Большая книга ужасов 2015 (сборник) - Елена Усачева

Кот – это лекарство от одиночества.

И он его потерял.

Парень в черной футболке, в ветровке-милитари пристроился на скамейке. Смотрел на прохожих. Город гудел, шевелился, жил на полную катушку. Из метро валила толпа, вихрилась у ларьков и тележек с выпечкой, затекала в магазины и забегаловки. Тут же толклись хмыри с золотыми зубами, с допотопными табличками «скупаю все». У длинной стенки возле метро ждали, целовались, разбегались, сталкивались, жевали пирожки со сладкой гадостью, дарили цветы, болтали, читали, пережевывали этот вечер как жвачку.

Парень никого не ждал и никуда не спешил.

Звали его Лешка.

Он просто сидел и смотрел на синюю пластиковую стену. За ней возводили супермаркет, очередную вавилонскую башню потребления. Люди у стены казались ему буквами, а дома вокруг – старыми книгами. Скоро буквы разбегутся по своим страничкам. И каждая будет рассказывать привычную историю: с утра – будильник, недосып, душ, быстрее, хлебнуть кофейку, куда они все ломятся? кто эти люди? как все достало…

Он сам рассказывал эту историю много лет.

А неделю назад у него пропал кот.

Несколько дней он ждал, обшаривал соседние дворы, звал у заколоченных подвалов, вешал объявления, сначала смешные и трогательные, потом отчаянные: «Люди, помогите, пропал мой друг! Его зовут Сантьяга…»

Ему звонили. Он ездил, проверял, смотрел на похожих и непохожих котят и кошек, а через неделю понял – бесполезно.

Сантьяга умер.

Город сожрал его и выплюнул где-нибудь у помойки. Машина, стая бродячих псов, крысиный яд – мало ли? Сан никогда бы его не бросил.

Надо было идти домой, похолодало… сколько можно тут сидеть?

Ничто не поможет, и кофе в «Муркоффе», в любимом тихом подвальчике, не вытащит из черной ямы.

Надо идти, двигаться.

Он двинулся пешком, чтоб подольше.

Когда уже сворачивал в родную подворотню, в глубине двора мелькнула кошачья тень. Он крикнул «Сан!», дернулся навстречу, но тень тут же исчезла. Сантьяга вышел бы навстречу – вальяжный, мудрый, спокойный. Подождал бы немного, подняв хвостище, и они, как раньше, зашагали бы по лестнице вместе.

Дома он включил ящик без звука, чтоб картинка мелькала, выглянул во двор. Никого.

Поставил древний чайник на газ. Послушал, как он свистит. Выключил. Покосился на мобильник, снова глянул в окно. Ночь, улица, фонарь, аптека – бессмысленный и тусклый свет…

Что дальше, как теперь жить?

Часы на стене щелкали, повторяя этот вопрос: что-даль-ше? что-даль-ше?

– Высплюсь, вот что, – ответил он тикающему врагу и завалился на диван прямо в джинсах.

С крыши свесились длинные рыжие волосы. Тварь принюхалась, ухватилась за жестяную трубу и ловко поползла по стене дома вниз головой. На балконе она отряхнулась и приложила белые ледяные ладони к стеклу. Через миг от ладоней побежали морозные трещины, стекло посыпалось с тихим звоном.

Парень на диване крепко спал, уткнувшись головой в подушку. Рыжая хихикнула, потому что знала – этот Лешка сейчас идет по черному коридору сна и впереди уже тускло светится дверь с ледяной ручкой.

В запертом подвале выл и кидался на замурованную отдушину кот Сантьяга.

Лешка шел вдоль стены, на которой висели портреты. Старики и дети, женщины и мужчины. Стена черно-белых лиц. Многие были перевернуты. Между портретами сочилась вода, бегали мокрицы, шевелились какие-то корешки, жучки.

Коридор привел его в белую комнату, совершенно белую, будто склеенную из снега. Он вошел и сразу увидел, что на противоположной стене висит один-единственный портрет. Его собственный.

Странно было смотреть на свое лицо.

Видно, что он устал. И глаза… мертвые. Он уже умер и волочит на себе свою оставшуюся жизнь, как рюкзак с кирпичами, как неподъемный чемодан со сломанными колесиками.

– Чего ты хочешь? – вкрадчиво спросил голос за его спиной.

– Я хочу найти Сантьягу, – ответил он.

Стекло на портрете треснуло – змеистые трещины перечеркнули его глаза.

Он обернулся. Никого. На той стене маячили еще два портрета. Девчонки, совсем юные. Обе серьезные. Одна диковатая – волосы растрепаны, смотрит исподлобья, а вторая нежная, ангельская.

– Ее и зовут Ангелина, – пояснил невидимый голос. – Она тоже захотела сбежать. Стать свободной. Все хотят свободы, и никому не жалко памяти. Тебе ведь не жалко?

Лешка молча помотал головой.

– Вот и ангел мой сидит в родительской клетке, сплетенной из колючей проволоки любви, и хочет вырваться. Забудь и о них тоже. Это мои девочки.

– Что я должен сделать?

Рука с когтями нежно коснулась его плеча:

– Иди туда. Твой кот там.

Белая комната кончилась, снова по бокам потянулся узкий темный коридор, только без портретов. Стены заросли мхом, запахло сыростью, грибной прелью, плесенью, запахи становились все сильней.

Пол превратился в мох, пружинил под ногами.

В просвете маслянисто блеснула черная вода. Он оглянулся – сзади подступали старые деревья в бородах лишайника. Нога ушла в мох по колено, он чувствовал, как кроссовки залило холодом, с трудом вырвал ногу… Впереди жалобно мяукнул знакомый кошачий голос.

– Сантьяга! – Он бросился туда.

Трясина чавкнула, разошлась под ногами, он дернулся, ушел по плечи, увидел смоляную воду совсем близко. Тут же в рот и в нос хлынуло… Он поперхнулся – и с головой ушел в черноту.

Из-за дерева высунулась рыжеволосая тварь и разулыбалась, глядя, как долго лопаются черные болотные пузыри.

А на следующий вечер по просьбе сердобольной старушки, которая услыхала хриплые кошачьи вопли, дворник взломал отдушину в подвале. Сантьяга метнулся наружу, но тут же бессильно ткнулся головой в стенку. Он опоздал. Старушка взяла измученного кота на руки и, причитая, потащила к себе. Кот не сопротивлялся. Его человек был мертв.

Смерть пропитала собой весь город.

В подворотнях в лужах отражались скелеты, и собаки выли ночами, задирая морды к невидимой в тучах луне.

– Ты с ума сошел!

Если честно, кричать должен был Лев. Или чего там еще положено делать в таких случаях? Хвататься за голову, округлять глаза, махать пальцами, как взлетающий птеродактиль. А получилось наоборот – Ника махала пальцами и трясла головой. Ну полный птеродактиль. С ее стороны.

Она, если честно, ждала, что он скажет: «Ах, лошадиный череп… ну конечно, это был глюк. Ты просто слегка двинулась от страха, вот и все».

А вместо этого он сказал:

– Я. Тоже. Его. Видел.

Тут-то Ника и замахала руками.

Потому что Черного не было!

Это же точно глюк. Нервный срыв. Бред. Истерика.

Ирина Леонидовна ей все объяснила. Посттравматический синдром. Столкновение с негативной реальностью. Последствия стресса. Нежная психика переходного возраста.