Советская морская новелла. Том второй - Леонид Соболев

Сам он чувствовал только злость — ту самую удушливую, сжимавшую горло злость, которая требует, но не находит себе выхода. Это вынужденное бездействие во время бомбежки, пассивное ожидание, пока противнику надоест преследовать прячущуюся лодку, было ему не по нутру. В таком положении он всегда испытывал что-то вроде мучительного унижения, как будто кто-то наглый и безнаказанный бил его в это время кулаками по лицу, а он, мотаясь из стороны в сторону, только бессильно сжимал руки.

Касимов, конечно, превосходно знал, что от преследования четырех хорошо вооруженных кораблей лодке лучше всего прятаться под водой. Но это знание не укрощало его ярости. Всего досаднее было то, что это случилось сейчас, когда враг бежал, когда лодка топила транспорты, увозившие разбитые войска, когда там, на берегу, в оставляемых противником портах, горели склады, слышались взрывы и горький дым пожарищ уносился ветром далеко в открытое море.

Он вспомнил, как позавчера, ночью, выйдя на мостик во время зарядки, он учуял этот возбуждающий дымок. На темном, почти аспидном небе, далеко на западе светился слабый красноватый отсвет большого пожара. Было тихо и непривычно для этого времени года безветренно. Розоватые блики зарева кое-где отражались в море.

Когда в ноздри Касимова проник этот легкий, едва уловимый запах гари, занесенный ночным бризом далеко от берега, он вдруг почувствовал, что эта гарь пахла совсем не так, как в начале войны, когда горели родные города и села. Это ощущение взволновало его и он впервые очень ясно ощутил близость той цели, ради которой жил в эти тяжкие военные годы.

Это длилось одно лишь мгновение, короткое и мимолетное, но командир помнил о нем особенно хорошо именно сейчас, когда горло его сжималось от злобы и унижения.

«Фу ты, черт!.. Долго мы тут под ними ползать будем?..»

Этого он не сказал, конечно, а только подумал. На стрелку глубиномера, медленно, но неуклонно ползущую вправо, он посмотрел почти с ненавистью.

Чтобы лодку не раздавило чудовищной тяжестью моря, нужно было прекратить погружение. Но тотчас же, как только Касимов повернул ручку телеграфа и как только послышалось мерное жужжание ходовых моторов, противник снова нащупал лодку и вокруг снова загремели взрывы.

Один, другой, третий…

Мощные толчки отбрасывали лодку, как щепку, в сторону. Люди шатались и хватались за что попало, словно стояли не на палубе, а на качелях. Потом вдруг раздался сверлящий треск, зазвенело и захрустело стекло плафонов. Электричество погасло. И в густом непроглядном мраке все сразу услышали зловещий визг врывавшейся в отсек воды.

Прямо на Касимова летели колючие соленые брызги. На секунду среди этого свистящего мокрого мрака представилось, что наступает конец. Беспорядочно мелькали в голове обрывки каких-то мыслей, образов, событий. Неужели же лодка выходила из самых сложных «переделок» трудного времени войны лишь для того, чтобы погибнуть сейчас, накануне полного торжества?

В темноте кто-то больно и сильно толкнул Касимова в плечо. Люди вокруг кричали, видимо потеряв ориентировку. На одно короткое мгновение Касимов почувствовал, как подкатывается к сердцу смертный холодок. И в то же время он помнил, что он командир, что он должен быть для людей образцом выдержки и самообладания, что в эту минуту именно от него ждут чудесного спасительного слова, побеждающего страх и смерть.

— Включить аварийное освещение! — властно сказал он, сам удивляясь какому-то чужому, холодному и даже как будто безразличному звуку собственного голоса. — Осмотреться по отсекам!.. Фирсов, куда смотрите?..

В желтом свете внезапно вспыхнувшего аккумуляторного фонаря ему прежде всего бросились в глаза напряженные влажные человеческие лица. Вода била из пробоины, как из пожарного шланга. Брызги сверкающими искрами летели во все стороны.

Вестового Фирсова свет захватил вцепившимся в ступеньки трапа. Под окликом командира он отшатнулся от лесенки, точно обожженный. Схватив обмазанный суриком клин, борясь против бешено бьющей струи, он как-то боком протиснулся к пробоине. Механик сильно ударил по основанию клина свинцовой колотушкой. И зловещий свист, будто поперхнувшись, разом прекратился.

На каменных лицах людей, блестевших от воды, появилось прежнее живое выражение. По переговорным трубам Касимову сообщали, что в других отсеках пока все в порядке.

В эту минуту внезапного радостного спокойствия, когда к онемевшим на мгновение членам снова возвращалось тепло жизни, там, наверху, над головами моряков, опять загрохотали «глубинки» и включенное электриками боевое освещение опять начало подмигивать от сотрясения контактов.

