Сочинский вариант - Михаил Михеев

— Трудно сказать… Сейчас у меня Владислав Витальевич Щуркин, что называется, из головы не идет. Ваш подполковник меня надоумил. Может оказаться, что Щуркин на запрещенные «заграничные» приемы мастер. Он человек сообразительный, рисковать не будет и на прямой «заграничный» ход не пойдет. Ох, Ковалев, что-то другое Владислав Витальевич затевает. Мне бы с ним еще разок потолковать… Но до него далеко, к сожалению. А вот до студенческого общежития отсюда уже близко. Высадите меня здесь, пожалуйста.

— Что вы собираетесь делать?

— Что?… Не знаю еще что. Посмотрю на его дочь.

— Зачем?

— Проверю еще раз теорию наследственности,— отшутилась я.

4

О том, что отец собирается в Болгарию, дочь, наверное, знала. Не могла не знать, зачем еще он заходил к ней перед отъездом. Разумеется, я не рассчитывала получить какие-то точные сообщения — дочь, судя по всему, стоила своего отца. Но она еще не так ловко умеет пользоваться лживыми словами, как ширмой, за которой можно прятать свои мысли и намерения. И если я умело поведу разговор и буду внимательна, возможно, у меня появятся дополнительные соображения о планах ее отца.

В данном случае я не боялась оскорбить любовь детей к родителям и родительскую привязанность к детям — в создавшейся ситуации не было и намека на эти святые извечные чувства. Была игра двух сообщников — совместная подозрительная игра…

А вот какая — это мне нужно было обязательно разгадать.

Монументальная дежурная общежития была на своем месте.

— Трубу не нашли? — спросила я.

— Какую трубу?

— Которую украли. Из оркестра.

— А-а! — узнала она меня.— Не нашли. В милицию заявили, так там разве найдут.

— Бывает, находят,— заступилась я.— Щуркина у себя?

— Щуркина?

— Из тридцать четвертой…

— Ах, та? А ее нет. Ушла. С чемоданчиком.

— С чемоданчиком?— всполошилась я.— Она что, тоже… уехала?

— Нет, сказала, что белье в прачечную понесла. Если кто спрашивать будет, так она скоро придет, так и сказала. Пусть, мол, подождут. Вот и ключ висит — значит, нет.

Я вышла из общежития, нашла неподалеку скамеечку, с которой хорошо просматривался подъезд, присела. Сидела долго, около часа. И чем дольше ждала, тем меньше у меня оставалось уверенности, что я ее здесь дождусь. Ушла в прачечную, скоро вернусь. Пусть подождут!… Уж не отцовский ли приемчик употребила дочь?…

Я вернулась в общежитие.

— Не пришла! — подтвердила дежурная.

— А ключа на вешалке нет.

— Так это ее сопарница взяла, Егорова. Они вместе живут. Тебе зачем Щуркину-то?

— Хотела повидать перед отъездом. Может, письмо матери захочет написать, передала бы.

— Вот-вот! Мать, поди, по дочери скучает, ночами не спит, а той письмо написать времени, видите, нет. Так ты пройди в комнату, с Егоровой потолкуй. Спроси, может, она знает, куда Щуркина ушедши.

Я поднялась на третий этаж. Дверь на этот раз была открыта.

Егорову — «сопарницу» Милочки Щуркиной по комнате — звали Анюта, так она сама представилась, протянув мне по-детски маленькую узенькую ладошку. У нее были пухлые щечки и покрытый симпатичными конопушками носик. Она пила чай за столом. С одной стороны чашки стояла коробка с сухарями «Кофейные», а с другой лежала раскрытая книжка, но явно не учебник.

Анюта предложила мне чаю. Я не отказалась. И пить уже хотелось, и торопиться мне, как я думала, было пока некуда.

Мы макали сухари в чай и не спеша беседовали.

— Значит, вы от ее мамы?

— От мамы.

— Хорошо иметь такую маму.

— Какую?

— Богатую. Правда, что ее мама — директор магазина?

— Вроде того.

— Подарки ей присылает какие! Деньги, посылки разные. Халат такой, знаете, японский. С птицами. Красивый — ужасно!

— Что, подарки прямо сюда приходили, в общежитие?

— Что вы. Она за ними ходила. На почту. До востребования.

— А у тебя мама есть?

— Есть-то есть…— протянула Анюта.— Гардеробщица она, в драмтеатре. У нее кроме меня еще двое. Отец сначала был, а теперь его нет… А у Милочки и отец солидный такой. В прошлом году ей путевку достал. В Болгарию.

— В Болгарию? — переспросила я.

У меня даже дыханье чуть сбилось от неожиданности. Если до этого я просто пила чай, грызла сухари и просто так разговаривала с Анютой, а мои смутные подозрения бродили где-то по обочинам сознания, то сейчас они начали выстраиваться в четкую мысль.

