Сеть для Миродержцев - Олди Генри Лайон

– Понятно,– мрачно резюмировал я, хотя понятно мне как раз было далеко не все.– Значит, братец Вишну одной Великой Бхаратой не ограничился! Брахманов-драчунов выращивал, Жаром-тапасом интересовался… А про эти… как их?.. проколы сути – ты мне потом еще расскажешь! Тоже, небось, пакость…

Я на мгновение запнулся, собирая разбегающиеся мысли, и обнаружил: Брихас с его перелетным Жаворонком уставились на меня с неподдельным интересом и внимательно слушают. Ну да, еще бы – Индра-Громовержец думать изволят! Да еще и вслух!

Ну ладно, сейчас я вам…

– В общем, ясно одно: то, что ничего не ясно. Как ты говорил, Брихас? – зародыш-аскет по имени Великая Бхарата? Ох, намудрил Упендра, намутил Баламут, а я расхлебывай… с какого конца хлебать станем?! Я, по крайней мере, не знаю. И, судя по выражению твоего лица, ты, Брихас, тоже!

Словоблуд утвердительно кивнул.

– Дальше, Индра, говори. Мы слушаем,– прошептал он.

– Да что тут говорить! Братец Вишну вон как подготовился: и чужой Жар лопатой гребет, и «Песни Господа» распевает, и Мудрецов Зловещих целую свору себе набрал, чтоб советами подпирали! А я с бхуты-бхараты, как щенок в водовороте… и времени у меня с гулькин нос! Слушают они меня, видите ли, брахманы драные!.. Лучше б разъяснили: зачем Упендра империю сколачивал?! Чтоб положить всю на Курукшетре?! Ежели ему большая война требовалась – так овчинка выделки не стоила! Стравил бы тот же Хастинапур с южанами, потом союзники, соседи, то да се – никак не меньше рубка получилась бы! И пел бы им всем Баламут «Песнь Господа» на здоровьице! Ан нет, далась ему зачем-то эта самая Бхарата! И вот если мы узнаем – ЗАЧЕМ; узнаем, КАК он все это себе мыслил, каким краем к бойне и «Песни Господа» лепятся Брахманы-из-Ларца – вот тогда, быть может, и поймем, что нам теперь с этим «зародышем» делать. Ясно?!

Я тяжело выдохнул и отер лоб тыльной стороной ладони, смахивая проступившую испарину. Нет, все-таки нелегкое это дело – думать, да еще и мысли свои вслух излагать так, чтоб другие поняли… пусть даже и мудрецы!

Зловещие.

– Велика твоя прозорливость, о Владыка! – Словоблуд без видимой причины взвился клюнутым в седалище фазаном; и сразу перешел на обычный тон.– Нет, честно: хорошо сказано. Теперь я абсолютно уверен в конце света.

– Отец, помнишь, я говорил про часть архивов «Шараштхи»? – похоже, сегодня Брихаса перебивали все, кому не лень, и Словоблуд махнул на это рукой.– Там как раз собраны все записи, относящиеся к первой половине жизни нашего Дроны («Нашего?» – возмутился было Словоблуд, но умолк). Достать?

– Доставай! – обрадовался я.– Раз Пралая на дворе – что нам терять? Просветимся, голубчики!

– Делать что-то надо, делать! – Словоблуд был отчетливо недоволен, а я чуть не расхохотался: Индра-Громовержец собирается читать всякие архивы, а мудрый Наставник призывает к действию!

Светопреставление…

– Вообще-то я мог бы и сам рассказать все, что вы сочтете существенным и достойным внимания…– обиделся Жаворонок, но на этот раз пришел черед Брихаса оборвать сына.

– Будет лучше, сын мой, если ты поможешь нам отыскать нужные записи. А уж мы с Владыкой Индрой как-нибудь сами поймем, что в них существенно и достойно нашего внимания, а что нет,– и Словоблуд тайком подмигнул мне.

А я улыбнулся ему в ответ.

Жаворонок, не дожидаясь дополнительных указаний, уже сопел, развязывая тесемки своей поклажи. Интересно: это мудрые мысли такие тяжелые, или птичка статую Опекуна в клювике уволокла?

На память?

И как он эту громадину в одиночку от самой Вайкунтхи пер?!

– Ничего себе! – изумился я, когда нашим глазам предстали огромные кипы пальмовых листьев, аккуратно перевязанные кожаными шнурками.– Это ж прочесть – юги не хватит!

