Рабыня Изаура - Бернардо Гимараенс

— Не пойдешь?! — воскликнул изумленный Мигел. — А почему ты не сказала об этом раньше, когда сеньор Алваро еще был здесь? Сейчас, когда мы уже дали согласие…

— Все всегда можно исправить, отец, — прервала его дочь с лихорадочным оживлением. — В этом случае все очень просто. Отец, идите скорей в дом этого молодого человека и скажите ему то, что я не решилась сказать. Объявите ему, кто я, и тогда все будет кончено.

Произнося эти слова, Изаура была бледна, говорила невнятно, ее бескровные губы дрожали. Слова, произносимые неестественным, пронзительным голосом, казалось, с трудом вырывались из ее сердца. То был результат предпринятого ею последнего усилия для осуществления столь значительного решения. Отец подавленно и испуганно смотрел на нее.

— Что ты говоришь, дочка! — воскликнул он. — Ты так бледна и взволнованна! Мне кажется, у тебя жар… Ты больна?

— Нет, я здорова, отец. Не беспокойся обо мне. Нужно, чтобы вы обязательно разыскали этого молодого человека и рассказала ему все…

— Но это — никогда!!.. Ты с ума сошла, дочка. Неужели ты хочешь, чтобы я сам помог заточить тебя в тюрьму, отправить в кандалах в Кампус, вернуть твоему господину. Неужели ты думаешь, что я допущу, чтобы ты умирала в мучениях в когтях этого чудовища! Ах, Изаура, ради всего святого, не говори мне больше об этом. Пока кровь течет в моих жилах, пока бьется это отцовское сердце, я буду пытаться спасти тебя.

— Спасти меня, совершив низкий, недостойный поступок, отец! — решительно возразила девушка. — Как я могу, не став низкой и вероломной обманщицей, появиться, представленная им как свободная сеньора, на балу? Когда этот сеньор и столько других достойных людей узнают, кто стоял рядом с ними, что вместе с ними танцевала жалкая беглая рабыня…

— Замолчи, девочка! — прервал отец, обеспокоенный возбуждением дочери. — Не говори так… так громко… успокойся. Они никогда ничего не узнают. Очень скоро мы оставим этот город, возможно, завтра, если нам посчастливится. Уплывем на любом пароходе, и как можно дальше, например, в Соединенные Штаты. Там, как мне кажется, мы будем вне досягаемости злого преследователя. Я — своим трудом, ты — своим образованием, можем снискать не только скромное пропитание, но и безбедное житье в любой части света.

— Ах! Отец! Это решение уехать далеко, без надежды вернуться сюда когда-нибудь, гнетет мое сердце.

— Что поделаешь, дочка! Сейчас, даже если нам придется идти на край света, нам необходимо бежать от преследования этого чудовища.

— Но молодой человек, который проявил к нам такой интерес, сеньор Алваро, такой благородный и великодушный, узнав о моем происхождении и об ужасных обстоятельствах, заставляющих нас бежать и скрываться по свету, может, он захочет оказать нам поддержку и защитить от преследователя…

— Кто может поручиться за него?.. Скорее всего он будет презирать тебя, как только узнает, что ты всего лишь беглая рабыня, а, может быть, досадуя, что мы его провели, он станет первым, кто выдаст тебя полиции. В опасности, которой мы подвергаемся, нам совершенно необходимо таиться от него и ото всех. Если мы откроемся кому-либо, то мы погибли. Мужайся. Мы идем на бал, дочка, это необходимо, но это последняя жертва, которую мы должны смиренно принести ради нашей безопасности. Скоро мы будем далеко, если они однажды и узнают, кто ты, какая нам разница? Они нас больше никогда не увидят, а скоро нас забудут. Ты слишком щепетильна. Если они не узнают, кто ты, твое общество ничем не может оскорбить их. Этим ты никому не причинишь зла, это мера защиты, которая извинительна в нашем положении.

— Отец, кажется вы правы. Но не знаю, почему этот шаг вызывает такое отвращение у меня.

— К сожалению, это необходимо, дочка, если ты не желаешь несчастья и смерти нам обоим. Если мы не пойдем на этот бал, а вскоре исчезнем, что произойдет неизбежно, подозрения, которые мы уже вызвали своим образом жизни, заставят полицию идти по нашему следу. Она будет всюду нас преследовать. Действительно, это — жертва, но гораздо более приятная, чем преследования полиции, тюрьма, пытки и смерть. Чего еще тебе можно ожидать в доме твоего господина?

Изаура не отвечала, ее разум был поглощен противоречивыми и горькими размышлениями.

Слова отца повергли ее в глубокое уныние. Оглушенная столькими ударами судьбы, душа ее тонула в море сомнений и растерянности, как хрупкое суденышко среди бурного океана, которым разбушевавшаяся стихия играет, как щепкой.

