Человек, который перебегал улицу - Андрис Колбергс

— Сильно ее изувечило? — спрашиваю я и меня самого охватывает дрожь, когда я представляю себе тело, которое переехал трамвай.

— Порядочно… — Помолчав, он спрашивает: — Что тебя конкретно интересует?

— Я еще ничего толком не знаю.

— Ты же получил опись одежды.

Я киваю.

— Среднего роста, я бы сказал, хрупкая… Белая стройная шея… Грудь маленькая, крепкая… Талия нормальная, бедра округлые, абсолютно безупречные ноги. Волосы черные, жесткие. Красится.

— Что?

— Красит ресницы, губы… Я не слишком быстро тарабаню, ты улавливаешь?

— Продолжай, продолжай.

— Возраст — примерно двадцать три года.

— Вообще красивая была девушка?

— Да. В лице есть, кажется, что-то монгольское.

— Фотографию я получу?

— От лица мало что осталось, при реставрации придется здорово потрудиться.

— Может, я и без фотографии обойдусь.

— Как знаешь.

Значит, красивая, но довольно бедно одетая молодая женщина. Как у такой могли оказаться одиннадцать тысяч?

Артур ходит вдоль полок, ища глазами какую-то книгу. Наконец, видно, нашел. Артур встал на стул: книга оказалась очень высоко. Нет, он ошибся — не та книга. Слегка выдвинув ее, он глянул на обложку и сразу задвинул обратно. Разговаривая, все продолжал ходить вдоль полок.

— Может быть, ты и впрямь обойдешься без фотографии… По-моему, она имела судимость. В нашей картотеке отпечатков ее пальцев нет, тебе завтра придется связаться с Москвой…

Странно — когда Артур поучает или указывает, меня это не задевает, слушаю все как само собой разумеющееся. Наконец он находит книгу, которую искал и, стоя там же, у полки спиной ко мне, листает. Это какой-то альбом, потому что на страницах текста нет, только иллюстрации.

— У тебя есть основание так думать?

— Да.

Это альбом татуировок. В центре каждой страницы один рисунок.

— Посмотри вот на этот! — Артур постукивает пальцем по рисунку.

Жирная линия изогнута в виде сердца. Я говорю изогнута, потому что линия напоминает мне проволоку. В нижней части сердца видна попытка изобразить розу, в верхней — голубь с конвертом, в центре буквы «А» и «Ц».

— У нее почти такая же татуировка, только буквы «Б» и «Б». Но эти буквы наверняка к тебе не относятся: по идее они должны обозначать инициалы любимого человека. Такой рисунок чаще всего встречается и татуируется в женских колониях или исправительно-трудовых колониях для малолетних, — продолжает Артур, пока я рассматриваю другой рисунок на странице рядом.

— Малолетки ведь татуируются и на свободе, если собирается «настоящая» компания и в нее попадает «волк».

— И все-таки я думаю, что татуировка сделана в колонии, потому что она наколота на внутренней стороне бедра чуть выше колена. Кроме того, она сделана не тушью, а суррогатом, изготовленным из резиновой сажи и сахара.

Артур говорит сдержанно и очень напоминает лектора, который преподносит аудитории несомненные истины.

— У меня года два назад было дело, по которому проходил татуировщик, который накалывал руки-ноги своим дружкам обыкновенной иголкой и тоже использовал краску, сделанную из сожженного каблука. Помню. Так им казалось романтичней — больше попахивало тюрьмой.

— Точно помнишь.

— Я ведь не хочу тебе ничего навязывать, но свои мысли я должен тебе высказать.

— Нам не о чем спорить. Отпечатки пальцев я все равно завтра вышлю.

— А разве мы спорим? — Артур ставит альбом на место. — Да, я забыл сказать… Татуировка сделана лет пять или даже более назад, линии кое-где поблекли так, что едва заметны.

— Сколько ей тогда было?

— Посчитай! Примерно пятнадцать-шестнадцать.

— Трудновоспитуемый ребенок.

— Трудновоспитуемые дети обычно бывают у трудновоспитуемых родителей.

Еще раз пытаюсь представить себе эту женщину. Она привлекательна, но для зимы ее пальто бесспорно легковато. На ней не было ни шарфа, ни платка? Как мне это раньше не пришло в голову?

— Послушай, — говорю я. — У нее ведь не было ни шарфа, ни перчаток, ни платка!

— Хм! — Наконец и Артур удивился.

Как обычно в таких случаях, версии сыплются одна за другой, при этом медицинское образование Артуру не помеха.

— Она подъехала на такси. Такси остановилось на противоположной стороне улицы, у входа на фабрику. Она расплатилась, вышла, такси сразу уехало, а она пошла через улицу к воротам и попала под трамвай.

