Русская эмиграция в Париже. От династии Романовых до Второй мировой войны - Хелен Раппапорт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Павел с Ольгой находились в Царском Селе, в пятнадцати милях от города, когда в 1917 году в Петрограде произошла революция. В последний раз перед этим они ужинали с Морисом Палеологом в апреле. Павел, вспоминал посол, все еще носил генеральскую форму и выглядел спокойным; было в нем «непоколебимое достоинство», но «горестные морщины глубоко прорезали его суровое лицо». Жена его «просто дрожала от горя и отчаяния». Действительно, Ольга рассказывала подруге, как она лежит по ночам, представляя их дворец, объятый пожаром, из которого «растаскивают и разворовывают все наши очаровательные коллекции»4. Палеолог вспоминал, что они, все трое, испытывали то же самое, проходя по элегантным залам дворца в столовую:
Мы обводили глазами всю эту роскошь, картины, гобелены, обилие мебели и предметов искусства. Что толку в них теперь? Что станет с этими чудесами и диковинами? Со слезами на глазах несчастная княгиня сказала мне: «Возможно, этот дом очень скоро у нас отнимут – а я вложила в него всю себя»5.
Старшая дочь Павла, Мария Павловна[16], недавно навещала отца и обратила внимание на то, как расстроили Павла его безуспешные попытки убедить царицу в отсутствие Николая пойти на политические уступки. Когда царь отрекся от престола в Пскове 16 марта, никто из семьи Романовых не решился сообщить об этом Александре, поэтому Павлу пришлось ехать к ней и докладывать печальные новости. Революция «поразила его в самое сердце», но революционеров он не винил. Мария писала: «Все это, – говорил он, – результат страшной слепоты былого режима»6.
Летом 1917 года русская аристократия стала свидетельницей настоящего конца света: «Нет больше такой страны, Россия, – сказал Павел Марии Павловне, – есть только страна Революция, которую следует защищать любой ценой»7. 20 марта 1917 года Временное правительство издало декрет, по которому императорские дворцы – Зимний и все дворцы Царского Села, Петергофа и Ораниенбаума – переходили в собственность государства. Все средства императорской семьи передавались Министерству финансов, а земли короны – обеспечивавшие доход, на который кутили великие князья, – конфисковывались. За Романовыми остались лишь собственные частные дома в Петрограде и личные вещи.
После захвата власти большевиками в ходе второй революции в ноябре положение дворянства еще сильней осложнилось. Ленин отменил частную собственность на землю, и к февралю 1918 года конфисковал три четверти всех поместий в России8. На каждого, кого можно было считать «буржуазией», грозил обрушиться большевистский гнев. Для русских буржуазией являлись любые привилегированные слои населения, не только в финансовом, но и в культурном смысле. Интеллигенция старой дореволюционной России вместе с аристократией была, таким образом, объявлена «врагами революции»9. Первоочередной мишенью для Ленина с его политикой нападок, экспроприации и даже «ликвидации» – слово, ставшее пугающе расхожим в следующие несколько лет, – являлась семья Романовых. Еще в 1901 году Ленин заявил, что в России «надо отрубить головы как минимум сотне Романовых», чтобы установить социалистическое государство, и зимой 1917–1918 годов классовая ненависть обрушилась на головы императорской элиты10. Призыв «Смерть дворянам!» слышался отовсюду. Мария Павловна вспоминала: «Мы были целиком в их власти, и ничто, кроме удачи, не могло спасти нас»11.
Экспроприации и обыски стали повседневными реалиями; распоясавшиеся банды революционеров разоряли дома богачей, целясь в первую очередь на винные погреба. Аристократия была вынуждена мириться с подселением многочисленных семей рабочих и питаться скудными пайками. Быстро низведенные до нищеты, дворяне начали распродавать свою оставшуюся собственность, чтобы прокормиться, причем делалось все, чтобы принизить их и лишить достоинства. Зимой 1918 года новое большевицкое правительство издало указ об обязательной трудовой повинности для буржуазии, причем отправляли их на самые унизительные работы – подметание улиц, чистку сортиров и копание могил12.
* * *
Перед самым началом революции в Петрограде, в марте 1917 года, великая княгиня Владимир очень удачно выехала оттуда в Кисловодск, модный курорт, расположенный на Кавказе, между Черным и Каспийским морями, чтобы быть поближе к сыну, великому князю Андрею, находившемуся там на лечении13. Она сняла нарядную виллу, хоть и скромную по ее стандартам, и не рассчитывала задерживаться долго. Поэтому у себя, во Владимирском дворце в Петрограде, она оставила все «роскошные придворные туалеты, шлейфы из бархата и парчи, бо́льшую часть мехов и бо́льшую часть бесценных украшений»14. Однако очень быстро революционеры добрались до Кисловодска и на два месяца поместили ее под домашний арест; впервые в жизни великая княгиня была вынуждена обходиться без привычных удобств.
Ее старший сын, Кирилл Владимирович, тем временем первым из Романовых смог бежать из России – по железной дороге до Финляндии, вместе с беременной женой Викторией и двумя дочерями, в июне 1917 года. Он устроился в поместье в Хайкко на три года, продолжая следить за развитием событий на родине. Кирилл жил надеждой на реставрацию монархии, объявив себя следующим в линии престолонаследия, и отказывался от предложений убежища со стороны правительств Швеции и Франции. В 1920 году германофил Кирилл с женой предпочли переехать в Кобург, на виллу Эдинбург. Однако летом 1917 года остальные члены семьи Романовых, владевшие собственностью в Крыму, стремились на юг. Вдовствующая императрица Мария Федоровна отправилась из Киева к дочери Ксении и зятю Сандро на виллу в Ай-Тодоре, где к ней позже присоединилась другая дочь, Ольга, с мужем Николаем Куликовским. По прибытии Ольга сообразила спрятать материнские драгоценности, рассовав их по жестянкам из-под какао. Большевики часто являлись к ним с обысками, и банки спешно приходилось заталкивать в расщелины на ближайшем утесе15.
Также в Крыму дядька царя, великий князь Николай Николаевич, жил в поместье у своего брата Петра в Дюльбере; князь Феликс Юсупов с женой Ириной поселились в своем дворце в Кореизе. Феликс сумел вывезти часть своих бесценных сокровищ из дворца на Мойке в Петрограде с помощью довольно подозрительного британца по имени Берти Стопфорд – торговца произведениями искусства и антиквариатом, являвшегося, скорее всего, английским шпионом
