Меня убил скотина Пелл - Анатолий Гладилин

И, обсуждая так редакционные дела, Говоров все больше убеждал себя, что, конечно, врач — паникер, вышел же Вика из больницы, вон как у него прекрасно работает голова, ну да, слабость, но это от облучения, курс скоро кончится. Вика выкарабкается, иначе быть не может, иначе это нелепость, глупость, бред собачий!

Иногда вдруг голос Вики срывался, на глазах выступали слезы. Вика вытирал лицо платком, закуривал, круто матерился.

— Извините, ребята. Мучают меня врачи. Говорят, осталось месяц терпеть. Потом заживу как человек.

И тогда Говоров думал, что если советские товарищи увидят В. П. в таком состоянии, то кто-нибудь непременно напишет: мол, плакал В. П. от тоски по родине, затюканный нищетой и эмиграцией. Неужели не поймут, что слезы — от боли, от физической немощи, что тело твое перестает тебе подчиняться? Но мысль, что Вика мог плакать в предчувствии смерти, Говоров начисто отметал; не знал В. П. диагноза своей болезни и был уверен, что проживет до ста лет.

А если знал, да только вида никому не показывал?

Упрямо, вопреки всем медицинским рекомендациям, просиживал В. П. почти каждый вечер в кафе у Версальских ворот. Потом это место ему надоело, устроил себе вечернюю резиденцию в кафе на Монпарнасской площади. Чаще всего на свиданку к В. П. приезжали молодые ребята, Сережа и Женя. В. П. нравилось, что ребята общаются с ним запросто, без подобострастия и сюсюканья, принимают за своего. Не забывали В. П. Савельев и Шафранов. Бывали там и его старые друзья из Москвы. А вот из «Вселенной» никто ни разу не появился.

Плотно опекал В. П. его приемный сын Витя. Привозил в кафе и отвозил домой. Возникал в середине вечера и, как бы проверяя, шутил:

— Ну что, старый Мазай разболтался в сарае?

Исчезал куда-то, возвращался к одиннадцати, заказывал себе пива, смотрел на часы:

— Напозволяли себе, Платоныч, ох напозволяли. Ладно, погуляли, и хватит.

В. П. соглашался, не капризничал. Он и впрямь уставал к этому времени. Витя вел его к машине, слегка поддерживая плечом.

Это то, чему свидетель был Говоров. Наверно, так происходило и в другие вечера. Во всяком случае, Говорову хотелось, чтоб когда-нибудь Денис так же заботился о своем отце.

Две новости выпали в один день. Гамбург, после письма Бориса Савельева и бесчисленных переговоров с Парижем, утвердил для В. П. должность консультанта. Говоров присутствовал при последнем разговоре, когда все уж было подписано и Борис благодарил какого-то высокопоставленного американца за чуткость и внимание к больному русскому писателю. Как бы между прочим Борис сказал:

— Вы же понимаете, в сущности это формальность, на несколько месяцев…

Говорова неприятно кольнули эти слова, но потом он решил, что Борис прав, с американцами так и надо, пусть думают, что дешево отделались. Теперь В. П. получит зарплату за все месяцы болезни, а дальше будет потихоньку, не напрягаясь, что-нибудь пописывать или комментировать. Раз ставку выбили — ее не отберут. Вика прошел Сталинград, тяжелое ранение в Польше, две серьезнейшие операции, где ему пророчили смертельный исход. Вика везунок, у него железный организм. Он подмигнет и покажет фигу врачам, а гамбургская бухгалтерия может повеситься от тоски и перерасхода фондов.

Такую добрую весть надо было соответственно привезти, а не отделаться будничным телефонным звонком. Кто поедет на встречу к В. П.? Говоров вызвался, однако почувствовал, что Борис, несмотря на домашний детский сад (у него тогда было трое, четвертый намечался), очень хочет отметиться сам. Что ж, Говоров не настаивал, Савельев заслужил, он же больше всех хлопотал.

Под это дело Борис смылся рано из бюро, а Говоров сидел до шести вечера, потом, чтоб не застревать в пробках, оставил машину в гараже и пошел гулять в район Елисейских Полей. Прогулка затянулась. Говорову порядочно надоел его двенадцатый арондисман, по которому он маршировал ежедневно, а тут новые улицы, совсем другой Париж, праздничный, туристский. Вернувшись в гараж, Говоров подумал, что можно бы подъехать к кафе на Монпарнасе, Савельев туда уже прибыл, в конце концов, Говоров никому не помешает, и Вика обрадуется, но, вздохнув, отмел такой вариант: Боря решит, что он хочет примазаться к чужим лаврам, возникнет напряженка в отношениях, не надо. Когда в лавке два хозяина, требовалось быть чутким и деликатным, чтобы не переступать границы. Бюрократические тонкости, которым Говоров научился.

