Владимир Маяковский: тринадцатый апостол. Трагедия-буфф в шести действиях - Быков Дмитрий

Одинаково – и почти одновременно – оформляются клятвы:

                                 Подъемля торжественно стих строкоперстый,                                 клянусь —                                 люблю                                 неизменно и верно!                                 (1922)                            Присягну                                     перед целым миром:                            гадок чай                                     у частных фирм.                            (1923)

С философией лирические герои поэм и реклам разделываются с одинаковой легкостью:

                            Я знаю —                            гвоздь у меня в сапоге                            Кошмарней, чем фантазия у Гёте!                            Разрешаются все                                     мировые вопросы, —                            лучшее в жизни —                                     «Посольские»                                             папиросы.

Иногда получаются замечательные контаминации:

                            Вам ли понять,                            почему я,                            спокойный,                            насмешек грозою                            душу на блюде несу                            к обеду грядущих лет.                            С небритой щеки площадей                            стекая ненужной слезою,                            я,                            быть может,                            последний поэт.                            Хватайтесь                                     за этот                                             спасательный                                                     круг!                            Доброкачественно,                                     дешево,                                             из первых рук.

Или уж вовсе на грани кощунства:

                            Если                                     я                                             чего написал,                            если                                     чего                                             сказал —                            тому виной                                     глаза-небеса,                            любимой                                     моей                                            глаза.                            Глядит глазасто                            верст за сто:                            всё тут,                            и земля и труд.                            Летит перекличка:                            да здравствует смычка!

Или еще, на темы пресловутого быта, который он ненавидел и который вынужден был рекламировать:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})                            Впрочем,                            раз нашел ее —                            душу.                            Вышла                            в голубом капоте,                            говорит:                            «Садитесь!                            Я давно вас ждала.                            Не хотите ли стаканчик чаю?»                            Что делать?..                            Положение отчаянное…                            Беги                            покупай печенье Чайное.     И как два примера абсолютной тотальности:                            Я над всем, что сделано, ставлю nihil!                            Все, что требует                                     желудок,                                             тело                                                     или ум, —                            все                                     человеку                                             предоставляет ГУМ.

ГУМ предоставляет все. Над остальным ставим nihil.

Маяковский – поэт вывесок и поэт-вывеска. И это очень эффектно в обоих случаях.

2

Правда, он тут не первый: первый, как почти во всем, Блок. «Чуть золотится крендель булочной» – из этого (1906) выросли все вывески Маяковского. Но как город начала века немыслим без электрической вывески – чуть ли не главной приметы урбанистического пейзажа у нас и точно главной в Америке, – так и лирика начала века уже немыслима без рекламы и саморекламы. Вся жизнь Маяковского была такой город с вывесками; но будем помнить, что это город 1920-х, в нем есть порт, в порту пароходы (и порт – любимое его место, он в каждом приморском городе подолгу там гуляет), и все городские страсти подсвечены дешевой и неотразимой экзотикой. Маяковский – современник Грина, Вертинского с его банальным, бананово-лимонным Сингапуром, но что же сделаешь, и банальность эта, сдобренная иронией, все равно обаятельна; Маяковский – московский двойник Гумилева, по-своему развивающий две главные его темы – неутомимую экспансию героя-завоевателя и полную его беспомощность перед женщиной, которую он завоевать не может. Отсюда ревность Лили к Ахматовой и Ахматовой к Лиле и странная взаимная приязнь Ахматовой и Маяковского.

Лично они общались очень мало, хотя в «Бродячей собаке» им трудно было не встречаться; Ахматова оставила крайне скупые устные воспоминания и одно, не самое удачное, стихотворение – «Маяковский в 1913 году». Когда у Ахматовой попросили воспоминания для скандального тома «Литнаследства», она, как рассказывала Лидия Чуковская, отказалась: «Я в сущности очень мало знала его – и только издали… Да и зачем мне бежать за его колесницей? У меня своя есть. Кроме того, ведь публично он меня всегда поносил, и мне не к лицу восхвалять его». Насчет «поносил» – неправда: будучи влюблен, он всегда напевал ее стихи, как ревниво свидетельствует все та же Лиля, – особенно часто «Мальчик сказал мне “Как это больно”, и мальчика очень жаль». По-настоящему важная встреча была одна: «Помню, как-то шла по Морской. Шла и думала: вот сейчас встречу Маяковского. И вдруг вижу – действительно идет Маяковский. Он поздоровался и говорит: “А я как раз думал о Вас и знал, что Вас встречу”. Пошли вместе; о чем-то говорили. Он читал мне свои стихи, кажется “А вы могли бы?”» (так этот устный рассказ воспроизвела Н. Реформатская). Как свидетельствует Цветаева (впрочем, когда она говорит о людях хорошее, верить ей трудно, ибо она приукрашивала всех), Маяковский осенью 1921 года «с видом убитого быка» расспрашивал всех, действительно ли Ахматова покончила с собой после казни Гумилева. «Стихи Ахматовой не хрупки, они монолитны и выдержат давление любого голоса», – говорил он Симону Чиковани в Тбилиси уже в 1926-м.