Глаза на том берегу - Сергей Коночкин

Ценит человек в медведе только шкуру.

Расскажу я вам сказку — не сказку, а навроде того. Знающие люди говорят, что все так и было, другие — дело, конечно, хозяйское — не верят. Не знаю, поверите ли вы, но я сам слышал от человека верного…

Травы у нас хорошие, это всем известно. А история эта случилась как раз в пору, когда засуха в округу пришла. Солнце все подчистую выжгло: и траву, и деревья. Ручьи — еле живы, реки — берега один к другому подтянули, как голодная собака живот к спине, озера камни подводные на просушку выставили. Если где и осталась трава в обычный свой рост, так это у нас, в горах. И понаехало народу к нам на покос… И оттуда, и отсюда, откуда только не было.

А недалеко от нашей деревни табором на постой встали косари аж из-под самого Чебаркуля. Что свое было — бедно-богато, а выкосили, но скот-то кормить надо, вот к нам и пожаловали.

Поставили палатки. С зарей на работу. Мужики косят, бабы стогуют, все как полагается, чин-чинарем. Ну, а для мужиков, понятное дело, из дома вырвались, как не выпить. Сбрасываются, кто чем богат, по вечерам гонца к нам в магазин шлют. Подобралась компанейка любителей грешного этого дела. Но это все не больша́ беда, пока все хорошо шло.

А как-то утром просыпаются — повариха ихняя орет.

— А-а-ах… Обворовали, нехристи, обокрали…

Палатка с продуктами у них в стороне стояла, так она вся разорвана, будто ножом полосовал кто. Ящики с консервами разломаны, крупа вокруг палатки рассыпана. Стали проверять — много ли украли? — оказалось, и не обворовали их вовсе, а так, нашкодил кто-то, напакостил. Мужики матерятся, бабы охают, молодежь ругают.

— Пацанье это все, пацанье местное…

— Знамо дело, они, кому еще…

— Нешто взрослый человек на такое дело позарится.

Решили милицию вызвать.

За Васькой, участковым нашим, сбегали. Васька рад — работа нашлась, а то спокойно ему жилось, скучно. Да и любому надоест одни семейные скандалы улаживать. Прибегает он живо с собакой своей. Собственной его дрессировки зверь. Вот, а собака, замест того, чтоб след взять, на месте завертелась, закрутилась, к ногам Васькиным жмется. И хвост к животу прилип, ломом не оторвешь.

Ваське-то — стыд и срам, хоть голову под френчик форменный прячь, как страус свою под крыло. Ведь и с деревни народу много посмотреть пришло. А он ведь собакой хвастался перед ними, как секретарша председателя новой юбкой.

— Теперь мне только учини кто безобразие, вмиг по следу сыщу.

Вот и сыскал, такое дело, у всех на глазах. Так что, ничего Васька сделать не смог. Поползал на коленках, все, вроде бы, рассмотрел, да увидеть ничего не увидел, затоптали все косари. Составил протокол и ушел. А что? Он и не мог ничего найти. А в деревне уж давай мальчишек по очереди вызывать, выпытывать. А они тоже духом об этом не слыхивали. Его сами расспрашивают.

На этом дело вроде бы и кончилось. Отработали косари еще день. Никто и не подумал на ночь дежурного оставлять. Да хоть тебя возьми, хоть меня, кто, умный, нашкодив, снова вернется…

А этот вернулся.

Встают утром — опять двадцать пять — давешняя история. И снова гонца за Васькой. И к палатке уже никто не подходит, чтобы следы не стоптать, чтобы не получилось как в первый раз, когда словно стадо мамонтов вокруг палатки проплясало.

Тут уж Васька без собаки пришел, от стыда подальше. Он же до милиции шофером работал, знает шоферской закон: не уверен — не обгоняй. Так что сам опять на колени не хуже пса своего, и давай ползать. Ползал-ползал, но нашел-таки медвежий след. Будто нога детская ступила, а сантиметров на пять впереди — когти траву собрали под себя и в землю ушли.

Для Васьки на этом работа кончилась.

А косарям что делать? Повадится зверь — не отвадишь. Да ненароком еще задерет кого. Порешили убить. Ружья-то у них нету, да зря что ли деды прихвастывали, как с рогатинами на охоту хаживали, вот и эти — наточили вилы да косы, гуртом-то все не так и страшно. Сели вечером, поджидают. А для храбрости и выпили, да хорошенько выпили-то. Ждут его, ждут, а зверя нет, хоть ты лопни со злости. А в глазах у всех туман уже, кемарить начинают, по-лягушечьи жмуриться. И тут слышат, захрапел кто-то, уснул, значит, в ожидании. Или просто после рабочего дня устал так, или перехватил лишка для поднятия духа боевого. Оборачиваются, чтоб прикрикнуть — глядь, а это медведь храпит. Они его с одной стороны караулят, а он с другой подошел неслышно — ведь зверь-то он страсть какой любопытный, интересно ему, что люди делают, вот и стал с ними ждать. И не вытерпел такого ожидания долгого. Заснул.

