Сансара. Оборот первый - Василий Анатольевич Криптонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тян с вызовом вскинула голову:
— Прекрасные стихи! Не понимаю, как можно их не любить!
— Да при чём тут мои родители? — возмутился я.
Цифра «пятьдесят восемь» к полу-то придавила. Но не сознаваться же?.. Я попытался надменно вскинуть голову, и в ней взорвался новый снаряд боли.
— Что, касатик? — нежно привлекая меня к бюсту, спросила Диана, — головка бо-бо?
— И денежки тю-тю, — простонал я. — Хватит издеваться! Есть от башки что-нибудь?
— Топор, — улыбнулась Диана. Но сжалилась. Бросила тян: — На столе, в свёртке. Похоже на фиолетовую жёваную морковь. Неси.
Тян принесла.
Ну… на листе лежала пригоршня фиолетовой жёваной моркови.
— Жри, — велела Диана, — поможет.
Я попытался примериться к кучке. Вилки не прилагалось. Ложки тоже.
— Э-э-э…
— Как же я с вами мучаюсь, — простонала Диана.
Скрутила принесенный лист в тугую трубку. Надавила. Из края трубки показалась фиолетовая начинка. Диана поднесла ее к моему рту:
— На.
Я осторожно откусил.
Оказалось что-то, удивительно приятное на вкус. Свежее-пресвежее и пахнущее утренней росой. Понятия не имею, как пахнет утренняя роса, но ощущение было именно таким.
Я дрожащей рукой принял трубку и выдавил в рот ещё. Потом ещё. На пятом глотке понял, что головная боль ушла, будто выключили. Вместе с дрожанием рук, кстати. Благодарно проговорил:
— Офигеть!
— Обращайся, — хмыкнула Диана. — Всё, оклемался?.. Подъём!
— Подожди, — спохватился я.
На свежую небольную голову вопрос, который хотел задать, наконец сформулировался.
— Откуда она знает стихи, которые знаю я? — не хотел, но прозвучало, будто обвинение. И палец, которым ткнул в тян, тоже. — Извини, — поспешно оговорился я, — но, тем не менее! Откуда? — и уставился на Диану.
Она смотрела непонимающе.
— Про коня, там, — уточнил я. — Что он молодым больше не будет.
— О, боже! — ахнула тян. — «Не жалею, не зову, не плачу»! При чем тут конь, вообще? Конь — это аллегория! Посыл стихотворения…
Диана перебила тян неприличным ржанием.
— «Про коня», — передразнила она. — Бедный Есенин в гробу переворачивается. — повернулась ко мне. — Слыхал такую фамилию?
— А как же, — обиделся я. — Белая берёза под моим окном! — и впервые в жизни подумал, что Ольга Юрьевна, учительница литературы, с завидным упорством ставившая мне банан за бананом, и утверждавшая, что имя Есенина обязан знать каждый уважающий себя человек, была не такой уж дурой.
— Этот малахольный читал тебе стихотворения определённого содержания, — объяснила Диана. — Самым близким по смыслу, судя по всему, оказался Есенин. Поэтому ты услышал его. Понятно?
Я подумал.
— Не-а.
Диана досадливо всплеснула руками:
— Ох, как же я с вами мучаюсь! Хрен знает, как звали поэта в мире этого ушибленного — я, по крайней мере, понятия не имею. Но писал он примерно о том же, о чём Есенин. Поэтическая грусть. Тоска по безвременно ушедшей молодости. Аллегорическое отражение бренности сущего, и так далее. Понятно? — про аллегорические отражения она шпарила как по писаному.
— В целом, да, — медленно проговорил я. — Сознание перестраивает посыл под что-то знакомое, так?
Диана кивнула. Я тоже кивнул. И закончил:
— Одна фигня не понятна. Ты сейчас вспомнила Есенина! Его, а не неизвестно кого. Даже про всякую аллегорическую муть. И Мальвину ты знаешь. И не надо мне парить, что в каждом мире бывают девочки с голубыми волосами! Откуда ты это знаешь? Ты из нашего мира?
Не знаю, как называется этот удар. Я драться вообще не люблю, когда пытался заниматься спортом, предпочитал противника, отгороженного сеткой. Пинг-понг, там, волейбол — спокойнее как-то. Вот и поплатился за спокойствие, не успел уклониться.
Удар прилетел снизу, точно в подбородок, опрокинув меня обратно на диван. Тян взвизгнула. Что-то вопила, но Диана ее не слушала. Она склонилась надо мной.
Яростно прошипела:
— Никогда! Никогда, слышишь?!.. Не смей спрашивать, из какого я мира.
Я бы врезал в ответ, честное слово. Не посмотрел бы, что девушка — слишком уж подло прилетело. Драться не люблю, но могу, если надо. Не в самом благополучном районе рос, и не с самыми хорошими мальчиками дружил. Но я увидел глаза Дианы. В них не было слёз — и в тот момент я четко осознал, что вряд ли доживу до дня, когда увижу её плачущей. Но понял: задел что-то очень больное. То, что не надо было трогать грязными руками. Это что-то и чистыми, понимающими и исполненными сочувствия руками трогать не стоило.
Мы с Дианой молчали, глядя друг на друга. Ну и тян перестала вопить — фиг ли толку, если никто не реагирует.
— Больше не буду спрашивать, — хрипло, с трудом — челюсть после удара шевелилась неохотно — проговорил я. — Обещаю, — и протянул Диане руку.
Сроду у меня такого с девчонками не было. Чтобы просто руку подать — а чувство, как будто предложение сделал. Взял на себя что-то серьезное. Такое, о чём и вслух-то не скажешь. Предложения делать хоть каждый день можно. А тут… не знаю, что произошло.
«Ты у меня одна, — пронеслось вдруг в голове, — словно в году весна»…
Родители эту песню очень любили. А я фыркал, не понимал, о чём она. И даже не знаю, кто стихи сочинил. А Диана знает, наверное.
Она смотрела на меня так, будто поняла, что я чувствую. Лицо изменилось. Злость ушла. Я увидел другую Диану. Растерянную. Понятную. Свою… Но длилось это мгновение недолго.
Диана встрепенулась, схватила меня за протянутую руку и дёрнула с такой силой, что я полетел с дивана на пол. А в следующее мгновение раздались выстрелы.
— Полиция Альянса! — проорали от входа. — Всем оставаться на своих местах!
Глава 12
— Двое, — прошептала Диана.
За пару секунд она успела превратить диван в баррикаду, развернув его сиденьем ко входу. Мы распластались за ним втроем: она, я и сброшенная с табуретки тян.
Я тоже видел, что нападающих двое. Чёрные костюмы, белые рубашки, темные очки и здоровенные пушки. Пятен от кофе не видно — то ли старых Men