— Николай Петрович! — тоном какого-то ребяческого укора и возмущения выдохнул стоявший рядом помощник. — Да неужели же мы позволим фриценятам «раздолбать» нас?

Прямо перед Касимовым, в каком-то косом повороте, мелькнули косматые брови трюмного старшины Фадеева.

— Зубами бы их рвал, товарищ командир! — послышался ненавидящий удушливый хрип.

Касимов взглянул на старшину пристальнее и понял, что ту самую окрыляющую злобу, которую он чувствовал сам, чувствовали так же и все его люди.

— Приготовиться к всплытию! — жестко сказал он.

Воздух кончался. Дышалось все труднее и труднее.

Вражеские «охотники» прилипли к лодке с твердым намерением довести дело до конца. От пассивной тактики уже нельзя было ждать хорошего результата.

— Артрасчет в центральный пост! — понеслось по переговорным трубам.

Через минуту у трапа уже были все артиллеристы и пулеметчики. Касимов с гранатой в руке стоял на ступеньках в рубке — под самым люком.

— В случае чего лодку взорвать! — сказал он помощнику в последний момент. — Взрывайте или по моему приказанию или… по требованию сдаться.

Лодка всплывала. Стрелка глубиномера показывала пять, четыре, три метра… В тот самый момент, когда Касимов откинул крышку люка, разом застучали дизеля, заработали вентиляторы и на командира с присвистом дохнул свежий морской воздух.

Он выскочил на мостик впереди артрасчета и встал «на скобу», чтобы вес хорошо видеть. Мелькнувшие за его спиной люди мгновенно заняли места у орудий.

В сизоватых сумерках, окутывавших море наподобие тонкого тумана, лодка возникла внезапно, как призрак. С левого борта, не больше чем в полутора кабельтовых, качался на легкой волне дрейфующий немецкий «охотник». Два других катера виднелись справа на приличном расстоянии. Прямо же по носу дымил широкотелый мелкосидящий тральщик.

— Огонь по «охотнику»! — приказал Касимов.

Хоботы носового и кормового орудий повернулись на левый борт и изрыгнули огненные плевки. На вражеском катере что-то случилось еще раньше, чем всплыла лодка: по-видимому, «сдали» моторы. Он продолжал дрейфовать, не открывая огня и первым же залпом с лодки был накрыт, как шапкой.

Огненные перья выросли из черной дымной кроны. Послышался двойной взрыв, полетели в воздух какие-то темные клочья. Корабль, накренившись, начал быстро погружаться в воду, так и не произведя ни одного выстрела.

— Урра! — услышал Касимов самозабвенный рев полдюжины матросских глоток.

Все произошло в течение каких-нибудь четырех-пяти секунд. Немцы, очевидно, не ожидали всплытия лодки и были захвачены врасплох. Этот родившийся из моря смерч на некоторое время ошеломил и сковал их.

— По тральщику, залпами… огонь! — скомандовал Касимов.

Он уже не сомневался в правильности принятого решения. Та же самая уверенность в победе, которая исторгла из уст артиллеристов непреднамеренное «ура», делала отчетливой и ясной каждую его мысль, точным и быстрым каждое движение. Ему казалось, что теперь с ним заодно все — и это дыбящееся взлохмаченное море, и тянувший с оста прохладный ветер, приносивший нм после тринадцатичасового удушья спасительную свежесть.

Орудия били по тральщику, но и оттуда уже опомнившиеся немцы открыли беглый сосредоточенный огонь. Два вражеских «охотника», находившихся по правому борту, пришли в беспокойство и, часто стреляя, начали сближаться с лодкой.

— Перенесите огонь кормового — по правому борту! — приказывал Касимов. — На румбе!.. Одерживай!

Он маневрировал поблизости от тральщика, и вражеские катеры волей-неволей прекратили огонь, боясь попасть в свой корабль.

Вспышки разрывов то и дело озаряли сумрачное небо. Желтые отсветы, точно гигантские огненные птицы, вспархивали с косой волны. Поблизости с клекотом упал снаряд, потом другой. Горячим воздухом Касимова сильно толкнуло в грудь. По рубке и по надстройкам с противным свистящим звуком заскрежетали осколки.

Артиллеристы работали артистически. Они жонглировали снарядами, перекидывая их с рук на руки. Во время вспышек Касимову бросилось в глаза искаженное лицо Фирсова, ведшего огонь из носовой пушки. По этому озаренному бешенством лицу текла кровь (Фирсов был, очевидно, ранен), но у артиллериста было такое жадное выражение, словно он после многодневной жажды пил свежую воду.