Царь царей... - Сергей Минцлов

— Антон! — позвал не терпевший откладываний и проволочек старый ученый. — Укладывайся! — приказал он появившемуся, словно привидение из темноты, слуге. — Завтра мы выезжаем отсюда уже на лошадях.

— На лошадях? — переспросил Антон. — Откуда же это они возьмутся?

— Будут! — прервал его Иван Яковлевич. — Об этом позаботится проводник, а твое дело приготовить все остальное.

— Проводник? — протянул Антон. — Проводник говорит такое, что волосы дыбом станут: хуже мест нет, чем здесь! Горы, леса да волки в них с медведями, а больше ничего и нет. Рекой-то спокойнее бы уж плыть… Вправду, что ль, бросить хотите плот? — угрюмо обратился он к остальным, увидав, что Иван Яковлевич, не слушая его, вошел в шалаш.

— Да, старина, так приходится! — ответил Михаил Степанович.

Антон молча удалился в задний шалаш и, сняв с себя неизменный сюртук, улегся на постель; но уединенный покой его скоро был нарушен Василием.

— Антон Антипыч! — заявил он, вбегая в шалаш. — Господа требуют.

— Это зачем? — не шевелясь, сурово спросил старик.

— Да черепа там искали, нет их нигде! Вы, сказывают, убирали вчера?

Антон, не отвечая ни слова, поднялся, медленно надел сюртук и отправился к господам.

— Я здесь-с… — заявил он, подойдя неслышной поступью и постояв несколько секунд за спиной Михаила Степановича.

Тот вздрогнул от неожиданности и оглянулся.

— Фу ты, вот напугал! — произнес он. — Павел Андреевич черепа не может найти: где они?

Губы старика шевельнулись, но он молчал.

— Принеси-ка их сюда, Антон! — добавил палеонтолог, усердно копаясь в груде древних предметов первой находки.

Антон не двигался.

— Что же ты? — спросил Михаил Степанович. — Что ты сказать хочешь?

— Принести их нельзя-с… — выговорил старик.

— Почему?

— Так что их нет!

Павел Андреевич повернулся так, что хряснула скамья под ним, и в свою очередь уставился на Антона.

— Как нет? где же они? — продолжал допрос удивленный Михаил Степанович.

— Я в ответе-с… — глухо ответил старик. — Только больше терпеть из-за них сил не было. Земле я их предал-с!

— Что? Что он говорит? — переспросил палеонтолог, не веря ушам своим.

— Похоронил я их! — повторил старик.

Михаил Степанович развел руками.

— Что он — дурак от рождения или сейчас с ума сошел? с возрастающим гневом спросил Павел Андреевич, подымаясь со скамьи.

Свирид Онуфриевич покатился со смеха, и смех его далеко проник в темноту ночи.

— Нет-с, я с ума не сходил! — возразил задетый за живое Антон. — Вам неизвестно, конечно, как вы неверующий, а нам видения были! Буря опять! Потопли бы все до единого с ними, вот что! Я старый человек, мне пора помирать, а здесь барин мой-с! Они еще человек молодой, о них бы подумали! Как вам угодно-с, а уж такого дела на своих глазах допустить не могу-с! А что не спросимшись сделал, это виноват, точно-с, казните меня…

Палеонтолог слушал горячую речь старика с раскрытым ртом и разведенными руками, готовый разразиться громом и молнией, но вдруг улыбнулся.

— Боже мой, как он глуп! — проговорил он, обращаясь к припавшему на стол от смеха Михаилу Степановичу. — Как он сверхъестественно глуп! На него даже сердиться нельзя!

Антон выслушивал все с покорным видом.

— Простите уж его, Павел Андреевич! — несколько овладев собой, примиряюще заговорил Михаил Степанович.

— К счастью, и черепа-то не особенно важные, не древние…

— Но позвольте, ведь эдак он у нас все хоронить начнет, что мы ни добудем, — тогда что?