Щепетильность и деликатность ее натуры, честность и искренность сердца, которое не могло приспособиться к обману и лжи, и какое-то смутное предчувствие, ее тяготившее, склоняли Изауру к решению не ходить на этот бал. Временами, казалось, она окончательно укреплялась в этом, и, уже верная своему намерению, она говорила себе: «Нет, я не пойду!»

С другой стороны, доводы се отца, казавшиеся такими разумными, и неукротимое желание еще раз увидеть Алваро, несколько часов наслаждаться его обществом, снова погружали ее в пучину сомнений. Мысль о том, что вскоре, может быть на следующий день, ей придется оставить этот город и разлучиться с Алваро без малейшей надежды когда-либо вновь увидеть его, не имея возможности попрощаться с ним, без того, чтобы он смог узнать, кто она, куда уезжает, ранила ее сердце. Уехать, не имея возможности сжать в объятиях в час расставания любимого, а потом проливать слезы в самой жестокой тоске, тайком уехать, чтобы вести жизнь вечного бродяги, без малейшей надежды на утешение, подвергаться постоянным опасностям, чтобы, возможно, в конце концов закончить ее в муках самого бесчеловечного рабства, ах! — это ужасно! и все-таки это был единственный путь, открывшийся взору Изауры. Но нет, ее ждала еще целая ночь веселья и счастья, великолепная ночь, полная восторгов и поклонения. Вдыхать тот же воздух, пьянея от его голоса, упиваться его дыханием, запечатлевать в душе его страстные взгляды, чувствовать нежное пожатие обожаемой руки, считать удары своего сердца, сильнее бьющегося рядом с ним. Ах! Такая ночь стоила вечности, — пусть потом будут печали, опасности, рабство и смерть!

Будучи искренней и скромной девушкой, Изаура, тем не менее, знала себе цену. Видя себя предметом любви такого молодого человека как Алваро, обладавшего чистой душой и наделенного такими благородными и блестящими качествами, она еще больше утвердилась в своем мнении о собственной персоне.

Со свойственной ей природной проницательностью, она очень быстро поняла, что привязанность, испытываемая к ней юношей, была не простой и поверхностной данью ее очаровательной внешности и талантам, ни, тем более, преходящим капризом молодости, но настоящей, всепоглощающей, сильной и глубокой страстью. Это вызывало в ней подлинную гордость, возвышало в своих собственных глазах и временами заставляло забыть, что она жалкая рабыня.

— Я уверена, что достойна любви Алваро, иначе он не полюбил бы меня. А если я достойна его любви, почему я не могу появиться в этом блестящем обществе? Разве испорченность людей способна уничтожить то светлое и прекрасное, что есть в творении создателя? — так размышляла Изаура и, возбужденная этими мыслями и соблазнительной перспективой получить несколько часов неземной радости рядом с возлюбленным, восклицала в душе: «Я должна пойти, должна пойти на бал!»

Пока Изаура, в молчании закрыв лицо руками, размышляла о своих опасениях, пытаясь утвердиться в каком-то решении, ее отец, не менее обеспокоенный и встревоженный, рассеянно ходил между клумбами цветника, в мучительном беспокойстве ожидая окончательного решения дочери.

— Я пойду, отец, пойду на этот бал, — сказала она, наконец, поднимаясь, — но я буду готовиться к нему, как жертва, которую поведут на заклание под звуки гимнов, украшенную цветами. Меня не оставляет роковое предчувствие, оно гнетет меня…

— Какое предчувствие, Изаура?

— Не знаю, отец, какого-то несчастья.

— Так вот, что касается меня, Изаура, мое сердце говорит мне, что наш выход на этот бал будет нашим спасением.

Глава 13

Не думай, читатель, что бал, на котором мы присутствовали, уже закончился. Небольшое отступление, сделанное в предыдущей главе, казалось нам необходимым, чтобы объяснить, что заставило нашу героиню принять отважное и рискованное решение показаться на блестящем аристократическом собрании: то ли сердечная слабость, то ли природная робость характера, которую нельзя не оправдать у человека щепетильного и просвещенного.

Бал продолжался, но уже не такой оживленный и праздничный, как сначала. Бурные аплодисменты и всеобщее восхищение кавалеров, обращенное к Изауре, вызвали полное охлаждение среди самых красивых и привлекательных дам собрания. Раздосадованные на своих любимых кавалеров за восторги, расточаемые ими Изауре, и почести, которые они откровенно оказывали той, что подразумевалась королевой бала, дамы не желали танцевать, и вместо веселого смеха и остроумной беседы, по углам, среди разобщенных группок только и слышались, что таинственно нашептываемые излияния и шушуканья, прерываемые вымученными саркастическими усмешками.