— А шарф, платок и перчатки укатили на такси. Позвони в таксомоторный парк — в стол находок! И все выяснится.

— Хочешь — смейся, хочешь — нет, но я завтра позвоню.

— Только я не верю, что тебе повезет.

— Я тоже не верю.

— Знаешь, она могла подъехать и в частной машине.

— Тогда, слава богу, мне не придется звонить в стол находок.

— Я думаю иначе. У кого-то — ее мужа, кавалера, знакомого, подруги — есть машина, ее могли подвезти и высадить возле нужного дома.

— Все равно, вспомнила бы о платке, когда вышла на холодный ветер.

— Могла и не хватиться сразу. В крови много алкоголя. Она пила даже сегодня утром. Коньяк. Армянский коньяк высшего класса, к сожалению, марку определить мы не могли.

— Феноменальное заключение!

— Ничего феноменального. Когда пила, пролила на блузку.

— Ты мне все сказал? Ничего не забыл?

— Подожди. Надо по порядку. Про кольцо. Из белого металла, красивое. Должно быть, дорогое.

— Платиновое?

— Пробы нет. Может, серебро или мельхиор.

— Значит, недорогое.

— Очень изящное. Очень тонкой работы.

— Мы все толкуем тут вокруг да около, но не о главном. Тебе не сказали: есть подозрение, что ее толкнули под трамвай?

— Впервые слышу, — Артур удобно устроился в мягком кресле. — Но это не имеет никакого значения. На улице скользко, одежда довольно плотная, никаких особых усилий не требуется, чтобы подтолкнуть. Следов все равно не останется.

— Я думаю, если ее кто-то толкнул, то он явно перестарался? Боялся, что легкого толчка будет недостаточно, и толкнул чересчур сильно.

— У нее было столько синяков, что мы все равно ничего не обнаружили бы. — Артур на минуту умолк. — Дело совсем в другом. Часов за десять — двенадцать до смерти она была здорово избита. Эти синяки уже не свежие, нам легко их было отличить от других и определить время нанесения побоев. Должно быть, она закрывала лицо руками, потому что обе руки в синяках до самых плеч. И грудь в синяках, и бока, и спина. Мне даже кажется, что ее лежачую били ногами.

— Ну, теперь, наконец, все?

— Все. Чай будешь пить?

— Кофе.

— Кофе вечером пить вредно.

— А что в наши дни полезно?

Пока я пил кофе, вошли оба сына Артура и, вежливо шаркнув ножкой, пожелали нам спокойной ночи. Мне тоже пора уходить.

В такой поздний час в сторону центра почти никто не едет — и несколько остановок я еду один в пустом автобусе. Разговор с Артуром и кофе разожгли во мне желание размышлять.

Вчера женщину избили; но, может, оттуда, где это произошло, ей удалось бежать только сегодня? Именно это могло быть наиболее реальной причиной того, почему она была без платка и перчаток. Она бежала! По-другому теперь представляется и поведение бежавшего мужчины. Он преследовал ее. Догнал возле трамвая. Он подбежал к ней сзади и толкнул, а может, она, увидев его рядом, сама бросилась вперед. Тогда мужчина повернулся и побежал обратно, по улице Лоню.

Квартира, из которой женщина убежала, должна быть недалеко от этого места. Мне не терпится скорее оказаться дома, чтобы по городскому плану посмотреть, сколько домов придется проверить. Но вдруг мне приходит в голову, что лучше будет, если выйду из автобуса и пройдусь по всей улице Лоню.

Ужасное время года. Днем шел дождь, теперь все покрыто тонким слоем снега, который блестит под фонарями и слепит глаза.

С параллельной улицы я прохожу через двор сто тридцать девятого дома, на минуту останавливаюсь там, где произошел несчастный случай, и иду дальше по улице Лоню. Ни души. Тускло светят фонари. Словно в вымершем городе. По обеим сторонам улицы теснятся высокие монолитные корпуса заводов. Кирпичные неоштукатуренные стены с окнами.

Переулок. Прохожу его до самого конца. По одну сторону — два — три шестиэтажных и несколько одноэтажных домов, по другую — фабричная стена без окон. Возможно, что квартира, которую я ищу, где-то здесь. Очень даже возможно.

Возвращаюсь на улицу Лоню и скоро выхожу к вокзалу. Здесь перекресток и единственный жилой дом, относящийся к улице Лоню. Дом большой, в нем много маленьких квартир.

Может, здесь сегодня утром за несколько минут до смерти стояла женщина в клетчатом пальто, не зная, куда бежать. Одна улица перекрестка ведет к зданию вокзала, противоположная — к центру города, третья выходит к сто тридцать девятому дому, а четвертая, стиснутая потемневшими корпусами фабрик, заканчивается тупиком.