Советская морская новелла. Том второй - Леонид Соболев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, с другой стороны, фронт нуждался в рыбе, в продуктах, каждая новая тонна придавала силы нашим бойцам и являлась ударом по фашистам. И всякое промедление в пути на час могло не повысить, а, наоборот, понизить значение провианта.
Не говоря уж о прадедовском опыте, сам капитан Раесаар на собственной шкуре, будучи молодым моряком на немецком судне, испытал прусскую фанаберию. И знал, что означает «ариец». Из господ господин — «фон» впереди и «фон» сзади, знай погоняет — сделай, принеси, беги, — да если ты и выполнил все эти сверхприказания, все равно на тебя смотрят свысока, через плечо, как на второсортного человека. Ни на каком другом пароходе — будь то у шведов, норвежцев, англичан пли французов, — нигде ты не встретишь такой тупой спеси, как у немцев. Нет, бить их по зубам! Каждой лишней тонной, каждым сэкономленным часом по ихнему юнкерскому загорбку за себя, за оставшуюся в Эстонии семью, за прадедов своих!
Тут снова явился Аладин Наурусбаев и уже более требовательно произнес:
— Товарищ капитан, у нас дорогой груз, если пойдем на дно, вы за все ответите!
— Отвечу. Только сперва идите на дно, а уж потом я отвечу.
Смысл этой капитанской насмешки Аладин уловил.
— Но если случится, что до суда дойдет, знайте — у меня судьи знакомые, и я вас предупредил…
— Ладно, в суд или куда там. Курс тридцать пять — и ерунду отставить.
В том положении и при том направлении ветра У «Аральска» был единственный шанс, хотя и рискованный — держаться при полных оборотах двигателя заданного курса. Стоило только пририфить паруса, и у мотора уже не хватило бы духу — весь караван оказался бы во власти шторма.
Вахта капитана начиналась в двадцать четыре ноль-ноль. До этого ему хотелось немного вздремнуть. Но вдруг «Аральск» сильно накренился, и капитан ощутил глухие удары о корпус, что-то стукалось о поручни и палубные надстройки. Когда судно заваливалось носом, удары пропадали, однако при большом крене справа слышались удары, теперь уже сильнее.
«Сорвало палубный груз» — догадался капитан; и в следующее мгновение он уже был одет и выскочил на палубу.
— Наурусбаев! Наурусбаев! — кричал он.
Аладина капитан отыскал на корме, штурмана мутило.
— Спите? Все наверх! Быстро!
Дело было серьезное. Несколько плохо закрепленных бочек — по два с половиной центнера ценной рыбы каждая — сдвинулись с места. Грузные боковые волны все больше сдвигали их, и через несколько минут бочки оказались «по горло» в воде и сшибались, будто обезумевшее стадо. Удары сотрясали поручни. «Еще несколько навалов — и все полетит за борт», — мелькнуло в сознании капитана.
— Тихий вперед! — негромко, с какой-то печалью приказал он в машинное отделение и тут же в полный голос крикнул команде: — Всем на палубу!
Редко слышали капитана таким грозным, и поэтому все свободные от дежурства матросы пулей вылетели из коек. Промокли насквозь, сухой ниточки ни на ком не осталось, но после получасового сражения бочки были усмирены, закреплены канатами, заклинены досками и саксаулом.
— Якше! — похвалил теперь и Наурусбаев; морская болезнь после всех приступов немного отпустила его. — Потихоньку будет хорошо! Укроемся за острова, капитан!
— Полный вперед! — приказал Раесаар машинистам, и «Аральск», не успев еще перевести дух, снова начал пробивать в штормовой холодной ночи себе и двум судам за собой дорогу к назначенной пристани.
Каждым сэкономленным часом — каждой лишней тонной…
Первый штурман, казах Акбар Урекешев, ничего не сказал, «своего старика» — капитана Раесаара — он знал.
Когда объявили результаты навигации третьего квартала и выяснилось, что эстонец Раесаар выполнил план перевозок на сто двадцать семь процентов и вышел тем самым в Казахской ССР среди капитанов на первое место, в диспетчерской рыбтреста было много разговоров.
— Слушай, Раесаар, ну и подкузьмил же ты нас, — заметил ему оказавшийся на четвертом месте капитан «Калинина».
— Ясное дело, подкузьмил, только и всего! — бросил в ответ Раесаар. В порту никто не знал, что этот молодой и всегда добродушный человек мог иногда, если надо, и прикрикнуть.
— Счастье и ветер добрый в придачу, — добавил капитан «Уялы».
— Вот это верно! Счастье, чистое счастье! Вышел в море — ветер шлепает тебя по лбу, возвращается в порт — снова между глаз норовит — делай что хочешь, прямо хоть свистом зазывай, никак с кормы не задувает!
