Давай попробуем просто жить - Карина

Роюсь в карманах и добавляю туда ещё - все, сколько есть. Да, видимо, немного сегодня желающих расстаться со своими деньгами. Надеюсь, этого ей хотя бы хватит на какую-нибудь еду.

Она внимательно смотрит на меня, молча кивает в знак благодарности.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти.

- Домой ведь возвращаешься? Правильно.

Оборачиваюсь - никого. Вот ведьма, усмехаюсь и ускоряю шаг. Действительно, пора домой - похолодало так, что мороз пробирается под пальто и перчатки. Прихватываю покрепче пакет с покупками и аппарирую.

* * *

В окне горит свет. Кажется, это библиотека. Шторы плотно задёрнуты, ни щёлочки. Сперва я наматываю круги, а потом нерешительно стою под окнами вот уже полчаса. Замёрз, под вечер мороз усилился и щиплет щёки очень даже немилосердно. Если я так простою ещё какое-то время - вино в бутылке тоже замёрзнет. Хорош же я буду - красный нос, белые губы, волосы в инее и в руках - бутылка с куском цветного льда.

Решительно подхожу к воротам, толкаю, иду по тропинке. Хотя бы ради спасения этого напитка я должен решиться. Губы, сведённые холодом, пытаются улыбнуться, но сердце не проникается моим самообманом и скачет, как сумасшедшее.

Ладно, в конце концов, самое худшее, что может случиться - меня просто выставят вон. Выставят - значит, уйду. В самом деле, чего стоять тут и маяться в неизвестности? Решительно и громко стучу в дверь.

Она открывается почти сразу, словно меня ждали.

При виде него я забываю всё, что только что хотел сказать, и унявшееся было сердце вновь начинает стучать неритмично и бешено.

Я боюсь прочесть в его глазах недоумение, гнев, неудовольствие. И ещё много чего боюсь, хотя только что так ловко уговаривал себя не бояться, и у меня почти получалось.

Он смотрит на меня какую-то долю секунды, а потом спрашивает-утверждает: - Пришёл? И берёт меня за плечо, и говорит что-то о том, что некоторые совсем последний ум растеряли, раз шляются по такому холоду без перчаток и в лёгкой куртке, а потом долго топчутся на пороге, в надежде околеть уже окончательно и извести все те зелья, которые не успели извести в прошлый раз. Одновременно с этим монологом он закрывает дверь, разматывает мой шарф, берёт мои руки в ладони, подносит ко рту, дышит на них, растирает мои окоченевшие пальцы.

Я замираю от глупо хлещущего счастья, потом, наконец, разлепляю замёрзшие губы, улыбаюсь и выдыхаю:

- Пришёл.

Глава 8. И холод отступает…

- Вино-то - мне принёс? - он усмехается, склонившись у столика и колдуя над бокалами.

Сижу в кресле, подобрав ноги. Кутаюсь в пушистый плед - черные и красные шотландские клетки - сунутый мне в руки ещё в прихожей, взамен схваченной морозом куртки.

Соглашаюсь - да, вам, профессор. Чуть помешкав, уточняю, что наверняка ему не понравится, я же не знаю, что он предпочитает. И если что, можно сразу же выкинуть…

- О нет! Подарок от самого Поттера - как можно его выкинуть? Я поставлю его в шкаф на почётное место.

В его голосе слышится ирония, но я почему-то знаю, что он вовсе не издевается надо мной, и что в этот момент чуть изогнутые кончики его губ рисуют улыбку.

- А сейчас мы будем пить глинтвейн. Тебе нужно согреться.

Почему я раньше не замечал, какой у него голос? Это ведь чёрт знает что такое - обволакивает и греет не хуже вот этого пледа, и где-то мелькает мысль, что я буду согласен на всё, предложенное из его рук, когда он так говорит.

Сосуд на столике под руководством его палочки медленно нагревается. Снейп растирает меж ладонями какие-то специи, тонкие полукольца пара всё насыщеннее пахнут терпкостью. Одна прядь отделяется от волос, и он взмахом головы возвращает её назад. Движения уверенные и плавные, и даже эта упавшая прядь - словно необходимая часть сценария, без которой всё будет неполным.

Бывают такие минуты, которые хотелось бы превратить в часы…Чтобы успеть насмотреться.

Он протягивает бокал, вдыхаю - гвоздика и мёд, апельсин и немного корицы, и ещё что-то неуловимое.

Беру, наши пальцы соприкасаются. Смотрю ему в глаза. Какое-то время пальцы вот так - друг с другом. Я отвожу взгляд, а он пальцы. Потом садится в соседнее кресло - близко ко мне, с точно таким же бокалом.

Делаю первый глоток и жмурюсь от удовольствия.

- Профессор, ваш напиток - чудо. Только ради этого уже стоило к вам прийти.

- Только ради этого? - он тихо уточняет, поворачивая бокал вокруг оси.

Набираюсь наглости:

- Нет, и ради того, чтобы увидеть вас - тоже.

