Ревность волхвов - Анна и Сергей Литвиновы

Благодаря вниманию, которым окружили мою подругу опытные лыжники, а особо Настя, к концу дня катание стало доставлять девушке очевидное удовольствие. Она перестала падать, начала скользить уверенно и даже порой лихо.

…Если меня будут спрашивать – а меня наверняка будут спрашивать, – кого из наших, когда и как долго, я видел во время катания, я, не колеблясь, отвечу, что Лесю и Настю Сухарову я лицезрел практически постоянно. Сашка сначала почти все время крутился поблизости, но в какой-то момент, наверное, около двух дня, вдруг исчез, и я не встречал его до тех пор, пока трагедия уже не свершилась. Света какое-то время оставалась с нами, а потом тоже пропала – то ли перебазировалась на другой подъемник, то ли отправилась домой, то ли зарулила в бар.

Что касается бухгалтера Иннокентия и его супруги Валентины, то их я потерял из виду почти сразу же, еще утром, около одиннадцати.

Петр Горелов до поры до времени тоже находился с нами, но около часа дня ему кто-то позвонил по мобильнику, он коротко поговорил, и, никому ничего не сказав, исчез из поля зрения, и больше я его на горе не видел.

Впрочем, меня, наверно, спросят: что означает мое заявление, что я видел Лесю и Настю ПРАКТИЧЕСКИ все время? Объясняю. Представьте: мы стоим все вместе, втроем, на склоне. Настя отталкивается палками и мчится вниз, мы видим ее спину. Мы с Лесей тоже начинаем спуск. Естественно, теряем Сухарову из вида. А через три минуты, у подножия, я замечаю ее, садящуюся на подъемник. Мы торопимся вслед за Настей, впрыгиваем в кресла на семь-восемь рядов ниже ее – а когда поднимаемся, снова встречаем ее наверху. Вопрос: могла она за то время, что мы теряли ее из виду – за те пять, много семь минут, – каким-то загадочным образом исчезнуть, незаметно совершить убийство и столь же стремительно и невероятно вернуться на гору? Думаю, это абсолютно исключено…

Итак, я подхожу к главному и чувствую, что пальцы не слушаются. Я охотно оттянул бы этот рассказ и дальше, живописуя гору, потрясающий вид на тундру, открывающийся с нее… Описывал бы снег, легкий морозец, ветер в лицо… Но… Пора начать о самом страшном.

Где-то часа в четыре, когда совсем стемнело, а склон освещали лишь молочно-белые фонари на мачтах, мы с Лесей решили пойти домой. И есть уже хотелось зверски, и болели с непривычки бедра и икры, и глаза у меня устали без очков от сверкания снега, а незащищенные щеки и нос горели от ледяного ветра. Настя решила остаться на склоне еще ненадолго – она, кажется, была настоящей горной фанаткой.

Мы с Лесей спустились с горы на бордах последний раз, отстегнули доски, взвалили их на плечи и зашагали к своим коттеджам. Идти нам было под горку метров триста. Достигнув развилки – направо через двести метров ее коттедж, налево через двести метров мой, – мы не стали сговариваться о дальнейшем времяпрепровождении, просто тепло распрощались и разошлись.

Жилище наше оказалось незапертым – впрочем, за все время проживания здесь я не припомню случая, чтобы оно замыкалось. Во-первых, ключ на всех шестерых имелся только один; во-вторых, в последние дни дома всегда был Вадим; а в-третьих, трудно было вообразить, что в столь спокойном месте кто-то может посягнуть на наше имущество. Я поставил доску в сарай и вошел в дом. Я отдувался, меня шатало. Слишком уж я накатался и ошалел от воздуха, движения и постоянного общества Леси.

Дом был пуст. Ни людей, ни голосов, ни радио. Я скинул куртку, засунул ее в сушильный шкаф и прямо в бордических ботинках (снег все равно здесь девственно чист, следов не остается, лишь капли прозрачной воды, которые потом бесследно испаряются) прошел через гостиную в туалет. Меня, помню, слегка удивило, что оконце в санузле распахнуто настежь, но при том в ванной комнате не холодно. По краям зеркала, висящего над раковиной, я заметил исчезавшие прямо на глазах капельки воды.