Кира встретила его странным, долгим взглядом. Говоров всполошился. Что случилось? Он не любил, когда Кира задавала ему загадки.

— Ты победил, Говоров, — со значением в голосе сказала Кира, — звонила Москва. Алена и Лизка получили разрешение.

Говоров плюхнулся на диван. Теперь ему стала понятна Кирина торжественность. Круто менялась их жизнь. Алена и Лизка приедут во Францию. Итог четырехлетней борьбы. А ведь он почти потерял надежду вытащить девочек. Что же сыграло решающую роль? Визит Ширака в Москву, когда он пригласил Алену на прием в посольство, беседовал с ней и это, конечно, засекли советские товарищи? Или письмо генерала Гамбьеза Горбачеву? На личную просьбу генерала, одного из председателей Общества франко-советской дружбы, помощники Генерального секретаря должны были как-то прореагировать. А может, как в сказке о репке, внучка за бабку. Жучка за внучку, кошка за Жучку — плод совместных усилий, накопилось, достаточно было последнего демарша, присоединилась мышка и выдернули репку?

Говоров заказал Москву и, ожидая разговора, выспрашивал у Киры подробности. Сегодня позвонили Наташе, Алены не было дома, сказали: вашей дочери и внучке дано разрешение на выезд во Францию на постоянное жительство. Кто звонил? Не назвались. Наташа поблагодарила и повесила трубку. Почему не спросила подробностей? Не хотела, пойми, для нее это потрясение, она готовила себя к отъезду девочек, но инстинктивно надеялась, что этого не будет.

Москву не давали. Линия перегружена. В два часа ночи Говоров отменил разговор. Дозвонился в семь утра. Подошла Наташа. Говорила с ним, как всегда, подчеркнуто сухо, без малейших эмоций, а у него при звуках ее голоса сердце разрывалось, и он, как всегда, виновато твердил: ты не будешь жить одна, вот устрою девочек и вызову тебя, Алена вызовет, и мы будем рядом, в одном городе, десять лет между нами была пропасть, глухая стена, хватит! «Не слишком много ты на себя взваливаешь?» — спросила Наташа. «Нет, я все выдержу, я смогу прокормить вас, обеспечить нормальную жизнь, а дальше Алена найдет работу, ты найдешь работу, не найдешь — не страшно, у меня большая зарплата», — и та-та-та, и та-та-та — их слова гулко резонировали в трубке, разговор явно прослушивался и записывался на магнитофон.

Теперь он звонил в Москву каждый день. Там происходила какая-то чертовщина. Алена была в районном ОВИРе, Алена была в городском ОВИРе, Алена говорила с начальником ОВИРа — все ей ласково улыбались, даже поздравляли, но утверждали, что им пока ничего не известно, советовали ждать, тот звонок был не от них. От кого же? Может, это чей-то розыгрыш или шутка ГБ? Не похоже. Там, конечно, веселые ребята, но не до такой степени. Впрочем, кто знает…

Говоров связался с французским министерством иностранных дел. И там полная неопределенность. Вроде что-то сдвинулось, но конкретно… Знакомая дама обещала дать телекс в посольство.

Прошло две недели. Алене ни ответа ни привета. Все это смахивало на кошмарный сон. Говоров бегал по потолку.

Однажды вечером Кира предложила:

— Давай подъедем на Монпарнас.

— Ты уверена, что он в кафе? Может, позвонить домой, проверить?

— Не надо. Если не застанем, будет у тебя повод для прогулки.

Говоров подумал, что за все это время он ни разу не вспомнил про Вику.

…Все столики внизу были заняты, к стойкам прилипла публика. Они поднялись по лестнице в верхний зал. Пустыня, освещенная блеклым светом ламп с красными пластмассовыми абажурами. И лишь в углу, спиной к ним, сидел человек в старой, выцветшей ковбойке, знакомый, коротко остриженный затылок. Человек читал «Литературную газету». На их шаги человек обернулся. У него было совершенно мертвое лицо.

— Ребята, — сказал Вика. — Вы приехали? Вы приехали! Отвернитесь, я сейчас вставлю зубной протез, приведу себя в порядок.

Они позвали официанта, что-то заказали, начались тары-бары-растабары. Потом, сославшись на головную боль, Говоров отлучился минут на двадцать сделать круг по улицам. На самом деле ему нужно было время — осознать очевидную истину: это не только возможно, это неотвратимо. И еще он понял, что не хочет видеть Вику таким, пусть навечно в его памяти В. П. останется прежним. Говоров понимал, что этой мыслью ни с кем не поделишься, выглядит не очень красиво, и постарался загнать ее куда-то под ворох первейших дел и обязанностей, что крутились в его голове.