Маленький оборвыш - Джеймс Гринвуд

Моульди ничего не отвечал, и оба мальчика на минуту смолкли. Я также лежал тихо, чтобы вслушаться в их шепот. Разговор их не беспокоил, даже почти не интересовал меня, мне просто приятно было слушать их, и я слушал.

Сдержанность Моульди возбудила подозрение Рипстона.

— Моульди, — спросил он, — если это не простуда, так что же это делается со Смитфилдом?

— Почем я знаю! — неохотно отвечал Моульди.

— Да ведь ты же был в больнице, ты видал там многих больных, может, с кем-нибудь было то же, что с ним?

— Тише, — заметил Моульди, — он, пожалуй, не спит.

— Спит; слышишь, как он ровно дышит?

— Да; а слышишь, как под ним солома шуршит, должно быть, опять озноб сделался.

Затем он прибавил еще более тихим шопотом:

— Жалко мне, что я отдал ему свою куртку, Рип; шапка не беда, а куртку жаль!

— Экая ты жадная скотина! — выбранился Рипстон — он бы наверное отдал тебе свою куртку, кабы тебе понадобилось!

— Ну, пусть себе пропадает, все равно! — вздохнул Моульди.

— Отчего же пропадает? Ты же ведь завтра возьмешь ее?

— Ну, нет, с ней вместе можно захватить такую вещь, которой бы мне не хотелось.

— Да что такое? — говори толком!

— Тише, тише! — Коли он услышит, так перепугается.

Они тихонько приподнялись и высунули головы из фургона, но я все-таки слышал все, что они говорили.

— У тебя привита оспа, Рип? — спросил Моульди.

— Привита, и свидетельство есть.

— Ну, отлично, значит тебе и бояться нечего. А у меня не привита, ко мне горячка как раз пристанет!

— Разве у него горячка? — испуганным голосом спросил Рипстон, — значит, он умрет, Моульди?

— Почти наверно.

— Вдруг, Моульди? — так вдруг и умрет?

— Нет, не вдруг, — прошептал Моульди. — С ними там еще прежде разные штуки делают, головы им бреют и все такое.

— Это зачем же, Моульди? — с сильнейшим страхом спросил Рипстон.

— Да они совсем как сумасшедшие делаются; коли их не обрить, они себе все волосы вырвут, — отвечал Моульди.

— Ах, какая беда! — Так это бедный Смитфилд умрет! — Бедняга Смитфилд!

И Рипстон заплакал. Я едва верил глазам своим, но эта была правда, он плакал.

Я не испугался и даже не удивился тому, что у меня, по словам Моульди, была горячка. Горячка была самая худшая болезнь, какую я знал, а я чувствовал себя очень и очень худо. Я знал кроме того, что горячка смертельна, но даже это не пугало меня. Мне хотелось одного, чтобы меня оставили в покое, чтобы никто не трогал меня, не говорил со мной. Рипстон и Моульди продолжали шептаться в другом углу фургона; я слышал и их шепот, и разговоры, смех и ругательства мальчиков, игравших в карты, и топанье ног, и всякие другие звуки. Понемногу все стихло, только товарищи мои продолжали разговаривать. Я рад был, что они не спят; мне ужасно хотелось пить, и я попросил Моульди достать мне глоток воды.

Товарищи всполошились.

— Полно, дружище, — уговаривал меня Моульди ласковым голосом: — как же я тебе достану воды, ведь ты знаешь, что у меня нет никакой посуды, потерпи, полежи спокойно до пяти часов, тогда придут перевозчики, и ты можешь пить, сколько хочешь.

— Ах, я не могу ждать до пяти часов! Моульди, право не могу, я с ума сойду! Не говори мне, чтобы я ждал до пяти!

— Ну, хорошо, я не буду говорить, только ведь это правда, оттого я и сказал.

— А который теперь час?

— Должно быть около часу.

Меня мучила страшная жажда, а волны реки беспрестанно ударялись о нижнюю часть стены, около которой стоял наш фургон. Это был очаровательный звук. Я представлял себе реку такой, какой я видел ее утром после первой ночи; проведенной под Арками, когда река эта искрилась в солнечных лучах, и по ней тихо плыла барка с сеном. Мной овладело непреодолимое желание сойти вниз к берегу и напиться. Мне не нужно было посуды, я мог просто свесить голову вниз и пить прямо из реки. Я поднялся и стал перелезать через стенку фургона. Было так темно, что товарищи не могли видеть меня, но они услышали мои движения, и едва я успел перекинуть одну ногу за край телеги, как Рипстон крепко схватил меня за другую.

— Что ты, Смитфилд? — вскричал он испуганным голосом и чуть не со слезами. — Куда это ты, голубчик?

— Да я за водой.

— Да ведь нет воды. Моульди, иди, помоги мне! — с отчаяньем вскричал бедный Рипстон. — Нет воды, Смитти.