Вымыв руки, я вышел в гостиную (она же столовая) и тут заметил, что дверь в спальню Сухаровых чуть приоткрыта. Это показалось мне странным, поскольку когда там был Вадим (в последнее время, понятное дело, он сидел там почти безвылазно), он обычно наглухо закрывал ее. И какая-то странная, нехорошая тишина царила в его комнате… Итак, я заглянул внутрь спаленки с мыслью: «Если не спит, поздороваемся, перемолвимся парой фраз». Но… Я сразу увидел, что Вадим, совершенно раздетый, с одним только гипсом на ноге, лежит на кровати, странно изогнув голову. Но самым главным и пугающим было не это. Вся грудь его, и кровать, и пол были залиты чем-то красным, и даже на стене имелось несколько красных пятнышек… Я сначала, грешным делом, подумал, что это шутка, – глупая, святочная, рождественская шутка – и изменившимся, дрогнувшим голосом, похолодев, окликнул его. Тот не шевелился, и только тогда я увидел багровый разрез на его шее и понял, что это совсем не шутка, что Вадим Сухаров мертв. Что его – убили…

Я не стал входить в комнату и, налегке, не одеваясь, бросился в соседний коттедж. Там была Леся, а она, в конце концов, без пяти минут дипломированный юрист и сотрудник детективного агентства, и должна знать, как поступать в подобных случаях. Несколько сот метров до соседнего домика я пролетел как на крыльях, подгоняемый растерянностью и страхом.

Когда я ввалился в дом, Леся еще не переоделась. Она, довольная и вся красная с морозца, сидела за обеденным столом и пила чай с конфетами. А компанию ей составляли Гореловы, Петя и Женя, и вид у этой парочки был, словно они только что поднялись с постели: оба в халатах, розовые, довольные.

Прямо с порога я выпалил: «Вадима убили!» – и увидел, как бледнеют и вытягиваются лица всех троих. «Как?!» – выкрикнул Петя. Женя в отчаянии схватилась за голову. И только Леся не потеряла присутствия духа. Она повлекла меня к выходу из домика. На крыльце коротко спросила:

– Ты уверен?

– Да. Он не дышит. И кровищи там…

– Надо вызывать полицию. Сможешь?

– Какой номер?

– Попробуй 112 с мобильного. Думаю, они говорят по-английски. Ты там ничего не трогал?

– Нет. Даже двери не касался.

– Пошли осмотрим место преступления.

– А можно ли? Это дело полиции.

Мне совершенно не хотелось снова видеть бездыханное тело и кровищу.

– Пока полиция не приехала, можно. Из коттеджа и позвоним.

Теперь я думаю, что Леся сделала все, конечно, не по правилам. Надо было тут же вызвать полисменов и никуда не ходить. Однако в ней, кажется, взыграло свойственное неофитам ревностное отношение к работе. Ей хотелось оказаться профессионалом, который самым первым осмотрел место преступления. (Я так и не нашел в себе силы зайти в ту комнату. Да и Леся, после десятиминутного пребывания внутри, вышла изрядно побледневшая.) И еще она дала мне дельный совет: «Если у тебя в вещах есть что-то недозволенное – или очень нужное тебе сейчас же, возьми с собой». Так, благодаря ей, я сохранил на сегодняшний вечер и свой ноутбук, и бутылочку текилы – оба предмета весьма сильно скрасили мне вечер.

Что было дальше, когда приехала полиция? Что они сказали?.. Рассказывать об этом сейчас мне, во-первых, неохота, а во-вторых, все лица и события переплелись в моем бедном мозгу, и я уже совершенно не уверен, в какой последовательности все происходило… Помню патрульную машину, с мигалкой и сиреной подскочившую к нашему тихому домику… Затем еще две, без опознавательных знаков, но явно полицейских… Желтую ленту, которой по периметру обвили наш бедный коттедж… Совершенно опрокинутое лицо Насти, когда ей сообщили трагическую весть… Помню, как она бьется в руках двух дюжих констеблей, крича: «Пропустите! Пропустите меня к нему…» Почему-то запомнились ее разбросанные прямо по снегу лыжи, палки, шлем, маска и то, как сиротливо выглядели эти вещи, совершенно забытые хозяйкой… Помню, как реагировал на известие о смерти Вадима каждый из наших, постепенно собиравшихся вокруг домика. Стелла, например, разразилась диким приступом истерического хохота, а Иннокентий, кажется, не смог сдержать вздоха облегчения…

Затем, уже совсем вечером, около восьми, финский полицейский, очевидно главный (но в штатском), собрал нас во втором нашем домике (там, где жили Леся со Светой, Гореловы и Родион со Стеллой) и на очень приличном английском заявил, что он приносит извинения, но в нашем жилище будут продолжаться следственные действия. (Его речь переводил на русский Родион, однако в переводе нуждались только, как мне показалось, Иннокентий с Валентиной да Стелла и Саня). Настя находилась в прострации, она плакала в объятиях Жени, а та утешала ее, нашептывая что-то.

Полицейский заявил, что приносит извинения за доставленные неудобства, а городской совет в срочном порядке рассмотрел наш вопрос и разрешил нам за счет города, временно, на одну ночь, перебазироваться в другой домик, по соседству, не хуже классом. Еще констебль попросил никого из нас не выезжать из города и заявил, что с завтрашнего дня он и его коллеги начнут опрашивать нас в связи со случившимся.