— Ну, шутки шутками, моряк молодой, старательный, — смиренно заметил кто-то из числа последних.
— Ну вот тоже мудрец отыскался! Стараюсь… стараюсь… И в самом деле, уж как старался идти плоше, какие зигзаги ни выделывал, то сюда метнусь, то туда, ничего не выходит — команда у меня такая, ребята прямо-таки навязывают мне эту славу. Два корейца, четыре русских, три казаха и три эстонца — полная дюжина. Что я, бедный, тринадцатый, из чертовой дюжины, могу один против них? Не так ли, Аладин?
— Якше, капитан Раесаар, — сказал Аладин Наурусбаев, стоя на твердой матушке-земле. — Якше! — И все засмеялись.
Один кореец, моторист Ли Сун Ким, оставался серьезным, лишь усмехнулся про себя своей восточной улыбкой и сказал тихо:
— Полный вперед!..
Сергей Колдунов
Дым победы
Взрывы «глубинок» походили на грохот падавших на мостовую балок. Лодка вздрагивала и двигалась вперед толчками. Что-то вроде судороги пробегало по ее стальному корпусу. В центральном посту приплясывал под ногами настил. Мигали плафоны. Слышался треск дерева и звон лопающегося стекла.
Командир лодки, Николай Петрович Касимов, запрокинув голову, смотрел вверх, как будто мог там что-то видеть. На лоб и на лицо его сыпались куски влажной пробки, и он чувствовал на губах противный вкус конденсационной воды.
— Д-да! — вполголоса протянул стоявший с ним рядом помощник, воспользовавшись очередным перерывом между взрывами. — Зажали нас фриценята… Фейерверк, как на свадьбе.
Низкий сипловатый голос его звучал неторопливо, с намеренной ленцой. Помощник, очевидно, говорил для того, чтобы подбодрить себя и окружавших людей. Но даже испытанные «фриценята» не производили сейчас желанного действия.
Никто не улыбнулся, не повернул головы. Только командир взглянул на помощника, как смотрят на неловкого человека, еще больше осложняющего положение своей несвоевременной помощью.
Противник гонялся за лодкой уже много часов. На рассвете Касимов встретил вражеский караван и утопил транспорт. Но вот теперь несколько кораблей охранения — тральщик и три «охотника» — упорно и методично преследовали его, все больше и больше сужая гибельный круг.
— Штурман, сколько под килем? — в который уже раз спрашивал Касимов. И, получив малоутешительный ответ, добавил: — Неужели же во всем районе нет глубин меньше двухсот метров?
Штурман, молодой человек с серьезным, почти сумрачным лицом, отрицательно покачал пышной шевелюрой.
— Нет, Николай Петрович! На меньшое нельзя рассчитывать.
Касимов знал это и сам. Надежда лечь на грунт и «отлежаться» до отхода противника давно иссякла. Он спрашивал «сколько под килем»? по той же самой причине, по которой обреченный на смерть больной все же спрашивает врача, когда он будет здоров.
В наступившей тишине было слышно вкрадчивое бормотанье винтов вражеских «охотников». Оно катилось с разных сторон прямо к лодке, все ближе и ближе. И в тот момент, когда уже стал отчетливо различим торопливый стук дизелей, вдруг снова загрохотали и все поглотили взрывы «глубинок».
Касимов повернул ручку машинного телеграфа на «стоп». Там, на вражеских «охотниках», слухачи, видимо, очень хорошо выслушивали лодку. Нужно было хоть на время приглушиться и побыть с выключенными моторами.
Гулкие раскаты следовали один за другим с правильными интервалами. Бомбежка была точной. Стальной корпус лодки вздрагивал и трепетал, точно большое смирное животное под ударами тяжелого кнута.
Касимов видел, как напряжены и как устали люди.
Воздуха в лодке уже не хватало. Усиленней и чаще дышали. Несмотря на холод (термометр показывал восемь градусов), тело покрылось липкой испариной.
Командир «БЧ-5», Архипов, неподвижно смотрел на влажные заклепки, обнажившиеся из-под опавшей пробковой обкладки. Среди этого грохота он не скрывал своего опасения, что сталь может не выдержать.
Старшина трюмных, Фадеев, возясь у распределительной колонки, смахивал со лба крупные капли пота.
Касимов поглядывал то на глубиномер, стрелка которого уже начинала ползти вправо, то на лица окруживших его людей. Он привык уважать своих подчиненных не за то, что они не чувствовали страха. Страх знали все, в том числе и он сам. Но по легким точным движениям боцмана, перекладывавшего горизонтальные рули, по будничной озабоченности штурмана, по привычной неторопливости своего помощника, отдававшего какое-то приказание, Касимов видел, что высшая солдатская добродетель — добродетель самообладания — еще никого не покинула.