Валютчики - Генрих Вазирович Мамоев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…В семь тридцать я был уже во Внуково. С депутатским залом тогда были кое-какие трудности, и встречать Михаила предстояло в общем зале. Уточнив время прилета задерживающегося самолета, я зашел в кафе на втором этаже, больше похожее на советские стоячие столовые. Заказал кофейный напиток (как было написано в прейскуранте), поискал стол с относительно чистой поверхностью, проверил на качку (качался, но не критично) и поставил на него обжигающий руки пластиковый стаканчик. Запах напитка напоминал военные романы, в которых часто употреблялось слово «эрзац» (галеты, кофе) — от «кофейного напитка» пахло так, словно кто-то на резине жег сахар. А может и наоборот.
Я отхлебнул — что-то горько-сладкое все с тем же замечательным привкусом горелой резины, едва не убившим мои вкусовые рецепторы, но это оказалось именно тем, что было так необходимо полусонному сознанию. Весь вчерашний день мы провели с Майей, с которой у нас совпали выходные. А также вечер и, разумеется, ночь. Ночь, как ночь, только очень уж бессонная. Впрочем, с Майей и не могло быть по-другому — пылкая и нежная одновременно она страстно любила жизнь во всех ее проявлениях, не желая терять ни одной ее минуты…
В итоге мне все же удалось ненадолго забыться, но вскоре был безжалостно разбужен телефонным звонком подъехавшей на броневике охраны. В машине, как ни пытался, доспать не удалось: любитель сгибать монеты Сеня что-то добродушно басил водиле, которым в тот день был «человек дождя» со странным прозвищем «Кефир», а двое других охранников (Димон и Сергей), несмотря на раннее утро, отчаянно резались в дурака затертыми до бахромы картами. После чего так же громко стали обсуждать преимущество немецких биноклей. Сквозь полудрему я видел, как Сергей разглядывал купленный Димоном бинокль, комментируя чуть ли не каждую деталь и проявляя недюжинное знание предмета. А потом мне все же удалось забыться, но голос «Кефира» почти мгновенно вернул назад в зиму:
— Ден, приехали! Внучка!
…Очередное объявление, от вселенского звука которого у меня чуть не заложило уши, возвестило о посадке опоздавшего на 40 минут сибирского самолета. Я посмотрел в стакан, где плескались остатки бурого напитка, и решив, что экспериментов на сегодня достаточно, бодро сбежал по лестнице и оказался в зале прилета.
Встречающих было не так много, человек пятнадцать. Среди них, предлагая «в город недорого», вертелись местные таксисты, которым, судя по таксе, больше подошло бы слово «грабители». Неподалеку от них отирались трое подозрительных парней, которых уж точно можно было так назвать (Ломброзо наверняка причислил бы их к отпетым уголовникам), но этих я не опасался. Во-первых, у выхода из зала стояли мои бойцы во главе с гигантом Сеней, во-вторых, сумма была не самой большой — рублей на сто тысяч долларов, и, в-третьих…, а это хотелось бы выделить.
Дело в том, что в это странное во многих смыслах время я жил с чувством, что ничего плохого со мной произойти не может. Не знаю, откуда взялась эта идиотская уверенность в собственном бессмертии но, в отличие от коллег в нашем непростом и, скажем прямо, опасном бизнесе, со мной и вправду никогда не случалось никаких серьезных неприятностей. И в тот день также ничего не предвещало катастрофы.
Михаила я приметил сразу — по высокой, пышной меховой шапке, или мурмолке, как называли их мои сибирские друзья. Вышедшая из моды лет 200 назад шапка с высоченной тульей дико смотрелась среди соболиных, песцовых и прочих головных уборов, наводнивших зал прилета, вызывала на лицах у многих откровенные улыбки. Сам Михаил выглядел не на 40, а на все 50 с хорошим таким гаком но, учитывая тяжелую жизнь советско-российского алкоголика, можно сказать, что его глаза еще не утратили человеческого блеска. В руках он держал небольшую спортивную сумку, в которой, насколько мне было известно, находилось около ста миллионов рублей.
Наклеив дежурную улыбку, я негромко позвал его:
— Михаил?
Обернувшись, он настороженно посмотрел на меня, вглядываясь в данные Сергеем особые приметы (лицо кавказской национальности, волосы черные, рост 180, говорит без акцента), и через небольшую паузу коротко кивнул.
— Вы Денис?
— Просто Ден, — я пожал протянутую им руку и указал на выход из зала, — и можно на ты. Ну, что, — я посмотрел в его слегка очумелые после длительного перелета глаза и спросил, — пошли?
Он без слов двинулся за мной к выходу, возле которого маячил подмерзший Сеня. Увидев нас, он перестал притоптывать ногами, незаметно сдвинув оружие так, что дуло карабина смотрело теперь не в пол, а туда же, куда и его хозяин. Я проследил за его взглядом и понял, что Сеня смотрит на тех самых подозрительных парней, которых я заметил немногим раньше.
Бывает ведь, когда тебе совершенно точно известно, что вот эти люди сейчас говорят о тебе. Может, у кого не так, но со мной бывало и не раз. Будто кто-то внутри подсказывал — «эй, вот эти говорят о тебе!».
Я старался не думать, что у этого явления имелось медицинское название — повышенная мнительность, или, попросту, паранойя. Работа вынуждала быть параноиком, обращающим внимание на каждую мелочь в поведении окружавших меня людей, и не исключено, что именно это, не самое приятное качество, и уберегло от разных неприятностей, о которых я уже никогда не узнаю.
В этот раз было точно такое же чувство, и уверенность в собственной безопасности удержалась лишь видом Сени, до которого было шагов тридцать. Обменявшись репликами, подозрительная троица двинулась нам наперерез. Они были ближе Сени, который не имел права входить в зал с оружием — кому-то из тогдашнего начальства вдруг почудилось, что, едва оказавшись в здании, лицензированные охранники сразу же начнут стрелять по несчастным пассажирам. Несмотря на абсурдность подобного предположения, это самое начальство издало местечковый указ о запрете, вызвавший, мягко говоря, недоумение всех, кому по тем или иным причинам приходилось иметь охрану.
До выхода оставалось шагов двадцать, когда троица преградила нам путь. Самый неприятный обратился ко мне и, указав на Михаила, противно прогундел:
— Зна-атная папаха! Че везем, пацаны?!
Я почувствовал зарождающееся в груди бешенство, выдохнул и почти спокойно спросил:
— Слышь, а ты кто?!
Намеренно сократив первое слово и придав своему лицу наиболее неприятное выражение (было с кого списать), я дал