— Нет, уж он этого больше не сделает! Да, старина? Ну, иди себе с Богом!

— Стой, расскажи, расскажи, как ты погребал-то их! — крикнул весь багровый от смеха Свирид Онуфриевич.

Антон покосился на него, повернулся и скрылся в темноте, проворчав что-то.

— Лучше всего, что он Ивана Яковлевича молодым человеком считает, — сказал по уходе его, видимо, все еще не придя в себя, Павел Андреевич. — Ведь эдакая несуразная старая калоша!

С этими словами палеонтолог бережно собрал свои драгоценности со стола и унес их спрятать как можно дальше в шалаш. За ним, все еще хохоча и шутя, последовали Сви-рид Онуфриевич и Михаил Степанович.

Огни на плоту потухли; все погрузилось в глубокий сон.

XI

Было уже под вечер, когда на другой день вернулись верхами, ведя лошадей, проводник и Василий. Повозок с ними не было.

Нетерпеливо ожидавшие возвращения посланных, путешественники окружили их, и рассказы усталого Василия несколько обескуражили всех, кроме сохранившего невозмутимо решительное состояние духа Ивана Яковлевича. Оказалось, что, как и говорил татарин, на много верст кругом деревень не было и, если б не случайно повстречавшийся табун, им пришлось бы вернуться даже без лошадей.

Низкорослые косматые коньки с длинными хвостами и гривами косили глазами и казались совсем дикими.

— Однако! — произнес Павел Андреевич, пощипывая бородку и поглядывая на животных. — Это звери какие-то, а не лошади! Да они объезжены ли?

— У! — возразил татарин, улыбаясь во весь рот, — я на всех ехал! Хороший конь, такой хороший: шагом не идут, все время скачут, — только держи!!

Павел Андреевич выразительно крякнул и посмотрел на старого ученого.

— Как, Иван Яковлевич? — спросил он, — ездили вы когда-нибудь верхом?

— Я? нет! — откровенно сознался тот.

— Я тоже…

— Как-нибудь поедем! — спокойно заявил Иван Яковлевич. — Выучимся!

Павел Андреевич скосил в сторону губы и ничего не ответил.

Лошадей приведено было десять, причем седел, вернее голых седельных остовов, было всего пять.

Татарин с Василием спутали лошадей и, пустив их пастись, перекусили кое-чего и тотчас же принялись мастерить седла, прикрепляя к остовам подушки и покрывая их кусками разрезанного ковра. Вместо стремян привязывали веревки.

Отъезд за поздним временем был отложен до следующего дня, и все в последний раз уснули на плоту под баюкающие всплески волн великой реки.

Взошедшее солнце отыскало путешественников уже верстах в пяти от берега, в узкой и глубокой лощине, поросшей лесом. Ночь еще как будто висела в ней. Высокая трава казалась сизой от сильной росы. Невыспавшиеся путешественники, с измятыми от сна лицами, поеживались от холода и с удовольствием почувствовали наконец на спинах своих живительное тепло.

Растянувшаяся гусем кавалькада представляла собой далеко не обыденное зрелище. Впереди, сдерживая опытной рукой бойкого конька, ехал без седла проводник-татарин; за ним следовали Михаил Степанович и Свирид Онуфриевич, над плечом которого торчало дуло ружья. Сейчас же за ними, вытянув впереди ноги и руки и крепко держа повода, ехал Иван Яковлевич; брови его были нахмурены, губы сжаты; на румяном лице лежало какое-то детски-наивное, как бы извиняющееся выражение. Несколько далее в виде колосса Родосского возвышался на коренастом коньке Павел Андреевич. Ноги его доставали почти до земли; он весь колыхался в такт ходу лошади и, придерживаясь одной рукой за холку, опасливо поглядывал на уши конька, служащие хорошим показателем настроения у этих животных. Позади него ехали Василий и Филипп, ведя в поводу двух коней с вьюками по бокам. Караван замыкал Антон, нагруженный подушками и всякого рода барским добром.