И смотрю прямо ему в глаза. Пусть! Мне уже всё равно. Если за право быть с ним - вот так, как сейчас, надо платить такую цену, я буду. Буду задыхаться от страха и от собственных нелепых слов.

Он протягивает руку и проводит ладонью по моей щеке. Я не дышу и не двигаюсь. Это так… так медленно и горячо - никакому глинтвейну не сравниться. Кровь несётся по венам с бешеной скоростью и врывается обратно в сердце практически вскипевшей - такая неправильность и невозможность.

А его рука всё скользит, уже теперь к шее, зарывается в волосы. Я отставляю бокал и подаюсь вперёд, вцепляюсь ему в плечо. Мы одновременно, не сговариваясь, встаём, я медлю секунду, а потом с размаху прижимаюсь к нему и, отрезая пути к отступлению, обхватываю обеими руками его спину. Тёплая ладонь притягивает мою голову, прижимает, а другая - обвивается вокруг талии.

Сквозь колючую ткань сюртука я слышу гулкие удары его сердца и вжимаюсь что есть силы щекой ему в грудь.

Глазам горячо и влажно.

Потом проходит каких-то три тысячи лет.

А потом он поднимает мой подбородок - пальцами, которые мне ужасно хочется словить губами - и другой рукой вытирает мне щёку:

- Всё хорошо, ну что ты… Что ты…

И взгляд у него такой, что мне не стыдно перед ним за свои мокрые ресницы.

Я с сожалением отрываюсь от него и опускаюсь обратно в кресло.

- Ну как, согрелся?

- Да. Простите, в последнее время вам слишком часто приходится со мной возиться.

Он хмыкает:

- А кто сказал, что я вожусь? Может, я тоже получаю от этого удовольствие.

Я изумлённо смотрю - не может быть, чтобы он это всерьёз.

И думаю - что, если я когда-нибудь ещё раз обниму его? И что, если он мне это позволит…

Но тогда… а вдруг он подумает, что я… Да мне всё равно, что он обо мне подумает, мне уже и самому, кажется, плевать, кто я.

* * *

Он сидит, чуть прикрыв глаза ресницами - на щёки от них ложатся тени.

Наверное, он действительно отогрелся, наконец - плед отброшен в сторону, руки свободно и небрежно лежат на подлокотниках, плечи уже не напряжены, голова чуть откинута назад, открывая шею в расстёгнутом вороте рубашки.

Хочется смотреть на него - такого, не отрываясь.

Я уже не помню, как испугался за него - промёрзшего, пытающего улыбнуться застывшими губами, хотя действительно испугался - даже больше, чем обрадовался, что он всё-таки пришёл.

Хотелось схватить его за плечи и трясти, пока не поймёт, чёрт его возьми, что есть люди, которым бывает по-настоящему страшно за него. Вцепиться, притянуть к себе, не отпускать, потому что когда он со мной - с ним ничего не случится. Я не позволю.

Мне легче отругать этого придурка, чем сказать самому себе - ты просто рад, что он пришёл. Ты даже сам себе не признался бы, что ждал его. Что он тебе нужен - вот этот мальчишка. Хотя… никакой он уже не мальчишка, стоит только посмотреть в глаза, скользнуть взглядом по губам, плечам, рукам, а потом вниз… Чёрт. Северус, хватит.

Он, похоже, задремал, окончательно согревшись, хвала глинтвейну. Голова ушла чуть вбок, к плечу, волосы разметались, на щеках проступил румянец, губы приоткрыты, и ровно, размеренно поднимается и опускается грудь. У меня перехватывает дыхание.

Видимо, спать он будет снова у меня. Поднимаю его на руки, прижимаю к себе, он что-то бормочет во сне и закидывает руки, крепко обхватывая меня за шею и утыкаясь в плечо. Мальчик мой.

Как хорошо, что ты спишь, иначе я бы не позволил себе того, что позволяю сейчас - прижимаюсь губами к твоим волосам, зарываюсь в них лицом.

Я же видел, как ты испугался своего порыва, как отпрянул от меня. Решил, что я приму проявление благодарности за что-то другое - и испугался, когда понял, как это выглядит со стороны. Не бойся, я всё понимаю.

Укладываю его в кровать, с сожалением отнимая от себя его жаркие ладони. Укрываю одеялом. Провожу по волосам, приглаживая, хотя это и бесполезно, его вихры. Наклоняюсь и целую в висок - спи, погибель моя.

Прикрываю дверь, иду в библиотеку и в полчаса допиваю оставшуюся с новогоднего праздника бутылку огневиски, цедя его сквозь стиснутые зубы и почти не ощущая вкуса.

Там же потом и засыпаю - на уже привычном мне библиотечном диване.

* * *

Наступившее утро - розовое и совершенно не снежное. Небо чистое и ровное, такое же ясное, как взгляд Поттера, выходящего из ванной и вытирающего влажные волосы полотенцем.

Он видит меня и немного смущается, затем берёт себя в руки и безапелляционным тоном объявляет, что идёт готовить завтрак. А мне потом, возможно, так уж и быть, позволит вымыть посуду.