Хочу тебя себе - Надежда Мельникова

не хотела бежать. Уже на пороге услышала: «Они у нас бойкие, не привыкать!» Это я виновата, потому что трусихой была, не должна была убегать. Но потом смогла хоть что-то сделать. Я добралась до него. Он у меня, — отрывистый кашель, рыдания, всхлипы. — Он у меня уже вот тут был, — показывает кулак, — а ты!.. Ну вот что ты ко мне привязался?

По-прежнему туплю в бревно и ни хрена не понимаю.

Поднимаюсь, за плечи её беру, в глаза заглядываю. Глаз от неё от неё отвести не могу. И это такая жалостная картина, что я едва держусь. Сломать бы что-нибудь! Её миловидное лицо распухло от слёз, под глазами залегли тёмные тени.

— О чём ты, Лен? Пожалуйста, объясни мне всё нормально. Расскажи, что и кого видела. Подробно. Я разберусь.

И она поднимает глаза и смотрит на меня, долго, проникновенно и томно. Дышит тяжело, шумно, рывками, а потом со стула привстает и руку на мою шею кладёт, тянет к себе и целует.

Сама! В губы! Да с такой отдачей, что нижнюю буквально кусает и тянет.

Да етить твою мать. Я же в лес собирался.

Глава 22

Почувствовав её вкус, я буквально пьянею. Комната кружится, будто во время урагана. А старая, сто лет пользованная кем-то мебель мечется в виде картинок в калейдоскопе. Всё исчезает, даже моё спасительное бревно. Уже не так страшен монстр Попов. Словно сахар в чае растворяются моя логика, здравый смысл и снующий где-то брат Иван. Грудную клетку буквально распирает, будто внутри раздувается гигантский огненный пузырь. Кажется, ещё секунда промедления, и меня разнесёт на мелкие частицы. Всё, что я сейчас хочу, — это облизывать, целовать, лизать, кусаться, обладать до боли и полной кровопотери. И плевать мне на ноющую рану на руке, лишь бы больше этих ощущений, чтобы по полной и до конца. И девочка очень сильно старается. В каждом её движении чувствуется волнительное женское подчинение. Лена словно слабеет в моих лапах, превращаясь в котёночка: пушистого, нежного, ранимого. И меня несёт вперёд на бешеной скорости. Точно так же по очень скользкому льду ведёт идиота, впервые вставшего на коньки. Хватать, мять, ласкать и трахать…

— Целуй меня, пожалуйста, Сашенька, целуй меня сильнее, — стонет она в пылающие огнём губы, проявляя собственное желание.

Дурак, какой же я дурак, что думал, будто смогу противостоять ей. Оставить, уйти и забыть. Когда она вот так, самозабвенно и открыто, посасывает кончик моего языка, мои мозги стекают прямо по горлу, капая на пол. Это невыносимо, а у меня даже резинок с собой нет.

Загораюсь, вспыхиваю, как два гигантских солнца, как невообразимо большой источник света и центр мироздания. Всё вижу и понимаю, что если остановлюсь, то просто сдохну. Откуда такие мощные ощущения? Словно Лена — это мой личный наркотик, и я понятия не имею, как так вышло.

Я ревную её к папику и той херне, что она творила. До сих пор вижу, как Коленька сосёт её губы, меня тошнит от этой мысли, но я не могу остановиться. Я видел их вместе. И сейчас очень чётко осознаю, что с Поповым она была другой, вела себя иначе, а в данный момент времени испытывает смесь желания и смущения. Сделала первый шаг и застеснялась. Девочка, совсем ещё глупая и наивная, хоть и старается выглядеть роковой соблазнительницей. Напускное это всё, юношеская храбрость и безмозглость. На самом деле вот она, дрожит и вся горит, доверяя мне. Охренеть, неужто я и вправду ей нравлюсь? Её тело мякнет в моих руках, вернее, в одной руке, но это неважно. Власть над ней сводит с ума. Снова теряется всё вокруг. И смыл жизни концентрируется на этом сладком ощущении. Лена пахнет земляникой, ежевикой и дикой малиной одновременно, она как этот лес — нечто таинственное и манящее.

Вдавливаю её в себя, с грохотом откидываю стул и целую, целую, целую. Мне уже мало просто овладеть её телом, я резко осознаю: мне необходимо, чтобы она хотела этого сама. Поэтому то, с каким отчаянием она ласкает мои губы, — толчок к действию.

Лена целует, вижу, что закрыла глаза и тихонько постанывает от удовольствия. Слияние наших губ напоминает конец света.

Но хлопает тяжёлая входная дверь, прерывая наше бложенство.

— Ты опять! Да сколько можно?! — ревёт за спиной Иван.

Неосознанно разворачиваюсь и на автомате бью его здоровой рукой, благо удар у меня поставлен. Прямо в ухо. Противно стонет.

Повернувшись, снова попадаю в её объятия. Лена как будто вообще не понимает, что Иван пришёл, и по новой целует меня, копошась пальцами в волосах, перебирая их на затылке.

— Да остановитесь вы оба! Мне показалось, что я кого-то видел. В чаще!

Мы отлипаем друг от друга. И смотрим в глаза, продолжая мысленно друг друга трахать.

— Знаешь что, Ленка, когда ты попросила за ним присмотреть, я не думал, что следить надо за тобой! Мне что, клещами вас друг от друга оттягивать? Говорю же, как будто что-то видел! А им по хер, они как два жука-пожарника слились — не отодрать.

— Кого ты видел? — Хрипло дышу, не сводя с неё взгляда.

— У тебя майка в крови, надо переодеться, — шепчет Лена.

Мне бы ещё раз поцеловать её.

— Кого ты видел? Где?

Сбросив морок, поворачиваюсь к Ивану, на ходу снимаю майку: тяну ткань вверх, остаюсь голым по пояс. Несмотря на то что разговариваю с Иваном, постоянно возвращаюсь взглядом к Лене.

А она больше не смотрит мне в глаза, она заворожённо изучает мой торс, стеклянным взглядом скользит по загорелым рукам, плечам и прессу, как-то ошалело спускается по темной дорожке волос, исчезающей в брюках. Не осознавая, что делает, Лена приоткрывает губы и облизывается, продолжая меня разглядывать.

Наши глаза снова встречаются, и оттого, как пьяно она смотрит на меня, тело покрывается гусиной кожей.

Не могу перестать таращиться на неё, и она не может. Кусает распухшую губу, стоит будто стукнутая. Мы оба с ума сошли и словно связаны тросом. Изо всех сил дёргаем его каждый на себя.

Нам обоим нужно ещё.

— Саш, у меня в комнате, ну в этой, что спальня, в сумке есть майка дяди, для тебя, пойдём, я дам, помогу, — хлопает блестящими глазами и говорит хмельным голосом.

Спальня, кровать, закрытая дверь — великолепно придумано.

— Иду, — хриплю я, всё ещё голый по пояс и, очевидно, готовый ко всему.

Делаю несколько шагов, нависаю над ней. Смотрю, пожирая глазами, и она ест меня