Эмигрант. Испанская война - Даниил Сергеевич Калинин

честно попытался пару раз открыть огонь по проносящимся с дикой скоростью противникам, но дождался лишь прицельной очереди, срезавшей бруствер. Аркадий Юрьевич чудом успел нырнуть вниз прежде, чем его тело нашпиговали свинцом. И теперь он ровно как и я, оголтело таращился перед собой с застывшим в глазах детским изумлением. Растерянность бывалого товарища как-то не вселяла уверенности…

Вот ещё один самолёт стремительно проноситься над нами, в конце атаки наклонившись чуть в бок и довольно грациозно начав набирать высоту. Обзор со дна окопа, скажу вам честно, неважнецкий. Так что это первый враг, которого я успеваю рассмотреть. Похож на летающую бочку, коротенький и толстый, с белым пузом. «Смешной и несерьёзный» проноситься в голове. Да, можно сколь угодно потешаться над ним и острить, но это скорее лётчик потешается над нами, вжавшимися в землю и молящимися о спасении.

Помимо стремительно проносящихся над головой «бочонков», поливающих наши позиции пулемётным огнём, нас бомбят откуда-то сверху. Бомбардировочная авиация держится высоко в небе и эти самолёты противника просто невозможно рассмотреть. Но вдруг, рядом с крохотными точками, в которых можно опознать бомбёров, всплывает маленькое облачко, потом ещё одно и ещё… Потом эти облачка заполняют всё пространство перед бомбардировщиками. Те меняют курс, но вот вдруг вспышка в небе – и к земле летят пылающие обломки самолёта.

– Зенитки работают! Держись юнкер, скоро начнётся!

Я, оглушённый, с трудом понимаю слова, которые кричит мне «медведь». Но когда до меня доходит их смысл, по спине явственно пробирает холодок: так это ещё и не начало?!

…Атака авиации, казалось бы, длится бесконечно. На самом же деле она отняла всего лишь час от того безумного дня, который нам ещё только предстоит пережить. Просто пока сидишь и бездейственно ждёшь «свою» пулю, ощущение времени совершенно теряется…

Выглядываем из окопа. Позиции роты, в расположение которой мы прибыли, будто бы основательно перепаханы. В нескольких местах я вижу застывшие тела. Одно из которых, я отчётливо разбираю, имеет только нижнюю половину головы. Становиться дурно…

– Никита, соберись! Начинается атака!

Действительно, начинается. Со стороны противника выезжают на поле несколько машин на гусеницах, украшенные маленькими круглыми башенками, с торчащими из них короткими стволами пушек. Танки. Конечно танки. Отсюда они выглядят несерьёзно, но я уже понимаю, что доверять внешнему виду опасно.

Между порядками боевых машин противника наступает пехота. Причём движутся республиканцы довольно плотными группами. Опять информация «дроздов» недостоверна. Впрочем, нам такое построение врага наиболее выгодно. Правда, возможно, они просто не боятся наших пулемётов, которые подавят бронированные машины большевиков…

Но танки наступают правее, уступая пехоте возможность атаковать по довольно крутым склонам высоты. Я сразу приободрился, но штабс-капитан только зло цыкнул на меня. В общем-то, он прав: недооценивать противника нельзя, а расслабляться рановато. Бой только начинается.

С обеих сторон открывает огонь артиллерия. Снова приходиться залечь на дно окопов и ждать неминуемой смерти откуда-то сверху. Пехота врага же начинает чуть ли не бежать по склонам.

К нам в гнездо ныряет капитан Климов.

– Ну что ребята, отдыхаем!? Аркадий Юрьевич, слушай внимательно: мы сейчас попробуем организовать ружейный огонь этих испанских клоунов. Ты же пока молчи. Твой пулемёт – наш козырь в рукаве и его нужно поберечь. Когда республиканцам будет всего нечего до окопов, их артиллерия гарантированно замолчит. Тогда и бей!

…Республиканцы атаковали не очень организованно, что отметил даже мой неопытный взгляд, но довольно смело. И было видно, что настроены они решительно. Именно на нашем склоне их продвижение было наиболее успешным из-за не слишком плотного (и неточного) встречного огня. За атакой противника мы наблюдали со штабсом из предусмотрительно выбитых бойниц.

Вот, наконец, артиллерия врага замолчала; пехота противника в пламенной атаке устремилась на наши позиции.

