Царь царей... - Сергей Минцлов

Свирид Онуфриевич наконец заинтересовался поединком между Михаилом Степановичем и Павлом Андреевичем и сел.

— Эдакий бегемотище! — говорил он, глядя на похрапывавшего, несмотря ни на что, палеонтолога. — Носорог допотопный, плюсквамперфекта ихтиозаврический!… Спит ведь, а! Да водой его окатите хорошенько! — крикнул наконец он, потеряв терпение, и, вскочив, схватил со стола стакан, зачерпнул воды из кувшина и разом опрокинул его на лицо палеонтолога.

Тот фукнул как морж, завозился и поднялся на своем ложе.

— Что, что такое? — еще в полусне пролепетал он, проводя по лицу руками.

— Да вставайте скорей: уходим все! — крикнул, тормоша его, Свирид Онуфриевич. — Последнее средство должны были употребить, чтоб добудиться вас, невозможный человек!

Кряхтя и ворча, принялся палеонтолог за одевание.

Наскоро подкрепившись холодной закуской и захватив в карманы по паре бутербродов, ученые двинулись в поход.

Енисей еще весь скрывался в белесоватой полосе тумана. Закрытый скалами влажно-холодный берег спал, и только середина неба видела солнце и розовела, ясная как улыбка. Подъем на скалы был утомительный; скоро поеживавшимся сначала от холода путникам стало жарко.

Свирид Онуфриевич бодро шел впереди, предшествуемый собакой. Но напрасно несколько раз верный своему долгу Кузька делал стойки над дичью: охотник схватывался, правда, за ружье, но затем проходил мимо.

— Кузька, иси! — отвечал он на приглашения пса. — Сегодня, брат, мы науке служим!

— Так он ваш брат?.. — ядовито заметил отдувавшийся от лазанья по камням палеонтолог. — Я и не знал, что вы в таком близком родстве! И почему, скажите пожалуйста, вы с русской собакой всегда по-французски разговариваете?

Свирид Онуфриевич, не отвечая на вылазки палеонтолога, с видом победителя продолжал идти мерным шагом опытного пешехода. Часа через полтора он остановился и театрально вытянул вперед руку.

— Вот! — произнес он. — Получайте и помните обо мне! как говорил король Лир.

— И тут соврал! — пробормотал Павел Андреевич.

Впереди, на груде наваленных в беспорядке камней лежала, подавляя их своей громадностью, чудовищная, странной формы черная глыба: словно невероятных размеров допотопная черепаха залегла наверху и, притаясь, глядела на молча созерцавших ее пигмеев-людей. На одном из боков ее неясно виднелись какие-то полустертые временем знаки.

— Они, они! Те же самые! — крикнул Михаил Степанович, бросаясь бежать вперед.

Взбираться на огромные камни оказалось возможным, только подсаживая друг друга. Поминутно обрываясь, царапая об острые выступы руки, раздирая платье, компания достигла наконец подножия скалы-черепахи и принялась изучать ее.

Громадные знаки когда-то высеченной надписи шли только по двум сторонам глыбы; южная и восточная части камня истрескались и осыпались; с западной стороны выступало несколько остатков от двух сильно изъеденных временем строк, с северной же знаки сохранились почти полностью.

Иван Яковлевич с карандашом и книжкой в руках несколько раз обошел вокруг загадочного памятника, напряженно вглядываясь в малейшую царапину на нем.

— Начала и конца, кажется, нет… — стараясь сдержать волнение, проговорил наконец он. — Но это нам наш неизвестный оставил ее, несомненно он!

— Вы прочли уже? Что написано? — с жадным вниманием спросил Михаил Степанович, ни на шаг не отстававший от старого ученого.

— Нет-с, еще! — ответил тот, занося в записную книжку надпись. — Погодите-с.

Проверив записанное, Иван Яковлевич отошел к самому обрыву и, усевшись на камне, погрузился в чтение.

Отдохнувший палеонтолог принялся тем временем за поиски пещер и животных остатков. Отверстий между наваленными друг на друга глыбами чернело кругом множество, но сколько ни заглядывал в них Павел Андреевич, — все они не удовлетворяли его.

— Хоть бы что-нибудь на мою долю! — как бы жалуясь, проговорил он, прекратив наконец поиски. — А еще уверяли, что все пещеры в Сибири полны ископаемыми! — с укором обратился он к Михаилу Степановичу.

Иван Яковлевич встал с места, и все поспешили к нему.

— «Рука Аздомайи бледным камнем покрыла Великую Воду и двое… окаменели в ночь… Здесь положили их… путь на солнце…» — выразительно прочел Иван Яковлевич.

— Ура! — в неистовом восторге крикнул Михаил Степанович, высоко подбросив вверх свою фуражку. — Мы на следу! Честь и слава вам! — добавил он, бросаясь к охотнику и обнимая его. — Молодец, Свирид Онуфриевич!

— Да… — проговорил со счастливой улыбкой на лице старый ученый, — это великое открытие и мы им обязаны всецело вам, дорогой коллега!

Он с чувством пожал руку растерявшемуся от таких приветствий охотнику. Круглое лицо последнего раскраснелось от удовольствия еще ярче; толстый нос залоснился и стал совсем фиолетовым. Павел Андреевич послал ему воздушный поцелуй.

— Теперь обсудим надпись, господа! — заговорил Иван Яковлевич. — Великая Вода — несомненно, Енисей.

Михаил Степанович невольно оглянулся назад. Красавица-река виднелась как на ладони. Словно громадная цветная карта с выпуклыми горами и лесами развертывалась далеко внизу под ногами их; вверх и вниз по ней изгибались широкие синие дуги реки, озаренной солнцем.

— А какая же она в те времена была! — промолвил молодой ученый.

— Именно — Великая Вода, — подтвердил палеонтолог, — и настоящее имя ей — море.

— Бледный камень, конечно — лед, продолжал Иван Яковлевич. — И окаменевшими наш неизвестный называет замерзших людей. Это ясно!

— Но, значит, он не знал раньше льда, если называет его так, как зовут его теперь тропические дикари, в первый раз попадающие в нашу широту! — заметил Михаил Степанович.

— Но ведь он ехал раньше на санях? — вмешался Павел Андреевич.

— Совершенно верно! — подхватил старый ученый. — Но вы упускаете из вида, господа, глубокую древность той эпохи: люди, несомненно, знали хорошо все явления природы, но не выработали еще особых названий им. Все древние языки чрезвычайно бедны и чем старше они, тем беднее.

— Но что же за переворот тогда произошел в здешних краях? Пальмы сменились льдом… На памяти истории таких переворотов тут не было… — сказал Михаил Степанович.

— На памяти истории, но не геологии! — произнес палеонтолог. — Насколько известно, в так называемые ледниковые эпохи и было именно два или три таких перехода от тепла к холоду.

— Вы относите, таким образом, надпись к одной из ледниковых эпох? — спросил Иван Яковлевич.

— Никоим образом, — ответил Павел Андреевич, — так как в те времена человек не мог быть грамотным!