Сеть для Миродержцев - Олди Генри Лайон

Величайшая из банальностей – страдание. Любое живое существо, от Локапалы до распоследнего бхута, подвержено его власти. Желания не спешат исполняться? отобрали кусок лепешки, часть владений или утреннюю звезду? заноза в пятке или угроза власти? Тянусь из последних сил, лью воду на язву, дую на ожог, стремлюсь превзойти… хочу, следовательно, страдаю.

Чувствуешь связь со «страдой», «страстью» или «страстотерпцем»?

Не торопись перебивать, мальчик мой, ибо этим ты причинишь мне страдание, а следовательно, добавишь Жару… Малую толику сокровенной сущности, легчайшего и всемогущего эфира, рожденного из страданий живых существ.

Всех, без исключения.

Именно поэтому Жар доступен всем.

Мать потеряла ребенка? – боль и мука отчаявшейся женщины уходят в ауру Трехмирья, сливаясь с терзаниями узников в темницах, изжогой людоеда, колотьем в больной печени, половодьем безнадежной любви и ожиданием казни.

Наша Вселенная пропитана Жаром насквозь.

Мир создается и разрушается тапасом? О да! – когда желчь страданий переполняет чашу, тогда свершается таинство гибели-рождения.

В нашем Мироздании, в нашем «сегодня» невозможен жестокий узурпатор, способный прибрать все к ногтю! – вернее, он невозможен на долгий срок! Заставляя других страдать, тиран прибавляет им Жара, и вскоре проклятия страждущих обретают силу отравленной стрелы…

Это – Закон.

Вспомни Змия, вспомни Вихря, вспомни Золотую Подстилку, неистового владыку дайтьев-гигантов, или того же Равану, Бича Трехмирья… где они?!

Мучитель вооружает мучимого, ускоряя приход собственного падения.

А теперь я скажу тебе то, о чем решаюсь заговорить лишь перед лицом Эры Мрака. Ни к чему Локапалам вдаваться в тайные откровения, как кшатрию ни к чему знать секреты обрядов и жертв… Увы, мальчик мой, плохи наши дела, если я вынужден обсуждать с Громовержцем природу Жара и смысл аскезы.

Не обижайся – ты ведь тоже никогда не пытался обучить меня владеть громовой ваджрой. Подумай: что ты скажешь о дне, когда Брихаса-растяпу придется делать воином?

Да, я согласен, это будет светопреставление… как сейчас.

Пожалуй, из всей Свастики и Троицы лишь Шива-Столпник понимает унижение и власть аскезы. Подвижник часами стоит на одной ноге, питается отбросами, жжет свою плоть на огне или медитирует в воде по горло; мы же смотрим со стороны и пожимаем плечами. Глупость? Мудрость? Сумасшествие?! Нет: покой и уравновешенность. Аскет избивает молотом меч своей души, он сует его попеременно в пламя и ледяную воду, он травит сталь кислотой и мучит точильным кругом… Сознательная аскеза, сознательное причинение себе физических страданий – лишь она одна способна остановить излияние Жара в общую ауру. Поэтому Жар-тапас оборачивается вокруг подвижника, как множество слоев банановых листьев создают прочный ствол – и с этого момента даже перун Индры не способен нарушить целостность природы отшельника.

Просто Стогневный Индра со своей ваджрой, созданной из костей мудреца Дадхьянча – часть общего мира, где есть место Индре, ваджре, костям и мудрецам! А аскет – это чистый сгусток Жара-тапаса, зародыш мира нового, такого, где власть подвижника безгранична. Ты бог для всех, а он, даже не понимая этого – бог для самого себя, и ты бессилен вторгнуться в его Вселенную. Сам знаешь: проклятие мудреца безукоснительно для Миродержца, пламя его взгляда способно испепелить ракшаса или божество… Банальность, мальчик мой, это та мудрость, которую мы разучились понимать.

Привыкли.

И когда аскет в порыве накопления Жара переходит безопасные границы – боги торопятся к нему. Обнаженные апсары крутят перед подвижником своими прекрасными ягодицами, чудовищные ракшасы пытаются его напугать, все сокровища мира грудами вываливаются перед ним в грязь… лишь бы соблазнился, испугался, отвлекся…

Лишь бы вышел из своего мира в наш.