Потихоньку поднялись мужики, окружили, вилы выставили, а подойти не решаются, вдруг как проснется. Медведь-то просыпается не как мы с вами, ему глаза продирать не надо, он сразу со свежей головой. Ждут чего-то мужики, а он и вправду проснулся. От взглядов, должно быть. Это любой зверь хорошо чувствует — взгляд человеческий. Даже во сне. Проснулся, встал, зевнул громко, на людей смотрит. Видят мужики — зверь смирный, не бросается. А тут он еще мычать давай. Не рычать, как зверю положено, а мычать, что твоя корова. Кто-то и сообразил, поставил перед ним ведро с остатками каши. И надо же, съел медведь. И ведро дочиста вылизал. Мыть не надо. А им смешно. Вылили в ведро бутылку вина, что на утро кто-то оставил, для поправки здоровья. Он и вино выпил. И еще мычит. Мало ему, просит. Однако в тот раз больше не дали.

Так и повадился он к ним ходить. Каждый вечер, как темнеть начнет, он тут как тут. И обязательно ему бутылку вина припасали. И наши, деревенские, ходить туда начали. Слух прошел, как не посмотреть. И тоже угощают.

Прошло время, закончили косари свою работу. Пора домой собираться. Машины за ними и за сеном пришли. А как с медведем быть? Игрушка забавная. Порешили с собой забрать. А как его заберешь, захочешь ты — а он не захочет… Силой с ним не справиться даже всем гуртом. Вот и решили его напоить допьяна. Вино для этого дела слабоватым показалось. Набрали водки. И денег-то не было. Часы продавали, чтоб водку купить. И набрали-таки. Наливают ему вечером, а он не пьет. К вину привык. Так ничего у них и не получилось. Уехали.

А медведь все равно продолжал на место их табора каждый день приходить. Ждет — вдруг да вернутся. Заметили его наши мужики. Нашелся один умник. Заманил бутылкой в деревню, показал дорогу к магазинчику. И там угостил. Так вот он к нам и повадился. Все найдется кто-нибудь — накормит и напоит. И никто медведя не обижал, и никого он не трогал. Разве что собаки по первости покою ему не давали, тявкали люто, а чтоб напасть, так на это они не решались. У нас собак-то порядочных, зверовых нету. Так — дворняги чистокровные, никчемешные пустобрехи.

А мужики новую забаву нашли. Все поят медведя и поят. Кувыркаться его научили, на выпивку зарабатывать. Тогда наша деревня на всю округу знаменитой стала. Отовсюду приезжали на медведя посмотреть. Фотографировали. Да только он теперь просто так и фотографироваться не давался. Так мужики науськали — поставь бутылку, потом фотографируй, а не то как зарычит… Цирк, одним словом, устроили.

Зверь-то он лесной, на здоровье ему грех жаловаться, да и он отощал совсем, что самый никудышный пьяница стал, с себя только снять нечего, а то бы пропил. А еду и вовсе трогать перестал. Одну выпивку и признавал.

И вот решили мужики испытать как-то его — сколько надо медведю выпить, чтобы с ног свалиться. Сбросились толпой, да и давай его накачивать. И ведь напоили. Свалился прямо возле магазина. Сколько б проспал — неизвестно, да тут собаки почуяли, что с медведем что-то неладное творится, стали потихоньку к магазину стягиваться, будто запах свежего мяса их манил. Так бывает, когда в каком-то дворе скотину режут. А потом и вовсе осмелели. Сначала одна куснула и отскочила. Смотрит — не шевелится зверь. Потом другая. А скоро все разом и налетели. А как раз под утро было, пастух еще портянки наматывал. Взревел медведь на всю деревню, разбудил народ. Мигом собак разогнал, одним только голосом. Поломать-то никого не поломал, не успел, а гнаться за ними не стал, не смог просто. Так с похмелья на ногах еле держится.

Мужики собираются, смотрят, будто дел у них своих нет А зверь мучается. Может, кто и пожалел бы, растормошили бы ради такого случая засоню-продавщицу, да денег нет. Их самих бабы ихние загрызли, из дома при слове о медведе гонят — сколько ж можно зверя поить. Не бабы — сами злее медведиц стали.

Не дали, словом, ему ничего. Разошлись потихоньку. А тот уж как выпрашивал — и кувыркался, и ревел, и лапу протягивал, что твой нищий на паперти. А ничего не получил.

Долго он ждал, когда люди его пожалеют. А потом встал, отряхнулся от пыли дорожной и заревел на людей, которые еще возле магазина остались. Заревел, как самый настоящий дикий зверь на охотника ревет, когда раненый Никогда так раньше в деревне не ревел. Зло.