Они бежали в плотно сбитой группе, не замедляя шага под усилившимся огнём из траншей. Их товарищи падали, но основная масса устремилась на нас, в своём неудержимом беге напоминающие горную лавину. Только штыки сверкали на солнце, а воины орали что-то своё на испанском. И этот, совершенно непонятный мне крик, переливался какими-то звериными оттенками. Я будто загипнотизированный смотрел на приближающуюся смерть.

– Пора!

Штабс-капитан взгромоздил свой МГ на бруствер и дал длинную очередь вдоль фронта наступающего противника. Ближние к нам республиканцы будто напоролись на стену, скошенными снопами падая на землю. Ещё одна очередь и ещё одна, бьющая во фланг и снова по фронту. Противника будто режет огромная коса; теперь уже все они залегают и пытаются вести ответный огонь.

Тут же со стороны окопов донёсся воинственный крик, и уже наши испанцы покидают свои позиции и устремляются навстречу врагу. Срабатывают какие-то потаённые животные инстинкты. Только что испытывая ужас перед атакующим врагом, но увидев, как он залёг, сознание накрывает волна ярости и желания драться. Дать бой тому, кого ты так боялся мгновение назад, поквитаться за парализующий тело страх!

Это мои эмоции и чувства, обуревавшие душу, пока я лез наверх, желая участвовать в контратаке.

– Куда!? Щенок! Здесь сиди, эти идиоты сейчас нам всё сорвут!

Аркадий Юрьевич, схватив за ногу, сдёргивает меня обратно в окоп. Ну что же, рядом с «медведем» я действительно чувствую себя щенком. И куда только делась его растерянность при налёте? Теперь рассвирепевший офицер ещё больше напоминает зверя, давшему ему прозвище: могучие руки будто стали ещё больше, грудь ходит ходуном, а взгляд стал столь яростным, словно у атакующего хищника!

Момент для контратаки был вообще-то удачным. Противник потерял свой напор, и именно в этот момент франкисты ударили, без потерь добежав до врага. Я не мог разобрать всех подробностей схватки, видел только бешеное мелькание штыков и прикладов, падающих людей.… Один республиканец поднялся, пытаясь прицелиться, вскинул винтовку, но его противник, будто на лету преодолев разделяющее их пространство, страшным ударом штыка пробил тело врага насквозь. Ствол винтовки вылез из спины стрелка. Двое испанцев выронили оружие и сцепились в рукопашной схватке, тузя друг друга кулаками. Они свалились под ноги сражающихся, и больше я их не видел. Атлетически сложенный боец с нашей стороны размахивал прикладом винтовки как дубиной, ударом в голову сбивая противника…

Атака наших соратников была столь яростной, что республиканцы поначалу попятились, подались назад. Но чей-то властный и грозный крик остановил начинающееся бегство. Построив отступивших бойцов, командир встретил пытавшихся развить успех фалангистов залпом в упор. Затем они стали бросать гранаты, взрывающиеся посреди порядков франкистов. А за спинами своих штабс-капитан никак не мог открыть убийственный пулемётный огонь, который ещё мог подарить нам скорую победу.

Тщетно. Противников было больше. Теперь уже они, организовавшись, вновь ударили, а наши союзники, растеряв весь боевой задор, попятились назад. Кто-то побежал; впрочем, их бегство кончалось в окопах, что было не так уж и плохо.

Но враги наседали. На нашем участке они уже не пытались вставать в полный рост. Нет. Залегли, открыли довольно организованный, а потому плотный огонь с близкого расстояния, который никак не позволял «медведю» вновь установить машингевер на сошки и хорошенько вдарить. А под прикрытием стрелков к нашему окопу поползли бойцы с гранатами.

И вот он, мой черёд вступить в бой. Опытные «дрозды» понимали, что наша выдвинутая вперёд позиция будет атакована, как только враг сумеет достаточно приблизиться. Мне как бойцу прикрытия, оставили половинный запас немецких гранат. У них были длинные деревянные ручки, что делало оружие довольно удобным для метания. Вот я и начал применять их по назначению, старательно раскручивая трясущимися от возбуждения руками крышки и вырывая фарфоровые шарики перед броском. Однако, взрывы моих гранат раздавались через довольно долгий промежуток времени. Как я понимаю, некоторые испанцы умудрялись отбросить от себя гранату. Одна прилетела прямо к нам, но, Слава Богу,