Можайский — 7: Завершение - Павел Саксонов

«Вот что: подай-ка нам картофеля с маслом, гренок с чесночным соусом да кровяных колбасок — на завтрак больше и не с руки! А питья, мне — пива, этому господину — вина. Принеси из наших красных запасов: господин — лакомка, ему дребедень не подавай!»

Человек испарился.

«Ты уж извини, что я за тебя, Никита Аристархович, заказ сделал. Но — сам понимаешь: здешнюю кухню я знаю не в пример лучше!»

Я только и мог, что просто кивнуть:

«Какие могут быть возражения? — ответил я. — Да и вообще я завтракать не собирался!»

«А вот это ты зря! — Сугробин в шутку погрозил мне пальцем. — Знаешь, как у нас говорят? Кто не ест, тот не работает, а завтрак — важнейшая из трапез! Неужели не знал?»

Я растерянно покачал головой.

«Да как же? — изумился Сугробин. — Где же твоя репортерская выучка? Эрудированность? С завтраком мы получаем не только бодрость. Завтрак наперед, на все грядущие сутки, определяет статус нашего организма: хорошо ли мы будем себя ощущать? Здоровыми? Или болезненно и вообще неприятно? Правильная пища на завтрак — залог прекрасного дня, отличного вечера и отменной ночи! Не обед, Никита Аристархович, и уж тем более не ужин. Завтрак!»

Я, что называется, не верил своим ушам: меньше всего на свете я мог предположить, что буду беседовать в притоне о такой ерунде! Я даже подумал, что это было что-то вроде отвлекающего маневра, и — на всякий случай — еще раз внимательно огляделся. Угрожающего, однако, не было ровно ничего, как не было и чего-то, от чего Сугробин своими странными речами мог пытаться отвлечь мое внимание. Нет, поручик: как это ни удивительно, он говорил совершенно серьезно и без всякой задней мысли[39]!

Я слушал, но вот опять появился человек — на этот раз с подносом, — и Сугробин замолчал.

Мы молча смотрели, как человек ловко расставлял с подноса на стол заказанное: тарелки с дымившимся картофелем, политым растопленным свежим сливочным маслом, блюда с колбасками, соусник, гренки, приборы наконец — вилки и ножи. Затем — уже наполненную пивом кружку и сверх того — кувшин, а для мня — бокал и пока еще закрытую бутылку вина.

Я взял бутылку и начал разглядывать этикетку. Это был сотерн, причем чрезвычайно редкий — из черного винограда[40]. Вино вообще мало подходящее для утра; во всяком случае, на мой сугубо консервативный вкус. Но само по себе оно было превосходно! Откуда в таком месте могла появиться такая бутылка осталось загадкой, потому что на мой немой вопрос Сугробин только усмехнулся, отказавшись давать пояснения. Всё, что он счел нужным сказать, это то, что Шато де Каденак…

— Постойте! — воскликнул поручик. — Как вы сказали? Шато де Каденак?

— Ну да, — недоуменно подтвердил Сушкин, — Шато де Каденак. А что такого? Это — вино, которое…

— Да нет же! — перебил Сушкина поручик. — Неужто вы сами всё позабыли?

— Да что же?

— Каденак! Фамилия Базиля! Легенда о рыцаре... — поручик все более и более понижал тон и закончил почти шепотом: «Кальберг!»

Сушкин вздрогнул. Настал его черт залиться краской:

— Признаюсь, да: без своих записей я словно без головы… их столько было! А разбирая их, я до рассказа… Митрофана Андреевича, верно?

Поручик кивнул.

— …до рассказа Митрофана Андреевича о Бочарове еще не дошел!

— Но тогда-то, еще тогда — разве вы…

Сушкин нахмурился:

— Странно, но — нет. И тогда я этого не припомнил. Наверное, виной тому ваш собственный рассказ!

— Мой рассказ?!

Поручик изумился, но Сушкин совершенно серьезно подтвердил уже сказанное:

— Да, мой друг, ваш собственный рассказ. Вы так увлекательно рассказывали о своем приключении… гм… в бывшем винном погребе Кальберга, что я, похоже, больше увязал рассказ Митрофана Андреевича с вашим, нежели с более давним — Сугробина. Ведь и вы упоминали медок, сотерн… разве нет?

Поручик вздохнул:

— Да, было дело.

— Вот так и получилось, что…

— Но теперь-то!

— А теперь, — Сушкин пригнулся к столу и понизил голос, — теперь мы с вами очутились в презабавнейшей ситуации. Сотерн. Чрезвычайно редкий. Коллекционный… полагаю, мы выяснили, откуда он взялся!

Поручик тоже пригнулся к столу:

— Что будем делать?