Очевидно, это отразилось на моем лице.

— Вы мне не верите? — не поняла Анюта.

— Почему же, верю, верю…

— Она, знаете, из Болгарии туфли привезла. Парижские!

— Неужели?

Я думала о другом и произносила первые попавшиеся слова.

— А свитер,— рассказывала Анюта,— белый, и слова на нем разные напечатаны. По-английски, конечно. А может, по-французски — не знаю. Слева, вот здесь — «экспорт!», а справа так же — «сюрприз!» А посредине девушка в черных очках из пистолета целится. Видели такие?

— Такой не видела. Похожие — встречала…

— Шикарный свитер, наверное, дорого стоит.

— Наверное. Спросила бы…

— Постеснялась. Вам налить еще?

— Спасибо! — Мне было уже не до чая.— Ты давно здесь с Милочкой живешь?

— Еще с прошлого года. Как Милочку сюда к нам перевели. Она из другого института. Я еще учусь, а она уже на практике.

— Где же ее практика?

— В Управлении Морфлота.

— Что она там делает?

— Так она на спецкурсе. Вроде как по торговой части. Грузы разные принимает, определяет, что куда. На теплоходе, значит. На сухогрузах. Знаете, такие есть с кранами разными.

— Видела.

— Туда, на спецкурс, трудно было попасть. Наверное, опять ей отец помог.

— А почему трудно попасть?

— Английский хорошо знать нужно. А Милочка его знает.

— Английский-то там зачем?

— Как зачем? Так со спецкурса они в загранплаванья ходят.

Вот тут все стало на свои места, и в те слова, которыми я возразила Анюте, я уже не верила и сама:

— Какое там загранплаванье? Плавают, должно быть, вдоль побережья — от Батуми до Одессы.

— Что вы! Да они и в Турцию ходят, в Константинополь, в Стамбул. И в Грецию даже.

Я не спорила с Анютой. Конечно, ходят! Это я понимала и сама. Сидеть и дожидаться Милочку я уже не могла. Её нужно было искать. И я чувствовала, что не успокоюсь, пока её не разыщу.

— Долго что-то Мила не возвращается. Повидать мне ее нужно перед отъездом. Может быть, она на работе?

— Может быть. Только я не знаю, как ее искать. Вы позвоните в деканат!… Хотя уже поздно, короткий день, и в деканате никого нет. Тогда прямо в пароходство. Телефона, правда, я не знаю. Но вы и так найдете.

— Попробую.

Я встала. Анюта проводила меня, задержалась у дверей.

— Подождите, я вам ее туфли покажу. Загляденье — не туфли.

Анюта открыла шкаф, достала коробку с французской надписью на крышке и лакированным изображением длинных женских ног в туфлях.

Коробка оказалась пустой.

— Странно…— удивилась Анюта.— И свитера ее нет. Она его на работу никогда не надевает, ни свитер, ни туфли. Куда же это она собралась?…

С первого же автомата я позвонила в «Бюро находок» — Ковалева не было. Я не знала, когда буду дома, но просила передать ему, чтобы он позвонил, но предупредила, что могу сама позвонить еще раз.

Поймала на улице такси и поехала в Управление.

Был конец рабочего дня, а завтра — выходной. Люди, которые оставались на своих местах, не очень понимали, как мне помочь. «Эмилия Щуркина, говорите? Студентка на практике… Да, может быть, и работает где, вы знаете, сколько их у нас, практикантов. Очень нужна? Ах, от матери приехали, из Новосибирска… понимаем, понимаем! Только где ее сейчас искать. Может быть, подождете до понедельника, все будут на своих местах, и Щуркина тоже. Через отдел кадров сразу и найдем. А сейчас, понимаете, трудно. Отходят ли какие суда из порта и когда?… А вас, гражданочка, почему это интересует?…»

Я не стала доставать свое служебное удостоверение. Конечно, ко мне отнеслись бы с большим доверием, но тогда мне пришлось бы искать начальника, который мог бы ответить на интересующие меня вопросы, объяснить, почему я интересуюсь Эмилией Щуркиной… этот медлительный путь я отвергла.

Звонить отсюда при незнакомых людях в «Бюро находок» я не хотела. Нужно было срочно попасть домой.

Я помахала на улице водителю-любителю, который был не прочь заработать тройку на бензин для своих голубых «Жигулей».

В общежитии и в Управлении я потеряла почти два часа. И не знала, что потеряй еще полчаса, то вернулась бы из своей командировки ни с чем. Но мое беспокойство, превратившееся после разговора с Анютой в уверенность, что меня собираются провести,— если еще не провели, как школьницу,— заставило торопиться.