— Вода есть, — говорил я, — я пойду к реке и там напьюсь.

— Нет, ты идешь не пить, ты верно хочешь топиться, ты ведь теперь все равно, что сумасшедший! — с отчаяньем кричал Рипстон. — Моульди, да полно тебе трусить, хватай его хоть через мою фуфайку да помоги удержать.

Но Моульди не решался подойти: он боялся отчасти того, что у него не привита оспа, отчасти того, что в бешенстве я могу укусить его. Он начал со мной переговоры, не выходя из своего угла фургона.

— Чего это ты вскочил, Смит? — говорил он успокоительным голосом — ведь ты этак разбудишь все Арки. Ляг спокойно, я сейчас добуду тебе воды!

У Рипстона явилось подозрение против Моульди.

— Ты ведь это врешь, что принесешь воды, — сказал он, — ты просто хочешь удрать и оставить меня одного с ним!

Я вполне разделял мнение Рипстона, но оказалось, что мы были несправедливы к Моульди.

Он взял свою шапку из под моей головы, вылез из фургона и через несколько минут возвратился, наполнив шапку эту свежей, речной водой. До реки и днем было довольно далеко, теперь же в темноте, когда весь узкий проход был заставлен телегами и разными другими вещами, идти туда было просто небезопасно. Моульди, однако, посчастливилось совершить свое путешествие благополучно. Шапка его, хотя и старая, была крепка, а материя её засалена до того, что совсем не пропускала воду. Я опорожнил ее пятью большими глотками, и это питье доставило мне несказанное наслаждение. Могу сказать, что в эту ночь мои маленькие товарищи-оборвыши положительно спасли мне жизнь. Если бы они пустили меня на берег, резкий, холодный ветер с реки, пахнув на меня в то время, когда я горел в лихорадочном жару, наверное убил бы меня. Кроме того, пробираясь в темноте, я легко мог поскользнуться и упасть в реку; а вода в этом месте была настолько глубока, что потопила бы даже взрослого человека, не только такого маленького мальчишку, как я.

Утолив свою жажду, я лег и заснул; мне все снились какие-то отрывки странных и неприятных снов, нока Рипстон не потряс меня за плечо, говоря, что пора вылезать из фургона, что фургонщик уже пошел за лошадьми. Я попробовал привстать, но не мог. Я мог сидеть, но когда поднимался на ноги, колени мои дрожали, и я падал.

— Ну, ребята, — сказал фургонщик, подходя к телеге, — вываливайте, мне некогда возиться с вами.

— Да вот у нас тут один мальчик не может вывалиться, — сказал Моульди, уже выскочивший из фургона.

— Что ты такое говоришь? — как это не может вывалиться?

— Вывалиться-то, пожалуй, он и может, только ему не вылезть; он говорит, что у него ноги отнялись, не потрудитесь ли вы сами высадить его?

— Я его высажу так, что он у меня долго этого не забудет!

С этими словами сердитый фургонщик быстро прыгнул в телегу с фонарем в руках.

— Пошел вон, лентяй! — закричал он на меня. Но в эту минуту свет от его фонаря упал на мое лицо, и он сразу переменил тон:

— Господи! Бедный мальчуган! — вскричал он: — давно ли это с ним?

— Со вчерашнего вечера, — отвечал Рипстон, — да мы не знали, что ему так плохо.

— Где же он живет? Надо свезти его домой, — сказал фургонщик.

Мне вспомнилось сердитое лицо отца, когда я видел его в последний раз сквозь щели корзин на базаре. Я боялся его кнута, когда был здоров, а вернуться к нему теперь казалось мне совсем невозможным.

— Мальчик, где ты живешь, где твой дом? — спрашивал меня фургонщик.

Я ничего не отвечал, притворившись, что не слышу.

— Да вы, ребята, не знаете ли, где он живет? — обратился он к моим товарищам.

Они это очень хорошо знали, но мы поклялись друг другу никому не открывать, где наши дома, и они не выдали меня.

— У него нет никакого дома, он здесь живет, — сказал Моульди.

— И отца с матерью нет, он сирота, — прибавил Рипстон.

— Экий бедняжка! — сострадательно заметил фургонщик — если оставить его здесь, он наверное умрет, надобно свезти его хоть в работный дом. Хочешь в работный дом, мальчик?

Мне было все равно, только бы не домой, не в переулок Фрайнгпен. Я был так слаб, что не мог говорить; на вопрос фургонщика я только утвердительно кивнул головой. Добрый человек заботливо обернул меня попоной своей лошади и, взяв лошадей под уздцы, вывез фуру из под Арок; Рипстон все время сидел рядом со мной в фургоне.

Моульди, несмотря на свою боязнь горячки, не мог расстаться со мной не попрощавшись. Я услышал, что он цепляется руками за задок фургона и, взглянув в ту сторону, увидел его грязное лицо, с состраданием обращенное ко мне.