– Хватит! – успокоил меня Брихас.– Куда спешить? – все равно скоро накроемся дырявым Атманом…

Я только вздохнул, устраиваясь поудобнее под пожелай-деревом, и приготовился слушать.

– Так, здесь первые результаты…– Жаворонок проворно выхватил связку пыльных листьев, ничем не отличавшуюся от прочих, и принялся возиться со шнурком.

Словоблуд отобрал у сына добычу и мигом расправился с хитрым узлом. После чего молча уставился в первый лист, и до меня не сразу дошло, что Наставник уже читает.

Про себя.

А заодно – и про своего внука Дрону.

– Вслух читай,– подал я голос.

– А? – дернулся Брихас.– Вслух? Ну да, конечно!..

6

Любить Калу было гораздо приятнее, но у меня не оставалось выбора.

Книга вторая

НАСТАВНИК ДРОНА

ПО ПРОЗВИЩУ

БРАХМАН-ИЗ-ЛАРЦА

Якша спросил:

– Что есть святыня для брахманов? В чем их Закон, как и других праведников? Что им свойственно, как и прочим людям? Что равняет их с нечестивыми?

Царь Справедливости ответил:

– Чтение Вед – их святыня, подвижничество – их Закон, как и других праведников. Смертны они, как и прочие люди. Злословие равняет их с нечестивыми.

Махабхарата, Книга Лесная, Сказание о дощечках шами, шлоки 30-31

Часть первая

ДИТЯ

Одни уже изложили это сказание, некоторые теперь повествуют, а другие еще поведают его на земле. Украшенное благостными словами, божественными и мирскими предписаниями, различными поэтическими размерами, оно дарует спасение и приятно для знатоков.

Глава первая

ПТЕНЕЦ ЧРЕСЕЛ МОИХ

Дневник Жаворонка,13-й день 2-го лунного месяца,Брихаспати-вара[10], полночь.1

Папа, почему я вспомнил тебя именно сегодня?

Вайкунтха спит, отдавшись блаженному, истинно райскому забытью: апсарам снятся ласки, праведникам – тексты Писаний и победа в диспутах, ракшасам-охранникам грезится кусок парного мяса, и они довольно всхрапывают, пуская слюни; а я сижу на балконе, склонясь над пальмовым листом, и вижу тебя. Нет, не таким, каким ты был в скорбный день проклятия, а обычным – лысым, насмешливым, вечным стариком, похожим на самца кукушки… Меня можно назвать Жаворонком лишь в шутку, а ты и впрямь всегда напоминал птицу, мой строгий отец, Наставник Богов, живущий размеренно и неторопливо.

Не уходи, папа, останься хотя бы видением, хоть на миг!.. обожди, я сейчас успокоюсь. И не стану заводить прежних разговоров, из которых все равно никогда не выходило ничего хорошего.

В детстве я очень хотел быть достойным тебя, Божественный Гуру, снизошедший до смертной женщины; и мама всегда вспоминала тебя с благоговением. Тишайшая из тихих, она радовалась каждому твоему приходу, сияя от счастья и стараясь прикоснуться к тебе по поводу и без повода. Так радуются домашние животные… прости, мама, я всегда был зол на язык. Прости, я люблю вас обоих, хотя поначалу изрядно побаивался старика, которого ты велела называть отцом.

Впрочем, одно воспоминание клеймом врезалось в мозг: я маленький, лет пяти, не больше, мне снился страшный сон, я бегу к маме… а маму душит здоровенный детина, мышцы на его спине вспухают валунами, он рычит тигром, и мама стонет под ним, я боюсь, я маленький, я очень боюсь – и прихожу в себя лишь во дворе.

Страшный сон забывается раз и навсегда; а увиденному суждено остаться со мной. Сегодняшнему Жаворонку смешно, когда он вспоминает былой страх и тебя, папа, просто-напросто сменившего облик для ночи любви; а мальчишка во мне по сей день захлебывается ужасом, и так хочется погладить его по голове, успокоить, утешить…

Увы, это невозможно.

Ты проклял меня за опыты над собственным сыном, папа – ты ничего не понял. Потому что я тебя боялся, а мой сын меня любил, любил искренне и самозабвенно, отдаваясь во власть целиком, без остатка… ты плохо умеешь отдавать, папа, и я плохо умею это, а твой внук умел.