Дело в стиле винтаж - Изабел Уолф

— Спасибо. — Он повертел медведя перед Луи. — Он такой очаровательный. О, Фиби, посмотри — малыш ему улыбается.

Я погладила пухленькие ножки малыша.

— А тебе не кажется, что на нем должно быть что-то еще, кроме подгузника?

— Ну конечно! Я как раз менял ему подгузник, когда ты пришла. А куда я подевал одежду? Да вот же она. — Я с ужасом смотрела, как папа левой рукой прижал Луи к груди и начал запихивать его ножки и ручки в полосатый голубой комбинезончик. Справившись с этим, он не без труда усадил малыша в стальной высокий стульчик, и Луи оказался зажат в позиции участника соревнований по бобслею. Затем папа пошел к сияющему американскому холодильнику и вернулся с маленькими баночками.

— Давай посмотрим… — открыл он первую из них. — Луи начинает есть твердую пищу, — объяснил он мне через плечо. — Попробуем сначала вот это, хорошо, малыш? — Луи широко, как птенец, разинул рот, и отец начал кормить его с ложечки. — Какой хороший мальчик. Молодец, сынок. О… — Луи выплюнул на папу бежевую кашицу.

— Наверное, ему это не нравится. — Отец вытер свои очки, забрызганные, как я теперь знала, органическим цыпленком и запеканкой из чечевицы.

— Иногда такое случается. — Папа взял полотенчико и вытер подбородок Луи. — Он сегодня немного странный — наверное, потому, что его мама опять уехала. Теперь мы попробуем другое, хорошо, Луи?

— А разве это не нужно подогреть?

— Он не против еды прямо из холодильника. — Папа открыл следующую баночку. — Марокканский барашек с абрикосами и кускусом — ням-ням. — Луи снова открыл маленький ротик, и папа запихал в него несколько ложечек деликатеса. — О, ему это нравится! — триумфально провозгласил он. — Определенно нравится.

Неожиданно Луи высунул язык, и оранжевый марокканский барашек стал стекать по нему словно лава.

— Тебе надо было надеть на него слюнявчик, — сказала я, пока папа соскребал с Луи выплюнутое. — Нет, папа. Не надо снова запихивать в него это. — На столе лежала брошюрка под названием «Как добиться успеха».

— У меня не слишком хорошо получается кормить его, — с несчастным видом признался отец и выбросил отвергнутую баночку в хромированное мусорное ведро. — Было гораздо проще, когда он обходился бутылочкой.

— Я помогу, хотя сама не большой мастер в этом деле — по вполне понятным причинам. Но почему тебе приходится так много заботиться о нем?

— Ну… Потому что Рут снова уехала, — пояснил он устало. — Она сейчас очень занята, и, кроме того, я сам хочу заниматься этим. Во-первых, нет смысла платить няне, — папа слегка передернулся, — ведь я не работаю. Плюс к тому, когда ты была ребенком, я так часто отсутствовал, что мне приходилось выполнять отцовские обязанности очень и очень редко.

— Ты мало бывал дома, — печально согласилась я. — Все эти экспедиции и раскопки. Казалось, я постоянно машу тебе на прощание.

— Знаю, дорогая, — вздохнул он. — И мне очень жаль. Но теперь, с этим парнишкой, — он погладил Луи по голове, — мне дан шанс быть более полезным папой. — Луи посмотрел на отца так, словно призывал убрать руки.

Зазвонил телефон.

— Прости, дорогая, — сказал папа. — Это, должно быть, радио «Линкольн». Я даю им интервью по телефону.

— Радио «Линкольн»?

— Это лучше, чем радио «Молчание», — пожал он плечами.

Пока папа давал интервью, прижав трубку к уху правой рукой, а левой пытался впихнуть в Луи что-то кашеобразное, я размышляла о его профессиональном падении. Всего год назад он был известным и уважаемым профессором сравнительной археологии в колледже Королевы Мэри Лондонского университета. Затем настало время «Больших раскопок», и из-за плохих отзывов в прессе — «Дейли мейл» окрестила передачу «большой ямой» — отца отправили в преждевременную отставку, что дало немедленный отрицательный эффект. Его стаж сократился на пять лет, пенсия оказалась гораздо меньше, чем предполагалось, и хотя он в течение шести недель по воскресеньям выступал в прайм-тайме на телевидении, его начинающаяся карьера в этой области застопорилась.