А если нет – тогда Брахма-Созидатель спешит к упрямцу со всех ног! Сунуть дар, словно мзду воротному стражнику, осчастливить исполнением желаний, набросить плащ неуязвимости, надеть диадему величия… все, что угодно! Хочет быть богатым? – пожалуйста! Непобедимым? – нате! Занять место Индры или Ямы? – добро пожаловать! Вернись в наш мир, скинь панцирь Жара, перестань грозить основам – а там мы уж подождем, пока накопленный тапас рассосется, и все вернется к прежним устоям!

Иначе птенец подрастет и расколет нашу Вселенную, как скорлупу.

Я не рассказывал тебе… Когда-то был мудрец-отшельник, которого нельзя было соблазнить ничем. На предложение любого дара он отвечал одним: «Мне нравится аскеза ради аскезы!» Нас спас хитроумный раджа Матхуры: явившись к упрямцу, он предложил ему царские подарки. «Я не принимаю подарков,» – буркнул мудрец. «Зато я принимаю,» – нашелся раджа. «Проси! – в запале воскликнул мудрец.– Проси и убирайся!» После чего раджа выпросил половину духовных заслуг аскета, и Вселенная была спасена. Упрямый мудрец бросил покаяние и убрел неведомо куда, а находчивый раджа… сейчас ты знаешь его под именем Прабхасы, советника твоего старшего брата Варуны.

Такие советники всегда в цене.

Впрочем, я отвлекся. Мальчик мой, там, во Втором мире, на Поле Куру предается чудовищной аскезе подвижник по имени Великая Бхарата.

Зародыш нового Мироздания.

И недалек тот час, когда клюв птенца начнет разносить скорлупу.

Вдребезги.

– …Перемены,– помолчав, хрипло бросил Брихас; словно выругался.– Польза идет на смену Закону, птенец стучится в наши двери, души мечутся в саркофаге краденого Жара, «Беспутство Народа» уходит голодным, а Черный Баламут смеется над нами! И из его глаз глядит маленький шутник Вишну-Опекун, вознамерившийся взять всех под свою Опеку… ненавижу!

Я молча отхлебнул сомы.

Остыла. И вкус мерзкий.

Внутри меня бурлило, в отличие от сомы никак не желая остывать, новообретенное знание. Я изрядно поумнел со вчерашнего рассвета, я безнадежно обожрался самыми разнообразными сведениями, и сознание Индры-Громовержца готово было разразиться рвотой. Новое распирало меня, пенясь и пузырясь, как недобродившее сусло, и так же, как суслу, ему не хватало огня и холода, чтобы превратиться наконец в крепкую хмельную суру, жаркой прочищающей волной ударить в голову, даря то понимание, что сродни опьянению…

Умница, Владыка, красиво изложено! – и не забудь: за опьянением неизбежно следует похмелье.

– …конечно, попытка использовать «Нараяну» была безумием, но… Прости, мальчик мой, но я понимаю своего правнука! На его месте я бы, наверное, тоже…

– Правнука?!

Забыв об этикете, я удивленно прервал Наставника. И Брихас даже не одернул меня – и впрямь треснул фундамент Мироздания, если Словоблуд…

– Какого еще правнука, Брихас?!

– Моего,– раздельно и внятно, как ребенку, объяснил мне Словоблуд.– Жеребец-Ашваттхаман, решившийся на «Беспутство Народа» – сын Дроны, Брахмана-из-Ларца. (Я согласно кивнул.) А Дрона – плод семени Бхарадваджи-Жаворонка… помнишь, был такой мудрец? (Я снова кивнул, на мгновение задумавшись и пропустив мимо ушей странный акцент на словах «такой мудрец».) Ну а Жаворонок – мой сын. Родной. Кстати, он сейчас здесь, в Обители.

Ну и ну! Нет, я раньше слыхал, что у моего Словоблуда есть младший братец, который скитается по земле в облике буйнопомешанного, приняв на себя имя Самварта, то есть Сам-Себе-Страж; но о сыновьях мне слышать не доводилось.

– Очень интересно! Если он здесь, почему я его до сих пор не видел? И где он пропадал, твой непутевый сынок, что ты не спешил мне рассказывать о его духовных подвигах?!

– А я его проклял,– рассеянно сообщил Брихас.– И велел не являться мне на глаза. Никогда.

– Ишь ты! Уж больно ты грозен, Наставник, как я погляжу… А он, ослушник, взял и явился?

– Ты прав, мальчик мой,– Словоблуд был серьезен, как на похоронах (странное сравнение, особенно для меня, но другого на ум не пришло).– Впрочем, мой гнев давно остыл, а Жаворонок может сообщить нам нечто важное.