Вельможная Москва. Из истории политической жизни России ХVIII века - Ольга Елисеева

О моральном состоянии Дашковой в годы ее первой серьезной опалы свидетельствует переписка княгини с братом Александром Романовичем Воронцовым, чрезвычайным и полномочным министром России в Голландии, единственным родственником Екатерины Романовны, который продолжал тогда поддерживать с ней отношения. В мае 1766 г. Александр Романович намеревался вернуться в Россию, чтоб продолжить службу в коллегии иностранных дел. Дашкова в самых горячих выражениях отговаривала его. «Не одобряю Ваше желание, — писала она. — Имея какой угодно ум и способности, тут ничего нельзя сделать, т. к. здесь нельзя ни давать советы, ни проводить систему: все делается волею императрицы — и переваривается господином Паниным… Маска сброшена… никакая благопристойность, никакие обязательства больше не признаются».

Важная для русского либерального сознания тема о том, что в России «ничего нельзя сделать» — одна из самых ярких в переписке семейства Воронцовых. А ведь на годы изгнания Дашковой приходятся такие серьезные государственные мероприятия как секуляризация церковных земель, освободившая от крепостной зависимости два миллиона крестьян, напряженное законодательное творчество Екатерины II, подготовка Уложенной Комиссии. Но Екатерина Романовна как бы не замечает этих событий, поскольку при их подготовке ни ее советами, ни ее «системой» не воспользовались.

Опала не могла продолжаться до бесконечности. Княгиня в письмах несколько раз просила императрицу отпустить ее с детьми за границу. Но ее послания оставались без ответа. В 1769 г. разрешение было получено. «Наконец я уехала», — радостно восклицает княгиня. При чтении страниц мемуаров Дашковой, посвященных ее попыткам вырваться из Москвы, невольно вспоминаются слезные немецкие письма Алексея Орлова о том, что лучше уж совсем перестать видеть солнце, чем остаться в Германии навсегда. Перед нами две противоположных друг другу культурные традиции, выразителями которых в конце XVIII в. были Дашкова и Орлов.

После двух лет путешествий, Дашкова полная новых впечатлений возвращается в Россию. В Петербурге ее ждал неожиданно теплый прием. Екатерина II подарила ей сначала 10 тысяч, а затем 60 тысяч рублей, княгиня была радушно встречена при дворе. Время могущества Орловых окончилось, партия Панина нанесла им сокрушительное поражение. Теперь вокруг трона плотным кольцом стояли люди из клана Никиты Ивановича, и пожалования как из рога изобилия сыпались на них. Дашкова попала под общий золотой дождь, но в душе так и не примирилась. Вскоре в руках императрицы оказались материалы заговора Панина в пользу Павла Петровича 1773 г., о которых мы подробнее рассказывали в главе «Русский диктатор». Среди заговорщиков была и Екатерина Романовна. Едва вступив на родную землю, она немедленно угодила в новый «комплот».

И вот Дашкова вновь отправляется в Москву, в очередную опалу. Она уже очень богата, и далеко не так одинока как в свое первое московское изгнание — ее дядя Петр Иванович тоже живет в старой столице. Княгиня держится очень по-барски, осознавая себя частью сильной оппозиции. Живя в Троицком, княгиня считает долгом часто появляться в Москве, устраивает имущественные дела своих детей, каждые две недели навещает свекровь. Теперь уже никто из родных ее покойного мужа не осмелился бы закрыть перед княгиней дверь своего дома, хотя за Дашковой тянулся шлейф серьезных подозрений.

Она активно участвует и в общественной жизни старой столицы, которой тогда постепенно начинали руководить московские масонские братства. В России не привились женские ложи, но, принадлежа к двум семьям посвященных — Воронцовым и Паниным, Екатерина Романовна не была чужой в среде братства. Ее привлекают к основанию научного общества при Московском университете — Вольного Российского собрания. Дашкова становится действительным членом этого общества, печатает в его журнале «Опыты трудов Вольного Российского собрания» статьи об общественном устройстве, долге общества перед его членами и о воспитании, проникнутые духом масонской этики. Нравственное стремление воспитать совершенного человека, избавленного от пороков окружающего мира — одна из центральных идей философии Просвещения и морали вольных каменщиков — остро интересовала Екатерину Романовну в эти годы. Она, по словам ее брата Семена Романовича Воронцова, тоже видного масона, мечтала воспитать человека, который не будет иметь ни одного недостатка, свойственного современному поколению. Обязательным условием успеха подобного эксперимента считалась необходимость изъять ребенка из привычной среды, грязные стороны которой он не должен видеть. Постепенно Дашкова приходит к мысли о новом заграничном путешествии для образования сына.

Зимой 1775 г. императрица приехала в Москву, чтоб летом отпраздновать здесь подписание мирного договора с Турцией. Дашкова не была приглашена провести торжества вместе с Екатериной II. В «Записках» княгиня дипломатично пишет, что болезнь ее свекрови и собственные хвори помешали ей лично видеться с императрицей. Но Екатерина Романовна послала старой подруге подарок. «Я не могла лично поздравить императрицу с блестящими успехами ее оружия, но написала ей письмо по этому поводу и послала чудную картину Анжелики Кауфман, изображавшую красивую гречанку. Я намекала в письме и на себя и на освобождение греков, или, по меньшей мере, на улучшение их судьбы». Согласно придуманной княгиней аллегории, она, как и греки, ожидала от русской императрицы освобождения. Подарок был принят, и вскоре Екатерина Романовна имела честь сама просить государыню о разрешении предпринять новое заграничное путешествие, ради образования сына. Императрица холодно согласилась.

Перед отъездом Дашкова совершает шаг, бросивший глубокую тень на всю ее дальнейшую жизнь. В своем подмосковном имении Троицком, тихо и без особой огласки, она выдает дочь Анастасию Михайловну, которой тогда едва исполнилось пятнадцать лет, за состоятельного, но не слишком молодого бригадира Андрея Евдокимовича Щербинина. «Я надеялась, что он даст моей дочери тихую и мирную жизнь, — объясняла свой выбор княгиня, — Она физически развилась неправильно и имела недостаток в строении тела, вследствие чего вряд ли могла рассчитывать, что более молодой и веселый муж станет ее любить и баловать». Желание самой Анастасии при этом учтено не было.

Стремление по своему разумению распоряжаться жизнью близких, перешагивая даже через их волю, дорого стоило княгине в будущем. Брак, как и следовало ожидать, не удался. Анастасия с годами обнаружила чисто воронцовское упрямство, а, вырвавшись из-под опеки матери, повела беспутный образ жизни, проматывала свои деньги и деньги мужа, попала под надзор полиции, потом под опеку. Устав воевать с дочерью, княгиня «отрешила» ее от наследства и запретила пускать в дом даже в случае своей смерти для прощания с телом. Биографы Дашковой часто пишут, что дочь и мать были полными противоположностями. Но обычно бок о бок не могут ужиться именно люди с одинаковым характером. Разве не авантюрная жилка в натуре самой Екатерины Романовны толкала ее от одного заговора к другому, и разве не сама княгиня находилась пол жизни под пристальным вниманием властей? Анастасия не интересовалась политикой, ее увлекали финансовые аферы. В остальном же мать и дочь на удивление походили друг на друга. Но вернемся в 1775 г. — Дашкова с семьей отправляется в новое путешествие.