— Когда мы спрашиваем, что такое археология, — говорил папа, засовывая в Луи пюре из манго и личи, — то получаем ответ: эта наука изучает артефакты и обычаи и даже открывает «потерянные» цивилизации с помощью все более изощренных средств, имеющихся теперь в нашем распоряжении, и самым главным из них является, безусловно, датирование по радиоуглероду. Но, говоря «цивилизация», мы должны понимать, что это, конечно, современное определение, применяемое по отношению к прошлому с точки зрения западной интеллектуальной перспективы… — Он схватил грязную салфетку. — Простите, могу я начать сначала? Вы сказали, это предварительная запись, верно? О, мне так жаль…

На телевидении папа справлялся неплохо, в основном потому, что имел сценариста, который переписывал его наиболее сложные фразы, делая их понятными. Если бы средства массовой информации не подняли шум вокруг беременности Рут, у него, наверное, было бы сейчас достаточно работы, но по окончании сериала ему предложили лишь дневное кулинарное шоу. Карьера Рут тем временем находилась в расцвете. Ее сделали исполнительным продюсером, и она готовила передачу о полковнике Каддафи, ради чего даже полетела в Триполи.

Неожиданно мы услышали, как распахнулась входная дверь.

— Ты можешь в это поверить?! — послышался голос Рут. — Мерзкие террористы опять спровоцировали закрытие Хитроу! Но только это были не террористы. Нет! Конечно, нет. — Она казалась разочарованной. — А просто какой-то полоумный, пытавшийся уговорить пилота полететь на Тенерифе… Третий терминал заблокировали — и у нас с командой ушло два часа, чтобы выбраться оттуда. Я попытаюсь улететь завтра. Боже, ну и беспорядок тут у тебя, дорогой! И не клади пакеты на стол, — она скинула упаковку «Хэмлис», — на них полно микробов, и никаких игрушек здесь, пожалуйста, — это кухня, а не игровая комната. И, будь добр, закрывай дверцы шкафчиков, я не могу видеть их открытыми! О! — заметила она меня, сидящую за дверью.

— Здравствуйте, Рут, — спокойно сказала я. — Я приехала навестить папу. — И посмотрела на него. Он яростно пытался навести порядок. — Надеюсь, вы не возражаете.

— Ни в малейшей степени, — беспечно ответила она. — Чувствуйте себя как дома.

«Это нелегко», — подумала я.

— Фиби принесла Луи этого очаровательного медвежонка, — пояснил папа.

— Спасибо, — кивнула Рут. — Очень мило с вашей стороны. — Она поцеловала Луи в голову, игнорируя его протянутые ручонки, и пошла наверх.

— Прости, Фиби, — мрачно улыбнулся мне отец. — Давай встретимся еще раз?

На следующее утро, по дороге к «Деревенскому винтажу», я думала о папе и о том, как он запутался в новых семейных отношениях, не имея представления, насколько все это нарушит его жизнь. Мама верила, что прежде он никогда не изменял ей, несмотря на бесчисленные возможности сделать это с привлекательными студентками, изучавшими археологию, ловившими каждое его слово, когда они вместе ползали в пыли, с увлечением выковыривая осколки финикийской или месопотамской культуры, или, скажем, культуры майя. Неумелость, с какой папа строил свои отношения с Рут, позволяла предположить, что он едва ли имел опыт в адюльтерах.

Уйдя из дома, папа написал мне. В письме он говорил, что по-прежнему любит маму, но, поскольку Рут беременна, должен остаться с ней. А затем добавил, что ему искренне нравится Рут и я должна понять его. А я не смогла. И не могу до сих пор.

Хотя прекрасно понимаю, почему Рут увлеклась папой, несмотря на двадцатичетырехлетнюю разницу в возрасте. Отец был из тех высоких, красивых, зрелых мужчин, которых годы только красят. Кроме того, он был интеллигентен, прост в общении и добр. Но что он нашел в Рут? Она не была женственной и милой, как моя мама. Эта женщина походила на доску — и чувствительности в ней было не больше. Глядя, как отец выносит вещи из родного дома, я пережила душевную травму, и все усугублялось тем, что в машине его ждала Рут, в то время уже находящаяся на последних месяцах беременности.

Мы с мамой сидели без сна до глубокой ночи, стараясь не смотреть на пустые места, где прежде стояли его книги и безделушки. Его главная ценность — маленькая бронзовая фигурка рожающей ацтекской женщины, подаренная ему мексиканским правительством, — больше не украшала каминную полку на кухне. Мама сказала, что ей будет очень ее не хватать.

— Если бы не ребенок, — плакала она. — Не хочу быть подлой по отношению к бедному малышу, который даже еще не родился, но не могу не желать, чтобы именно этот ребенок не появлялся на свет, поскольку, если бы не он, я бы все простила и забыла — а теперь мне придется провести остаток жизни в одиночестве.

С упавшим сердцем я поняла, что мне предстоит все отпущенное ей время поддерживать и ободрять маму.