Дочь партизана - Луи де Берньер

У Верхнего Боба Дилана, сказала Роза, опять неудача. Он начал встречаться с симпатичной блондиночкой Сарой, которая жила с голландцем-алкоголиком по имени Ганс. Отношения Сары и Ганса вроде бы считались свободными, но последний, прознав о ВБД, по-черному закеросинил, и Сара подумывала об окончании своего маленького романа с Бобом Диланом, чем привела его в полнейшее уныние.

А вот Роза была оживлена.

– На чем я остановилась?

– На отъезде в университет.

– После того как переспала с отцом?

– Да, после этого.

– В Загребе жилось погано, – сказала Роза. – Сам университет был ничего: огромный бурый параллелепипед с широкими коридорами и уймой лестниц. Но лучше бы я училась в Белграде.

На вокзал отец не пришел. Когда я с ним прощалась, он даже глаз не поднял. Молчал и не решался меня обнять. Я сама его обняла. Мать и Таша проводили меня до вагона. Таша подарила собственноручно вышитые носовые платки, а мать дала узелок с невообразимой снедью и банкой консервированных слив на случай запора.

В поезде я расплакалась, и какой-то старик протянул мне свой носовой платок. «Оставьте себе, – сказал он. – Жена вечно пытается выкинуть, мне уж надоело выуживать его из мусорного ведра». Платок и сейчас цел, я в него плачу.

За окном проплывали поля кукурузы и подсолнухов, табуны резвящихся лошадей. Когда проезжали стада разномастных свиней, в вагоне сильно воняло навозом.

Знаешь, чего я ждала от университета? Вечеринок, рока и всякого умничанья. Может, когда-нибудь сама стану профессором, мечтала я. А еще хотела завести себе нормального парня, поскольку уже была не девушка.

Ну, с вечеринками, роком и умничаньем вышло не так чтобы очень, а вот парня я заполучила с ходу.

На вокзале я растерялась: темень, у меня чемоданы, да еще этот харч. Хотелось домой. Будто высадилась на Луне. Все вывески не кириллицей, а латиницей.

Потом смотрю, в телефонной будке парень, с виду симпатичный. Наверняка, думаю, студент. Худоват, зато с копной темных волос и в кожаном пиджаке. Я встала рядом с будкой, но не очень близко, чтоб не выглядело, будто подслушиваю. Когда парень договорил, я подала ему бумажку с адресом и спросила:

– Не подскажешь, где это?

Он вгляделся в листок:

– Сейчас, минутку, я не силен в рукописной кириллице. Мы раньше не встречались?

– Дешевый приемчик, а? – сказала я.

– Извини, отбой. Попробовал наудачу. Но все равно: я Алекс, машиностроительный факультет, второй курс. Твое общежитие рядом с моим. Главное, поймать наш автобус. Помочь с вещами?

– Ничего, я сама.

– Да, я хорват, но это еще не повод меня в чем-то подозревать.

– Мне все равно, кто ты, – сказала я, потому что тогда оно так и было. – Просто нужно остерегаться незнакомцев.

Алекс показал паспорт и студенческий билет, и я отдала ему чемодан.

– Господи! – удивился он. – У тебя там труп, что ли?

– Учебники. Накупила впрок. Учусь на матфаке.

– Здорово! Поможешь мне. У меня нелады с математикой, а в машиностроении без нее никак. Ну пошли, остановка недалеко.

В общаге Алекс, одолев лестничные пролеты, дотащил чемодан до моей комнаты и распрощался. Я разглядела, какая у него славная улыбка.

В комнате я распаковалась, чемоданы запихнула под кровать и на шкаф, потом взяла ручку и посидела за столом, представляя себя студенткой. Затем пошла на кухню и познакомилась с соседками. Все они казались милыми и дружелюбными, но утром под дверью я нашла записку: «Вали домой, сербская дрянь!»

15. Алекс

Он привел меня в сущий гадюшник.

Кажется, у русских есть присловье: «Где два югослава – там три коммунистические фракции». Говорят, все мы бандиты, которые верны только своим родичам и замиряются с врагами, чтоб одолеть соседей. Однажды на двери моей комнаты кто-то написал: «Да здравствуют усташи!» – хотя в общем-то меня особо не доставали. Мне было плевать на эту племенную муру, пока я не поняла, что все иные племена без всякого повода меня ненавидят. Моя лучшая подруга – словенка, Тито – хорват, отцовскую машину сделали немцы, мои часы собрали русские, фотоаппарат – восточные немцы, а от фашистов нас освободили англичане. Так я воспринимала разные нации и думала: какая разница, что было в прошлом? Но стоит чуть попятиться, как прошлое вмиг вскочит и тяпнет за ногу. Теперь я многих ненавижу, правда, не всерьез. В смысле, терпеть не могу хорватов, но запросто с любым повидаюсь, ненавижу боснийцев, разваливших мою страну, и крепко подружилась с боснийкой.

Ее звали Фатима. Мы встретились на ознакомительной экскурсии по университету. Нас было полно. Все мальчики с армейскими стрижками от мамаш, все девочки в новеньких скрипучих туфлях из кожзама. Конечно, никто не запомнил никаких исторических фактов, и мы потом еще долго путались в университетских коридорах.

Фатима носила блузу без пуговок, расшитый жилет, сандалии и широкие шаровары с кушаком. На одном запястье золотые браслеты, в ушах большие золотые серьги, волосы упрятаны под платок. Она одна была такой цветастой – очень экзотично. По правде, я удивилась, что она в университете, ведь мусульмане держат своих женщин дома. Наверное, в Загребе Фатиме пришлось еще тяжелее, чем мне. Под ее дверь подсовывали картинки со свиньями. Долгое время общаться с ней было трудно: что ни скажи, она все воспринимала как искусно скрытую издевку. Но я не отставала, потому что меня к ней вправду тянуло. Как-то она сказала, что все дело не в разной вере, а сословиях. Они с мужем затевали собственное дело, и Фатима приехала учиться экономике и управлению.

Я не верила в сословия – я же коммунистка.

– Вы хотите, чтобы все были подневольными работягами, – сказала Фатима. – А я хочу, чтоб все были аристократами.

Мы часто гуляли в ботаническом саду. Осмотрели все достопримечательности, посидели во всех хороших кафе. В день Фатима выкуривала одну сигарету, от которой прям впадала в экстаз. Подражала американской кинозвезде, о которой вычитала в каком-то журнале.

Нам нравился Верхний город с его особняками восемнадцатого века и башней Лотршчак, где каждый полдень звонил колокол. Мы сидели на ступенях собора и говорили о Матии Губеце, которого убили, короновав добела раскаленным обручем. Фатима рассказала, что в Стубице гробница его палача вечно мокра от пота, ибо злодей жарится в аду. Услышав, что я не верю в ад, она прищелкнула языком и снисходительно отмахнулась. Возможно, я бы сдружилась с ней еще крепче, чем с Ташей, но все обернулось очень похоже: разлучником вновь стал парень, только на сей раз мой.