Ревность - Диана Чемберлен

Он налил ей кофе с видимым удовольствием, и в течение всего остатка дня, пока он показывал ей питомник, она чувствовала, как благородная жидкость согревает ей кровь.

Питомник был тогда другим. Намного меньше. И никаких медных эльфов. В тот день, семь лет назад, ни Ивен, ни Шон и не слышали о существовании такого вида игрунок, а пятиконечное строение существовало только в замысле архитектора. Тогда Ивен был удовлетворен помещениями для игрунок. Они осмотрели два длинных бетонных здания с холлами посередине и двумя рядами клеток для обезьян, а также рядом клеток для птиц. В одном здании содержались несколько семей серебристых игрунок, которыми Ивен занимался в последние годы. Другое здание, на краю каньона, совсем новое, стояло пустым; его девять клеток ожидали прибытия красноухих игрунок.

Каждое утро начиналось с кофе на диване Ивена. За чашкой кофе они разрабатывали программу действий на день. Шон поймала себя на том, что каждый день с нетерпением ожидает этих получасовых «совещаний». Она носила в себе память о них весь остаток дня, иногда и ночи. Со временем она начала рассказывать ему не только о планах относительно красноухих и своих научных идеях; могла рассказать и о шутке Джейми за завтраком, о том, что Хэзер впервые улыбнулась осмысленной улыбкой. Она рассказывала о своем отце, как он один воспитал ее, как он мог исцелить животное одним прикосновением правой руки. Она говорила о том, сколь многим пожертвовал ради нее Дэвид, переселившись поближе к питомнику: он бросил работу и предоставил самих себе родителей, живших далеко на востоке. Линн теперь тоже жила здесь, в Сан-Диего, и Шон знала, что Дэвид считает, что они с сестрой предали своих родителей. Хотя он никогда не говорил об этом. Он знал, сколь важно это место для карьеры Шон, и с удовольствием проводил время дома с их маленькой дочерью.

Ивен был гораздо более сдержанным, но постепенно и он рассказал ей о своей семье – об отсутствии семьи. Ему недоставало личного самоотождествления, сказал он, этим и было вызвано стремление сделать себе имя в науке. Работа занимала все его время. Он почти не встречался с женщинами, знакомясь с ними в основном при посещении церкви. У него была одна серьезная связь, которая прекратилась два года назад, когда его возлюбленная сказала, что сыта по горло его одержимостью работой.

– Она сказала мне: «Или я, или обезьяны, Ивен», – смеялся он. – Ей следовало бы знать меня лучше, чтобы не предъявлять подобных ультиматумов.

В послеобеденное время, в те первые дни работы в питомнике, Шон запиралась в своем квадратном кабинете, чтобы нацедить из груди молока для Хэзер Она хранила его в маленьком холодильнике, стоявшем в кабинете Ивена, и вечером приносила домой, чтобы Дэвид кормил им Хэзер на следующий день. Хэзер никогда не противилась кормлению, когда бутылочка была в руках у Дэвида.

Когда Хэзер исполнилось два месяца, Дэвид нашел работу на радио в качестве репортера по дорожному движению. Радиостанция специализировалась на классической музыке. Ему не сразу удалось убедить администрацию" в том, что он сможет совмещать работу репортера и свои полеты на самолете. Для него это была идеальная работа: он был в гуще событий и в то же время далеко от них, в воздухе.

В течение последующих трех недель, пока они не нашли няню, Шон брала Хэзер с собой на работу. Это было то еще времечко! Она носила Хэзер с собой на лямках, укрепленных на плечах, или возила на коляске по территории питомника, пока не нашлась няня.

К концу первой недели Ивен называл Хэзер не иначе как «своим любимым маленьким приматом». Он умолял позволить ему поносить ее на лямках с собой по питомнику и всегда одной рукой поддерживал ее, как будто не надеясь на прочность подвешенной на лямках корзины. Иногда Шон заставала его за беседой с ее малюткой: он что-то втолковывал в шаткую головку Хэзер. К началу второй недели он попросил Шон не запираться в своем кабинете во время кормления. Она не могла найти убедительных причин для отказа, хотя си уже тогда приходилось вести борьбу со своими чувствами к нему. Присутствие Ивена при кормлении заставляло Шон. убеждать себя в том, что она не чувствует и не может чувствовать влечения к нему как к мужчине.

– Ивен нуждается в ребенке, – сказал она Дэвиду за обедом. – Если у вас там на радио есть подходящая женщина, подумай об этом, ладно?

– Ладно. – Дэвид поправил стул под Джейми и убрал у мальчика волосы со лба.

– Он очень мило обращается с Хэзер. Он даже укачал ее сегодня после еды. – Это напоминало признание, которое ребенок делает своим родителям, чтобы узнать, не допустил ли он какой-нибудь ошибки. Она допустила.

– Ивен присутствовал при кормлении? – Дэвид положил вилку на тарелку.

– Да.

– Дело довольно интимное, тебе не кажется? Все-таки он чужой.

– Он не чужой.

Дэвид снова взял вилку и кивнул.

– Извини. Ты права. Это просто ревность: он может видеть Хэзер в течение дня, а я нет. Я скучаю по ней.

Шон вернулась к еде с чувством вины. Милый, во всем доверяющий ей Дэвид. Ему и в голову не приходит, что настоящим поводом для ревности могли бы стать ее чувства к Ивену.

Она не могла бы точно указать момент, когда поняла, что любит Ивена. Чувство ткалось, как гобелен, каждый день добавлял в его рисунок новые теплые нити. Ее сны были заполнены им, и она краснела перед зеркалом ванной комнаты, вспоминая о них. Дэвид приписывал усиление ее сексуального пыла чувству облегчения от того, что они обосновались в Сан-Диего, что он нашел работу, что дети ухожены. В те ночи она постоянно занималась любовью с Дэвидом, но, стоило ей закрыть глаза, как перед ней возникало лицо Ивена; это губы Ивена целовали ее. Но фантазии не удовлетворяли ее. Она сердилась на себя за неумение контролировать их.

Они много работали, стараясь закончить оборудование клеток до прибытия красноухих. Ожидались двенадцать детородных пар и двенадцать подростков, но некоторые уже погибли во время транспортировки. Они проводили все больше времени за кофе, тщательно продумывая все детали обеспечения выживания редких животных.

Они оба волновались все больше, по мере того как день прибытия партии приближался. Кофе не помогал, и временами Шон была не уверена в истинных причинах своего нервного возбуждения. Она не могла сидеть на месте. Она проверяла клетки два или три раза в день, меняла наклон веток, испытывала работу системы обогрева, которая должна быть доведена до совершенства, чтобы облегчить акклиматизацию вновь прибывших обезьян.

При перевозке было потеряно всего пять игрунок. Остальные наконец оказались в клетках.

– Это самые уродливые существа, какие мне только приходилось видеть, – смеялась Шон. Животные выглядели истощенными, длинными и костлявыми, их мех был испещрен серыми пятнами, портившими розовые стрелки по бокам почти безволосых голов.