Северные амуры - Хамматов Яныбай Хамматович

— Возьми, хазрет, угощайся!

Мулла вдруг застеснялся:

— Князь-кунак познатнее меня!

— И ему окажем честь, но начинаем по обычаю со священнослужителя. — Ильмурза жирными пальцами положил кусок конины мулле в рот.

Асфандияр принялся уписывать за обе щеки сладчайшее мясо, но оторвал кусочки и вложил в рот хозяину и соседу справа, важному старцу.

И началось взаимное потчевание по всему табыну — гости угощали с подчеркнутой любезностью друг друга, с их пальцев капали жир и сок, щеки и бороды замаслились, они жмурились и громко чавкали от наслаждения.

Вдруг вскочил шальной Азамат, схватил кусок золотистой от жира конины и пошел к князю.

— Эй, сын генерал-губернатора, уважай наши обычаи! — И сунул мясо под нос отпрянувшего Волконского. — Наша махан хараша, смачный махан, язык проглотишь! — Парень чисто говорил по-русски, но сейчас из озорства коверкал слова.

Кахым поспешил на помощь, обратившись к отцу:

— Атай, князь не привык сидеть на подушке поджав ноги, он не умеет рвать мясо руками.

Ильмурза цыкнул на Азамата так, что тот отскочил, и велел принести стол и стул. В сторонке, у самого крыльца накрыли стол скатертью, принесли посуду, Кахым ножом нарезал баранину на мелкие кусочки, извинившись, что придется подцеплять ложкой — вилки в обиходе старшины юрта не водились.

Волконский с удовольствием занялся действительно наисвежайшей и вкусно сваренной бараниной, благо гости на него уже не обращали внимания, а урядник показал Азамату внушительного размера кулак, и тот стих, грызя кость, выбивая из нее мозги.

С женской праздничной скатерти, расстеленной по паласам, слышались веселые возгласы, смех, прибаутки, но князь Сергей пировавших там женщин не видел, — они сидели за занавеской.

Лишь старшая жена Ильмурзы Сажида показывалась время от времени, окидывала строгим взглядом трапезу, отдавала команды служке. И по ее сигналу, когда гости насытились, мальчик-служка собрал опустевшие чашки и миски, ложки, собрал скатерть. Невестка Танзиля с подружками вытряхнули скатерть, а кости из чашек и мисок собрали и раздали столпившимся за забором деревенским мальчишкам.

Но Азамат не желал отдавать кость, а обсасывал ее, кончиком ножа выковыривал из нее мозги, стучал о рукоятку ножа.

— Да он голодный! — сказал Волконский. — А мне совал мясо!

— Народный обычай! — заулыбался Кахым. — И голодный башкир преподнесет гостю лакомый кусок. Азамат сделал это неуклюже, извините… И кровного врага, пока тот в его доме, башкир потчует самыми жирными блюдами.

Кахыма позвала мать:

— Бишбармак готов!

Сын заторопился, и вскоре перед гостями появились деревянные миски, расставленные Кахымом и служкой, с крупно нарезанной лапшой-салмой, с кусочками вареного мяса, все это было перемешано и обильно полито тузлуком[18]. Гости брали яство пятью пальцами и клали себе в рот, чмокали от удовольствия, — жир стекал по рукам до локтей, они слизывали его и опять тянулись к мискам.

Князю подали отдельно приготовленное кушанье — из барашка.

— А ложка?

— Бишбармак! — поднял и растопырил пальцы Кахым. — Биш — пять, бармак — палец. И едят это кушанье пальцами. Обычай! — Он извинялся и настаивал на том, чтобы гость подчинился национальному обычаю.

Сергей Григорьевич вздохнул, отвернулся и стал осторожненько, пальцами брать кусочки баранины и салму. Жевал он бесшумно и непрерывно вытирал батистовым платком и рот и пальцы.

— Вкусно! Очень вкусно! — искренне признал он.

Кахым так и засиял, побежал сказать матери и Танзиле, что князю бишбармак понравился.

А на скатерть уже ставили чаши с наваристым золотистым бульоном.

Гости еще отдувались, вытирая рукавами масленые губы, а Кахым уже принес деревянный жбан с кумысом.

— О-о-о!.. — с восторгом простонали изнемогавшие от жажды и старики, и мужчины помоложе.

Ильмурза покрутил мешалкой, чтобы взбурлить игристый напиток, деревянным черпаком налил кумыс в чашку, глотнул, сладостно закрыл глаза.