Сушкин, словно пребывал в некоторой нерешительности, пожевал губами и только потом предложил:

— Боюсь, ни прямо здесь, ни прямо сейчас мы с вами ничего сделать не сможем. Нам нужно как-то убраться отсюда: потихоньку. Так, чтобы наш уход не показался странным. Однако и это… не так-то просто. Нужен маневр!

— Что вы хотите сказать?

— Покамест сидим как ни в чем не бывало. Пьем наш «грог» и мило болтаем. Не делаем строгих лиц, не выдаем своих открытий явными выражениями наших лиц. Если их еще не успели подметить, нам, возможно, и повезет. Но если на нас уже обратили внимание…

— На нас не могли не обратить внимание!

— Вы имеете в виду, что всем известно, кто мы такие?

— Конечно!

— Нет, это — пустяки.

Сушкин взглядом обвел помещение и невольно улыбнулся.

— Чему вы улыбаетесь? — немедленно спросил поручик.

— Давайте-ка я закончу рассказ: тогда вы лучше поймете суть происходящего и наше с вами собственное место в нем. Заодно и время скоротаем… неприметно. А потом просто встанем и уйдем. Полагаю, так будет хорошо.

Во взгляде поручика — уже в который раз! — появилось сомнение, но настаивать на чем-то ином он не стал.

Как выяснилось уже вскоре — напрасно.

30.

— Человек — я вновь поразился той ловкости, с какою он изображал из себя официанта…

— Изображал?

— Конечно: рожа-то у него отнюдь не лилейной была… да вы сами посмотрите: один из таких «официантов» нам грог подавал!

Поручик припомнил внешность подававшего «грог» человека: двухметрового роста детина с кулаками что пудовые гири, стянутыми к затылку волосами, покрытыми поверх каким-то подобием короткой косынки, на косой сажени плечах — свободный кафтан: не иначе как для того, чтобы развернуться при случае легче было; на ногах — высокие сапоги с подозрительно оттопыренными голенищами…

«Уж не оружие ли в них какое припрятано?» — подумал поручик и согласился с репортером:

— Да, пожалуй, назвать таких людей официантами — немножко погрешить против истины!

Сушкин кивнул:

— Вот именно. Если в других заведениях официанты, половые, мальчики — не более чем черновой люд, то здесь это — элита. Боевое подразделение: имейте это в виду, если вдруг нам придется… гм… отступать с некоторым шумом.

— Буду иметь.

— Вот и славно… — Сушкин на мгновение прикрыл глаза, собираясь с мыслями. — На чем я остановился? Ах, да! Собственно, мое удивление ловкостью, с какою молодчик обращался с приборами, а затем и с бутылкой — он откупорил ее самым заправским образом, как будто немало лет проработал сомелье, — и породил мой первый — правда, выраженный пока еще без слов — вопрос. Говоря проще, я так посмотрел сначала на «официанта», а затем на Сугробина, что граф не выдержал и расхохотался. И, конечно, тут же пояснил, что к чему.

«Дорогой мой! Ты, разумеется, прав: никакие это не официанты. А ловкость их происходит от умения обращаться с чем хочешь и когда хочешь. Это — наша гвардия, если угодно: ибо чем мы хуже Его Императорского Величества? У Николая — гренадеры. У нас — … э…»

Сугробин отхлебнул пива и жестом отпустил дожидавшегося распоряжений «официанта».

«У нас, — повторил он, когда «официант» ушел, — самые умелые и самые отчаянные головорезы. За весь мир не поручусь — говорят, такие же еще и в Японии встречаются, — а вот за Европу — точно. Ты что-нибудь слышал о сицилийской мафии?»

Вопрос не показался мне странным. Он даже не застал меня врасплох: помните? — мы с Николаем Васильевичем уже проводили такую параллель!

«Да, конечно, — ответил я. — Вы хотите сказать, что превосходите эту организацию?»

Сугробин довольно подтвердил:

«Безусловно. Где сицилийцы и где мы? Наша власть простирается от моря до моря с запада на восток и от моря до моря с севера на юг. Миллионы квадратных верст — и все наши! А какие богатства на этих верстах разбросаны! Веришь, за год мы имеем обороту в без малого сто миллионов рублей!»

А вот эта информация меня ошарашила:

«Сто миллионов рублей?» — недоверчиво переспросил я.

«Сто миллионов!» — повторил Сугробин. — «Сам понимаешь, при таком размахе, куда там макаронникам с нами тягаться!»

«Но… — я даже начал слегка заикаться. — Но… это просто невероятно!»

«А то ж!»

Сугробин снова расхохотался, а затем, отсмеявшись, посмотрел на меня настолько серьезно, что я вздрогнул:

«Но к этому мы еще вернемся», — заявил он, глядя на меня своими притушенными глазами и не моргая. — «Я покажу тебе наши учетные книги, чтобы сомнений не оставалось!»