Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине) - Вячеслав Васильевич Бондаренко

храме с тем, что по новому календарю это рабочий день и утром нужно сдавать срочный отчет?..

Несколько раз начальство, заинтересованное в толковом молодом бухгалтере, закрывало глаза на его прогулы. Но однажды в конторе случился очередной аврал, и «ликвидировать» его нужно было в воскресенье. И вот тогда Иван Крестьянкин коротко сказал, что в воскресенье работать не выйдет.

– Да нет уже никакого воскресенья! – взъярился тогда начальник райсельхозкоопсоюза.

– Для вас нет, для меня – есть. Вот вы и работайте. Я не причина вашей отсталости, я и не жертва ее ликвидации…

Назавтра он прочел в конторе объявление о своем увольнении.

Поскольку мама уже начала побаливать, каждая копейка в семейном бюджете была на счету. И Иван начал обивать пороги других орловских контор. Но, по-видимому, уволили его с «волчьим билетом», сделав в личном деле какую-то пометку, потому что в отделах кадров на него сразу же начинали смотреть как на зачумленного. Или с порога же спрашивали: «Верующий?» – «Да». – «До свидания»…

Матери он решил пока ничего не говорить, чтобы не расстраивать ее. Каждый день выходил из дома и «шел на работу» – сначала в храм, а потом на поиски службы. А чтобы скрыть отсутствие зарплаты, решил продать подарок юродивого Афанасия Андреевича – скрипку. Вот она наконец и пригодилась. Футляр от нее оставил себе на память…

…Сегодня поиски тоже успехом не увенчались. На Орловской бирже труда Ивана приветствовали как старого знакомого, но никаких подходящих вакансий не было. Уже к обеду, изголодавшийся и уставший, он завернул в театр, где работал гримером старший брат Константин. Ему он доверил свою тайну.

Костя выставил на столик гримерки сыр, тоненькими ломтями нарезал зачерствевший хлеб.

– Ешь. Ну что, опять без толку ходил?..

– Опять.

– Слушай, а что если тебе к нам в театр податься? Пожалуй, я смог бы это устроить… Нам как раз костюмер нужен. Представляешь, как здорово будет смотреться в афишках – за парики отвечает Крестьянкин К., а за костюмы – Крестьянкин И.!

Ваня со вздохом покачал головой:

– Нет, Костя. Спасибо, но у меня в жизни своя цель – стать священником и монахом. А это с театром мало совместимо…

После обеда он снова бесцельно кружил по центру города. Сидел в парке, наблюдая за тем, как рабочие растягивают на стене соседнего дома большой лозунг «Да здравствует смычка города с деревней». Потом мимо потянулась колонна рабочих, одетых в противогазы. Они несли какой-то плакат; прищурившись (зрение действительно портилось, надо было заказывать очки, но он все забывал это сделать), Иван разобрал на красном кумаче буквы «Ударим советским химпромом по поповскому мракобесию!»…

Снова и снова вспоминался разговор с Сашей Москвитиным. Пустеет, умирает с каждым днем православный Орёл. В Преображенском храме теперь антирелигиозный музей, в Борисо-Глебском – мастерские техникума, в Крестовоздвиженском – заводской клуб, в Покровском – столовая… И причины для закрытия храмов – не подкопаешься, все обосновано: «отсутствие служителей культа», «отсутствие своевременного ремонта». То есть арестовали священника, не ремонтировался храм несколько лет – значит, можно закрывать…

А в Москве? Неужели там то же самое?.. Нет, не может быть. В столице все же не будут сносить и закрывать все до единого храмы и монастыри… Да и место для бухгалтера наверняка найдется.

В огромном городе легче затеряться, спрятаться, вести чистую, тихую жизнь. Это здесь, в Орле, ты весь на виду и то и дело вызываешь недоуменные вопросы: а почему не в комсомоле? А почему не член МОПРа и ОСОАВИАХИМа?.. А теперь вот и неведомая пометка в личном деле, которая мешает даже устроиться на работу…

…Он не заметил, как на скамейку кто-то подсел. Иван даже вздрогнул от неожиданности – это был юродивый Афанасий Андреевич Сайко. Такой же высокий, внушительный, как и десять лет назад, но теперь его борода была не черной, а почти седой. На шее, как обычно, висел громко стучащий будильник, в картуз воткнуты птичьи перья.

– Ну что, пригодилась скрипка-то? – лукаво прищурясь, спросил Афанасий Андреевич, как будто они только что расстались.

– Пригодилась, – помимо воли улыбнулся Иван. И тут же с грустью добавил: – Вы простите меня, я… ее продал.

– А я знаю, – легко отозвался Афанасий Андреевич. – Я ее у тебя и купил. А тебе и правда пора уезжать, а то скоро ветры подуют – ой, мама, какие ветры, и меня сдует, и тебя может сдуть. Только у мамы спроси, мама святая, генеральша.

– У мамы?.. – растерянно переспросил Иван. – Генеральши?..

– У мамы, у мамы, – подтвердил юродивый и, упруго поднявшись, зашагал куда-то своей легкой, воздушной походкой.

…За ужином Иван несколько раз ловил на себе взгляд матери. И, чувствуя, что краснеет, старался не поднимать глаз от тарелки. Но поднял – и в очередной раз словно натолкнулся на мамины глаза. Елизавета Иларионовна сидела, подперев голову кулаком, и пристально смотрела на сына.

– Долго ты так будешь от меня все скрывать-то, Ванечка?..

Это было сказано без упрека, только с безмерной болью и горечью. Звякнула ложка, опущенная на край тарелки.

– Мам… мамочка, прости меня, ради Христа… Я так боялся тебя испугать, расстроить…

Мать склонилась на ним, упавшим на колени, поцеловала склоненную голову.

– Ну, ну… встань. Я ведь все давно уже знаю. Поднимайся, поднимайся… Давай лучше подумаем, что дальше делать.

Свои мысли про Москву Ваня высказал даже сам не понял, как. Быстро, сумбурно, каким-то горячечным потоком, где были и переименованная родная улица, и снесенные храмы, и работа… Последним он рассказал про странный разговор с Афанасием Сайко. Мать чуть отстранила его от себя, взглянула пристально.

– «Мама святая, генеральша»?.. Так это Афанасий Андреевич матушку Веру имел в виду. Значит, нужно к ней съездить. Как она скажет, так пусть и будет…

Слезы на глазах мгновенно просохли. Конечно же, матушка Вера (Логинова), ведь она до пострига была женой генерала!.. Как же он раньше не сообразил!.. Весь Орёл знал эту старицу, выселенную с другими монахинями из Введенского монастыря в 1923-м.

…Матушка Вера приняла Ивана в своей маленькой комнатке, стены которой были сплошь увешаны иконами. Сбивчивый рассказ юноши старица остановила властным движением ладони и обратилась к Елизавете Иларионовне, вставшей поодаль:

– Все плохое, что с ним сейчас, пройдет и бодрому духу не вредит. Ты, – матушка Вера посмотрела Ивану в глаза, – поезжай смело в Москву, благословляю. А встретимся мы с тобой через много лет на Псковской земле. Бог встречает, Бог и провожает. И слава Богу!..

Когда вышли на гомонящую, залитую щедрым майским солнцем улицу, Иван увидел, что лицо матери преобразилось. Раньше времени