой прием на королевской яхте, если это возможно. Но решать это вам.

— Сколько?

— Ну, скажем, дюжину раз в год.

— Я не об этом. Сколько денег?

— Сто тысяч. Плюс гарантия благожелательного отношения и эксклюзивных интервью в моих газетах.

— А что в этом для вас?

— Шанс узнать вас лучше. Познакомиться с королем. Получить огромную парламентскую поддержку для меня и моего бизнеса. Получить своего рода покровительство двора, которое увеличит тираж. Перечислять дальше?

— Нет, мистер Лэндлесс. Я не особенно дорожу своей работой, лично мне она не дает особенного счастья, но, когда я что-то делаю, я люблю делать это хорошо. Если не вдаваться в детали, то мне нужно больше денег, чем это предусмотрено бюджетом. В таких обстоятельствах я с радостью принимаю ваше предложение, если оно останется полностью частным делом и не потребует от меня ничего, что уронило бы достоинство королевской семьи. Я благодарна вам.

За этим было, конечно, кое-что еще. Знай она Лэндлесса лучше, она отдавала бы себе отчет в том, что за словами у него всегда стояло кое-что еще. Связи во дворце были важны для него, они заполняли пробел, образовавшийся после ссоры с Урхартом. Это было средство влиять на тех, кто еще верил в монархию. Но это была и очень перспективная связь. Он знал, что принцесса обычно неосторожна, иногда неразумна, часто несдержанна и вероломна. Она страстно желала быть в центре королевской семьи, и, когда эта страсть выйдет из берегов — а он не сомневался, что в конце концов это случится, — его вооруженные текстами эксклюзивных интервью газеты будут впереди волчьей стаи, которая разорвет ее в клочья.

Атмосфера в комнате была почти благоговейной. Это было место для размышлений, для бегства от внешнего мира с его назойливыми телефонами и постоянными отвлечениями, рай для бизнесмена, которому после тяжелого ленча необходимо собраться с мыслями. Так, по крайней мере, они говорили своим секретаршам, если те, разумеется, не ждали их в одной из незатейливых спален наверху. Турецкие бани Королевского клуба автомобилистов на Пэл-Мэл — одно из тех лондонских заведений, которые никогда не рекламируют свои услуги. И вовсе не по причине хваленой английской скромности, а просто потому, что молва о хорошем заведении быстро бежит и так, зато «не тех» людей сюда попадает меньше. Невозможно сформулировать словами, какие люди «не те», но опыт многих поколений джентльменских клубов позволяет распознавать их сразу, как только они переступают порог, и помогает тут же выпроваживать наружу. Среди «не тех» обычно не бывает политиков и издателей газет.

Политик Тим Стэмпер и издатель Брайан Бринфорд-Джонс сидели в углу парной. По случаю утра здесь было еще пустынно. Во всяком случае, в пределах пяти футов видимости, которую допускала плотная атмосфера, они оставались одни. Подобно лондонскому туману, пар делал едва различимыми настенные светильники и глушил все звуки. Их не могли ни увидеть, ни подслушать. Идеальное место для того, чтобы делиться секретами. Двое мужчин сидели рядом на деревянной скамье, наклонившись вперед и обливаясь потом, который капал у них с носа и струился по телу. Стэмпер был опоясан маленьким темно-красным полотенцем, а Би-Би-Джей, как он предпочитал, чтобы его называли, совершенно гол. В отличие от тощего Стэмпера он был тучен, огромное брюхо практически полностью прикрывало его срамные места. Для своего пятого десятка он был беспокойным экстравертом, чрезмерно озабоченным чужими мнениями. Климактерический период был у него позади, и теперь он огибал тот угол, за которым человек из матерелости попадает в физическую дряхлость. Сейчас он был очень раздражен. Стэмпер только что рассказал ему о списке новогодних награждений, подготовленном к оповещению, и его в этом списке не было. Мало того, самый ярый его соперник по национальному клубу издателей получал рыцарское звание, присоединяясь к двум другим рыцарям Флит-стрит.

— Я не считаю, разумеется, что заслужил это, — объяснял он, — но, когда все твои конкуренты получили награды, люди начинают показывать на тебя пальцем и видеть в тебе недоумка. Я не знаю, что еще я должен был сделать, чтобы заслужить уважение правительства. В конце концов, именно я превратил «Таймс» в самого мощного сторонника правительства среди солидных газет. Вы не собрали бы костей на последних выборах, выступи я против вас, как это сделали некоторые.

— Я искренне сочувствую тебе, — ответил председатель партии, просматривая «Индепендент». На его лице искренности было гораздо меньше, чем в его соболезновании, — но ты знаешь, такие вещи не всегда в нашей власти.

— Чушь собачья.

— Понимаешь, мы не можем связывать себе руки…

— День, когда у правительства руки окажутся развязанными и в отношении друзей, и в отношении врагов, будет днем, когда оно лишится друзей.

— Все рекомендации проходят через Комитет контроля. Там, ты знаешь, всякие утряски и поправки, чтобы все это выглядело прилично. Мы не можем влиять на их обсуждения. Они часто голосуют против…

— Не надо опять про эту историю, Тим. — Бринфорд-Джонс чувствовал возрастающее возмущение, оттого что все его честолюбивые доводы Стэмпер отметал, даже не отрывая глаз от газеты. — Сколько раз можно объяснять? Это было много лет назад. Мелкое хулиганство. Я признал себя виновным, только чтобы замять это дело. Если бы я стал доказывать свою правоту, дело попало бы в суд, и моя репутация пострадала бы еще больше.

Стэмпер медленно поднял глаза от газеты.

— Признаться, когда тебя обвиняют в демонстрации интимных частей женщине в общественном месте, Брайан, — это не лучший способ снискать себе симпатии Комитета контроля.

— Бога ради, это было не общественное место. Я стоял у окна моей ванной. Я не знал, что меня видно с улицы. Эта женщина лгала, когда утверждала, что я делал неприличные жесты. Все это дело было подстроено, Тим.

— Но ты признал себя виновным.

— Так посоветовали мне адвокаты. Свидетелей не было, только ее слова против моих. Я мог судиться с ней годами и в конце концов проиграть дело, и вот тогда бы на меня повесили всех собак. А так дело обошлось несколькими строчками в местной газетенке. Господи, да об этих нескольких строчках старая шлюха, наверное, только и мечтала. Возможно, я просто должен был подарить их ей.