— У-у-у шайтан, поспел, в самой поре!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он разливал пенистый кумыс истово, торжественно по деревянным чашкам, а Кахым и служка разносили, гости с нескрываемой жадностью припадали губами к краям и сосали-сосали-сосали, а оторвавшись, переведя дух, требовательно смотрели на хозяина — надо, мол, подлить божественного нектара…

И Кахым еще приволок вместительные жбаны.

Князю он налил полчашки, для пробы. Волконский пригубил и вежливой улыбкой поблагодарил его.

Ильмурза осведомился:

— Ваше сиятельство, нравится ли вам наш башкирский кумыс?

— Очень нравится! — кивнул Волконский.

— А чего же до дна не выпил? И-эх, не понравилось? Ну поживешь с недельку и привыкнешь!

— Обязательно привыкну, — согласился князь.

Принесли величественный пузатый самовар. Гости приступили к чаепитию и тешили утробу китайским настоем долго и прилежно.

«Эдак и лопнуть можно», — подумал Волконский.

Однако никто не лопнул.

Неожиданно за воротами послышалось ржание лошадей, стук копыт, звяканье уздечек и стремян, и мальчишки с восторгом закричали:

— Буранбай приехал!.. Сам Буранбай пожаловал!..

А через минуту-другую во дворе появился статный джигит в военной форме, с окладистой бородою и выразительными задумчивыми глазами.

Его встретили с шумной радостью, гости вставали с паласа, кланялись, а иные и обнимали, возглашая:

— Ассалямгалейкум!

— Ваалейкумассалям!

— Милости просим!

Буранбай здоровался, расточал улыбки, сам обнимал старцев и пожимал руки мужчинам помоложе.

— Как поживаете, люди божьи?

— Мы-то, милостью Аллаха, живем пока благополучно, а ты как служишь там, на кордоне?

— Вашими молитвами, отцы, вашим заступничеством!

Ильмурза, не вставая, лишь улыбнулся ему:

— Айда, Буранбай, проходи, ты мой желанный гость!

— Рахмат, агай, большое спасибо!

Волконский заинтересовался приехавшим военным.

— Кто это? — обратился он к Кахыму.

— Начальник дистанции Буранбай, прославленный башкирский кураист и певец.

— A-а! Слышал… Как видно, любит его народ. Познакомь меня с ним.

— Сейчас. Пусть гости немного успокоятся.

А Буранбай, обойдя застолье, остановился возле молодого муллы.

— Впервые вижу на таком пиршестве.

— Карагош-мулла, — объяснил Асфандияр.

— Именно таким я и представлял себе внука знаменитого Киньи Арсланова, — уважительно сказал Буранбай. — Рад познакомиться!

— А я мечтал о встрече с вами, агай! — пылко воскликнул мулла.

— В честь кого собрали табын? — поинтересовался Буранбай у Кахыма.

— В честь сына генерал-губернатора князя Волконского!

— Если не ошибаюсь, он штаб-ротмистр? — Буранбай выпрямился и, чеканя шаг, подошел к Волконскому: — Ваше…

— Не надо, есаул, — остановил его князь. — Здесь я частное лицо, гость старшины юрта и его сына Кахыма. Так что называйте меня Сергеем Григорьевичем.

— Слушаю! — щелкнул каблуками Буранбай.

Хозяину шепнула старшая жена Сажида:

— Атахы, надо бы поднести угощенье Буранбаю.

— Мать, он хочет поговорить по душам с молодым муллою и с нашим сыном. Пусть делает, что ему угодно.

Кто-то из гостей неосторожно заметил:

— Что за пир без песни? Пусть Буранбай исполнит любимые нами мелодии.

Мулла Асфандияр строго остановил нарушителя обычая:

— Скатерть раскинута в честь молодого князя. Ради него мы сюда и собрались. Песням свое время.

Ильмурза угодливо подхватил:

— Справедливы твои слова, святой отец! Сейчас принесут чая погорячее со свежей заваркой!

Гости без лишних слов вновь занялись чаепитием.

16

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Через две недели после пира из Оренбурга пришло письмо от Григория Семеновича: отец напомнил, что молодому князю пора возвращаться домой.

Сергей соскучился по отцу и по привычному укладу губернаторского дома, с размеренным бытом, поваром, лакеями, камердинерами, но и не собирался так рано прерывать путешествие, его все сильнее интересовали башкиры, их патриархальный уклад жизни, их воинственность и простодушие, ему хотелось поглубже узнать историю народа, его былины и сказания, песни.